Пять в яблочко

Зуммер[1]

Ехидная, я вам скажу, штука, — зуммер! Как будто что в ем? Кнопку нажмешь — жужжит, будто муха придавленная. Ан, дело-то не так просто…

«Електрическое токопрохождение» какое-то все дело гадит. А я так думаю — без этого самого «токопрохождения» зуммер куда лучше был бы. Удобнее.

На первом уроке начал командир взвода объяснять. «Ток от плюсы и к батарее через обмотку…»

Я спервоначалу храбрости набрался, записывать хотел. Думал — до тонкости разберусь. Да потом плюнул, потому лишнее все это, ни к чему! А главное в сон потянуло.

Ну, вот, задремал я, стало быть, а только слышу перерыв «покурить» объявляют. Конешно, почему же не покурить, выспаться успеем, урок-то не последний был.

А только не успел я глаз закрыть, слышу комвзвод мою фамилию злоупотребляет.

— Ганеев, говорит, покажите, как на схеме ток проходит. — А сам лист бумаги с вилюшками показывает.

Я, конешно, с самоуверенностью говорю:

— Конешно, товарищ командир, ток он завсегда от плюся и к минусе желание имеет огромное. Но только тут обмотка мешает, он в нее и сворачивает.

Комвзвод спрашивает:

— А вы эту обмотку на бумаге покажите, чтобы все видели, где она.

— На ногах, отвечаю, действительно имеется обмотка, а на листе нету. — Как прыснут тут все со смеху, будто гром гремит…

С этих самых первых уроков такую ненависть я стал иметь к зуммеру и ко всей, извините, телефонии. Посмотришь в расписание, а там «те-ле-фо-ния — 2 часа». Я тотчас в околоток.

Комвзвод за меня первого брался.

— Стыдно, Ганеев! Все время симулируете, заниматься не хотите.

— Как не хочу? — отвечаю. — Очень даже желание большое, а все некогда: то туда, то сюда…

— Да куда же, например?

— То в драмкружок, то в тир…

— Разрешите доложить, товарищ командир, — слышу я голос сзади, — он в кружок носа не показывает да и в тир, поди, дорогу позабыл.

Ну, я за словом в карман не полез:

— Возможности никакой нет везде посещать. По ночам над книжкой корпеть приходится, телефонию зубрить, телеграфию, а там уставы гарнизонный и временный. А там в наряд попадешь, опять некогда!..

Тут Васька Клещев мою руку поддержал:

— Верно, товарищ командир, он, почитай, ежедневно в наряде: то за винтовку грязную, то за опоздания к поверке.

Одначе весна подошла, сырость показалась на улицах. Вот один раз пошли мы в Сокольники телефонную линию наводить. Пришли к кругу, стали разбивку делать, комвзод и говорит:

— Вы, Ганеев, линию наводить не сумеете, мешать будете. Катушку вам нести — опять не выйдет. Все отделение задержите.

— Верно, говорю, товарищ командир. Я лучше пойду в казарму. Зуб дергать в околоток пойду.

— Нет, брат, вы уже здесь телефонистом останетесь, у телефона дежурить будете.

Вот тут и началось. Ребята сказали, как и что приблизительно. Да я, говорю, сам слушать в трубку могу! А главное, вот зуммер тут…

Засмеялись ребята, ушли. Конец кабеля мне оставили. Сказали «включайся». И потянули линию на просеку. Остался я один.

Закурил это я, посидел несколько, и жуть на меня нашла. Проклятый зуммер мучит; как камень на душе лежит. Испортит, думаю, все дело, не зажужжит проклятый!

Потыкал пальцем кнопку — молчок. Меня в пот ударило… Вот, думаю, навели связь. И все я буду виноват…

Ну, а все-таки, сиди не сиди, а жужжать не будет. Нужно и меры принимать. Вытащил это я из футляра все телефонные потроха — видел я, как это делается.

