— Товарищ доктор, уж сколько мы порошков Великанову передавали, а температура все такая же высокая.
— Сейчас узнаем. Великанов, что у вас болит?
— Слабость большая.
— Стул у вас был?
— Какой тут стул, ежели и на постели сидеть невозможно!
— Ну, на двор вы ходили?
— Помилуйте, лекпом и в коридор-то не пустит.
— Эк, непонятливый! Потребность у вас была?
— Только испить раз хотелось, больше никаких потребностей не было.
— Ну, что с ним сделаешь! А порошки вы принимали?
— Принимал, от лекпома принимал…
— И не действуют?
— Без надобности лежат.
— Как лежат? Где?
— В кармане. Почитай, штук с десяток накопилось.
— Как же вы говорите, что принимали?
— Чай, я не дурак. Какая с того польза, ежели выпьешь один, а на другой день в роту итти придется? Пускай лучше в кармане лежат — так-то спокойней!
— А ты мне, промежду прочим, скажи, — нагнулся к соседней койке красноармеец Иванюк, — скажи ты мне: могу я на недельку, того… домой?..
— Ежели есть обстоятельства — почему нет? Очень даже возможно.
— Ну, а ежели никаких — а? — Иванюк заговорил шопотом и сделал заговорщическое лицо…
— Эх ты, елемент! — сказала койка. — Позорный ты есть человек, и быть тебе на губе. Да таких красноармейцев…
Иванюк сидел в избе-читальне села «Гнилые луга». В читальне было много народу, и Иванюк говорил:
— Вот ты, Артюшка, предположим, избач, то есть культпросвет. А я? Имеешь ты понятие, кто есть я? Ну ясно. Как вы можете представлять о моей персоне? — горько усмехнулся Иванюк. — Темнота вы, вот кто…
— Небось, в отпуск, Степа — а? — спросил мужик Камыш.
— Фактично! На законном основании и согласно уставу внутренней и караульной службы Рекака-а. Ежели я желаю повидать свое провинциальное захолустье, заявляюсь до высшего командира и даю форменный рапорт: «Так и так, товарищ командарм, разрешите получить самовольную отлучку на столько-то ден», так и далее…
— И дает?
— Точка в точку. Как ты, говорит, у меня, товарищ Иванюк, примерный красноармеец, то жалую вам в 24 момента самовольную отлучку на пять дней. Только, — говорит, — срочно-спешно ворочайтесь и занимайте ваше почетное место на губе.
— То ись, как же это самое на губе?
— А очень просто, — весело сказал Иванюк. — Губа у нас такая есть. А как вы народ темный, то могу расшифровать: Губернская управления будущих атделькомов. Во!
Иванюк вытер с лица пот и гордо уселся на лавку.
— Значит, командиром будешь, Степа? — ласково спросила Нюша и покраснела.
— Обязательно. Безо всякого снисхождения! Ответственный пост и никаких гвоздей! Потому, примерному красноармейцу можно до главкома дойти. Во! В двадцать четыре момента.
Но тут Иванюк умолк. Из темного угла избы (не видать было) вышел отпускной красноармеец Пономарев и сказал коротко и ясно:
— Ты языком не бреши. Как есть ты самовольник и наводишь туман, то позор таким бойцам. А насчет ответственной должности верно. Перед судом ответишь. Факт!..
— Рыбников! Вы вчера в самовольную отлучку уходили?
— Нет, товарищ командир, не в самовольную, — мне Даша из соседнего дома велела притти.
— Ванюха, почему это приемный покой называется околотком?
— Потому что там частенько симулянты околачиваются.
— Степанов, ты веришь в приметы?
— Верю.
— Почему?
— Да как же не верить!.. Ушел я в самовольную отлучку, познакомился с девицей одной, зашел к ней в гости, а над дверью у нее написано: «мастерская нарядов». Потом как вернулся в часть, так сразу и напоролся на 5 нарядов.
— Вы говорите, что не можете отбывать военной службы, потому что вы левша?
— Так точно, товарищ доктор — на обе руки!
— Что ж ты в околоток не идешь? Ведь собирался?
— Да там врач сегодня не тот… он таких больных не любит. Лекарство от вашей болезни, — говорит, — близко.
— Где же?
— Да на «губе» — говорит…
— Так что, товарищ командир, в отпуск бы мне недельки на две: дома несчастье случилось…
— Какое же несчастье?
— Большое несчастье, товарищ командир: мать, отец, жена, брат, сестра, дядя, племянник — все при смерти. И у меня — зубы смешались…
— Да, это большое несчастье. Но как же так сразу все вдруг заболели?
— А я не знаю, товарищ командир: я им писал, чтобы заболели мать и отец, а они все сразу!..
— Врач. — У вас глаза больны от напряжения. Не читайте по вечерам…
— Чиркин. — Это можно. Потому как мы — неграмотные…
— Петров! Почему вы не доложили мне о вашей самовольной отлучке в город?
— А я знал, что вы сами об этом у меня спросите, товарищ старшина.