Смотрю. И чего же тут, прости господи, не напутано? Шнурочки красненькие и зеленые, винтики, коробочки… Одначе зуммер я нашел в момент — он в зубах у меня навяз. Потрогал — привинчен, с места не стронешь. Только задел я за что-то рукавом, слышу жужжит… чуть-чуть… Ага, думаю, я тебя отрегулирую, ты у меня петухом запоешь! И давай крутить гайку, а сам все рукавом цепляю, чтобы жужжало. Руками — неловко, да и чорт его знает, в каком месте пожимать, Вдруг перестал жужжать. Врешь, говорю, теперь-то я справлюсь!.. И наоборот стал вертеть. Покручу и рукавом пошмурыгаю — молчит. Еще покручу и, опять рукавом — молчит! Смотрю, до отказу докрутился, и гайка соскочила я я скорей всю ерунду в ящик обратно.

Сижу это, покуриваю, дежурю. Смотрю, бежит кто-то по просеку. Ближе стал, вижу сам командир взвода. Я скорей за трубку. Алло! — кричу.

— Мы вас полчаса вызываем, вы спите, что ли?

— У вас там, товарищ командир, наверно неладно, а я все время слушаю в трубку!

Схватил он трубку, дует в микрофон. Вдруг как бросит:

— Что вы… Где у вас кабель?

— Вот — говорю: конец в луже валяется!..

— Почему же вы аппарат не включили, горе-телефонист?

— Не в этом дело, товарищ командир. Все дело зуммер испортил, а кабель тут совсем не при чем. Кабы не зуммер, я бы с вами разговор имел.

Обругал он меня, конечно, и стал исправлять все как надо.

А в роту пришли — засмеяли ребята. Проклятые военкоры уж и в газетку нарисовали. Рожу сделали в сажень и с трубкой у уха. Подписали — «беспроволочный телефонист».

Деловые разговорчики

Хорошо вечером на коммутаторе дежурить. Хочешь — на столе развалишься: помечтаешь, покуришь, хочешь — по телефону побалуешься с кем-нибудь. По правилу, конечно, это не полагается, но кто тебя увидит? Сымешь наушники, даже соснуть можно.

На днях принял дежурство. Сижу. Чувствую, скука разбирает. Иной раз любопытство одолевает и бузить охота. Знаю я — дело это губой пахнет, однако, с другой стороны, прикидываю: авось мимо пронесет. Слышу — звонит 3-я рота. Нажимаю контакт, спрашиваю:

— Алло, алло! Говорит станция Коминтерна на волне 1 450 метров, какую прикажете арию исполнить?

— Дайте, — говорит, — кухню.

— Да ведь вы только что звонили! А голос, слышу, знакомый, потому голоса мы теперь хорошо изучили. Ежели баском и хладнокровно мычит «мм… да… да…» — начальство, втыкай, значит. А ежели фистулой орет, без всякой телефонной вежливости, то это свои ребята. Так вот, значит, звонит дневальный.

— Срочно дайте кухню!

Думаю, теперь ты просишь, а в расход записывать не хочешь, начальство из себя воображаешь. Нет, брат, теперь я над тобой начальство! Захочу — воткну, захочу — ток в землю пущу — на, товарищ, выкуси! Или, захочу, тревогу сделаю. Вот как!

Проходит час, другой. Скучно. Эх, думаю, с кем бы это разогнать скучищу? Выбираю в указателе самый жирный номер, звоню. Слышу, отвечает заспанной сопраною…

— Узловая 54.

Ага, голос женский, нежный, трелью в микрофоне переливается. На коммутаторшу, должно быть, налетел.

— Это вы?

— Узловая 54, что угодно?

— Говорю: очень приятно, функционируйте!

— Да в чем дело?

— Вы, наверное, тоже скучаете?

— А почем вы знаете, может, и не скучаю?

Слышу — улыбается!

— Мы с вами где-то встречались, лицо у вас знакомое!

— Может быть, а почем вы видите, что лицо мое знакомое?

— Видеть, — говорю, — не надо, а чувствовать!..

Только мы это разговорились, вдруг:

Тт-р…дзин…нь!

— Пропал, — думаю: абонемент дежурного по гарнизону. Подбегаю к коммутатору, слушаю:

— Немедленно передайте циркулярно по всем, ротам тревогу!..

А в комнате дежурного наш Макарка Сычумаев, посыльным был. Чую, он брешет. Говорю:

— Фу, чорт возьми, в пот даже ты меня, шельма, вогнал, думал, что кто-нибудь порядочный!..

— Что такое?! Кто говорит?

— Говорю, он самый. Тоже, тебе, радио включить? Хорошо, говорю, стерва поет!

— Ваша фамилия?

Вот тут-то я сообразил, что засыпался. Дежурного по гарнизону за посыльного Макарку принял.

Конечно, испугался ужасно. Искры из глаз посыпались. Не успел опомниться, входит дежурный по гарнизону с надсмотрщиком. Записал фамилию, роту и сейчас же сменил меня. А надсмотрщик еще говорит: «Он всегда хулиганит на коммутаторе, никогда не дозвонишься, когда он дежурит».

А на утро натурально, расплата. Получил трое суток. Сутки уже отсидел, как видите, еще осталось двое. Неужели амнистии не будет?

Компас

Все кричали: «Лагеря, лагеря!.. Практическая учеба!» Радовались, нивесть чему. Ну, я думал, в самом, деле хорошо: палатки, березки, сзаду — речка. Обед тебе на свежем воздухе, чаек тоже. И травка тут, ежели полежать в холодочке пожелается. Ну, а на случай занятнее околоток тут же, на лоне природы.

Словом, в мыслях моих я располагал на все «двадцать четыре» удовольствия.

Точно, спервоначатия похоже на то показалось.

А тут, как начались занятия, куда хуже казармы получилось.

Нагрузят на тебя, это, скатку, винтовку, противогаз, фляжку, подсумок; стоишь, как водолаз — видал я их на картинке, как они снаряжаются, когда, под воду лезут.

И, главное, ни к чему все это. Ну, фляжка — это я понимаю; жара, пить захочешь. А зачем противогаз? А подсумок зачем? А винтовка? Помоему, так взял фляжку, а еще лучше чайничек, ну, сахарку там захватил — вот это занятия!

А все голову крутят, «сознательность» — говорят. Какая же может быть сознательность, коли ни высморкаться в строю, ни отделенного командира по матушке нельзя? Одна прокламация!..

Словом, дождались лагерей на свою шею.

Вчера вот еще ничего, подходящие занятия были, каждому слобода была дана. А, главное, моим способностям простор был дан. На редкость занятия были.

Однако доложу по порядку.

Ребята с утра болтали; будет после обеда какая-то «топография», Вроде землеров, стало быть, планы снимать.

Построились. Командир раздает что-то: часы не часы. Я спрашиваю у ребят, что за штука, мол?

— Компас. Аль на занятиях не был? — говорят ребята.

Дурак я, што ль, всякую пустяковину в мозгу держать. Этак и мозги испортить недолго.

— А зачем он? — спрашиваю.

Рассказали мне: стрелка там такая, и север всегда показывает, как ни встань.

Мне командир тоже дал эту самую штуковину, Поглядел я — там буквы С, Ю. Я догадался: С — это север, Ю — юг. Дали еще каждому дощечку маленькую, бумаги лист и линейку.

Командир взвода спрашивает меня:

— Ну как, Хапилин, знаете, как с компасом обращаться?

— Неужто не знаю! Местность узнавать, — куды стрелку повернешь, там и север.

— Ну, ладно, — говорит, — смотрите, как я сейчас буду объяснять… — И стал всем показывать; бумагу к дощечке пришпилил.

— Стрелку, — говорит, — начертите с краю… — Еще чевой-то говорил, ну да с меня хватит. Сел я на пенек, начал стрелку рисовать.

А рисовать я люблю. Бывало, на занятиях не раз наряды получал за эту самую любовь. Стрелка хороша вышла…

Комвзвод велел дорогу на плант занести, от лагеря и до радиостанции.

Я, было, начал рисовать: уже куст срисовал (хорош вышел!), да про конпас вспомнил. Положил я его на землю, ищу север. А стрелка в бок показывает мимо буквы С. Вертел я, вертел ни с места стрелка.

Солнышко припекло жарко. Ребята разбрелись; кто шаги отмеряет, кто что. Снял я скатку и винтовку положил и думаю, что с коробочкой сделать?

Гляжу — Семка Чернышов ко мне подходит. Не любил я его; всегда он ко мне лез, все учит, а сам ни черта не знает. Опротивел он мне, хуже старшины.

— Чего ты? — говорит. — Не выходит у тебя?

— Выйдет, — отвечаю я ему. А сам проклятую коробку трясу.

— Дай мне. Да ты кнопку-то нажми, у тебя стрелка и не двигается.

Пощелкал я кнопкой из любопытства. Щелкнешь — задрожит стрелка, закачается, еще щелкнешь — замрет.

Повертел я коробочку так, чтобы стрелка на букву С встала, защелкнул поскорей кнопкой.

Теперь как ни вертись, а от севера не уйдешь. И пошел я шаги отмерять по дороге. Выну кон-пас из кармана, погляжу на стрелку: верно стоит, и суну опять в карман.

Смерил до железной дороги 289 шагов вышло. Провел я дорогу карандашом, со всеми кривулинами, как есть; а сбоку надписал «289 шагов»’.

Положил я конпас на рельсу, а сам разрисовываю плант. Всех обогнал.

Гляжу Семка опять тут.

— Нетто можно конпас на рельсы класть?

— А то нельзя?!

— Да стрелка не на север, а в бок будет показывать.

— Не пугай! У нас всегда на север кажет: не свернется.

Поглядел он: — Да што же ты кнопку-то опять защелкнул? Открой!

Дурака нашел! Открой, а потом ищи севера, крути ее тогда, коробку-то!

— Катись, — говорю, — не учи. Посмотрим, у кого лучше получится…

Махнул Семка рукой, да знаю я его! Всегда старается научить ребятам на-смех. Да не очень-то его слушают, не на дурака напал!

Усердно я рисовал. Што пондравится, то и нарисую. Даже взял корову на плант нанес, она тут же около дороги ходила. Ежели бы раскрасить — на ять вышло бы. Я теперь не знаю, чья лучше будет.

Вот завтра командир взвода объявит, наверно, меня хвалить будет. Давно бы пора, а то ругаться все мастера, а хвалить — никто.

Ну, завтра увидим!

Поклонник техники

— Великанов, что же ты винтовку не чистишь?

— Очень надо. Некультурность это — самому чистить! В Америке, вон, в войсках, такой шомпол есть — вставил, и само чистится! Пущай выпишут такой шомпол.

— А что ж ты не подметешь? Твоя очередь.

— Очень надо. В Англии, вон, такой веник есть — завел его, как часы, так он сам по полу скачет да метет! Пущай выпишут такой веник.

— Ты бы вот хоть койку-то свою прибрал да сам причесался.

— Очень надо. Во Франции, вон, такая машинка есть — пустишь на койку — в момент все приберет; пустишь по голове — моментом причешет. Пущай выпишут.

— Куда ты побежал?

— Обед принесли. А-а! А где моя большая ложка?

— Нет, брат, ты подожди жрать, покеда мы из-за границы не выпишем такую ложку, которая сама от котла ко рту со щами бегает. А то в руке-то ложку держать не технически.