"Диссертация" лейтенанта Шпилевого

ПОИСКИ ПРОДОЛЖАЮТСЯ

И все же Танюшин не разочаровался во мне окончательно. Когда я сообщил ему о том, что у Петрищева была в Волногорске девушка, он заинтересовался.

— Надо непременно узнать ее фамилию. Быть может, она еще живет в Волногорске?

Чтобы хоть как-то реабилитироваться перед полковником, я спешно выпалил:

— Это было бы большой удачей!

— Вот и займитесь этим, — усмехнулся Танюшин.

— А чернявый...

— С чернявым вы поторопились… Надо было перехватить вас тогда, но, увы…

Я промолчал.

Вероятно, подумав, что я колеблюсь, Танюшин продолжил:

— Обращаюсь к вам с данным предложением не случайно. Сила наших органов безопасности — в общении с народом. А кто такой народ? Это вы, Нюра, Скосырев, председатель сельсовета. То, что вы не остались равнодушным к делу Петрищева, — закономерность нашей жизни.

— Бесспорно, — согласился я, — но с чего же начать?

— Об этом не беспокойтесь. Идите сейчас к Костину, он вас проинструктирует.

Из того, что он направил меня напрямую к капитану, я понял, что знакомству Матвея с Лизой работники Управления госбезопасности придали большое значение.

И вновь закипела работа. По совету Костина мы с Нюрою Пасивиной и Марией Андреевной еще раз пересмотрели все имеющиеся у нас документы, но ничего стоящего не нашли.

Вновь пришлось ехать в Слободское и расспрашивать тех, кто когда-то встречался с Матвеем. Увы, про Лизу никто ничего не знал. Правда, одна женщина вспомнила, что, вроде бы, однажды Антонина Петрищева ездила навестить сына в Волногорск и останавливалась на Первомайской улице.

Это была зацепка.

В адресном столе я узнал адреса всех Елизавет, когда-либо живших или живущих на Первомайской улице. Получился довольно внушительный список, с которым мы и пошли по домам.

Поначалу удача не сопутствовала нам.

— Петрищев? Нет, не слышала, не знаю.

— Да, жила здесь Лиза, но до войны ей было десять лет.

Тогда мы стали искать девушку, которой в сорок первом году было лет восемнадцать-двадцать. Такой долго не находилось.

Наконец, в одном из домов нам сообщили, что до войны у них действительно жила девушка по имени Лиза. Худенькая, хрупкая, работала в поликлинике. В сорок втором году ее угнали в Восточную Пруссию. Кажется, к ней действительно приходил моряк, и однажды останавливалась женщина. Да, кажется из Слободского.

— Как же ее фамилия?

— Не помним. Спросите лучше у управдома.

Управляющий домами оказался педантом в полном смысле этого слова. Все документы в его канцелярии хранились в идеальном порядке. На наш вопрос он долго рылся в толстых папках и, наконец, сообщил:

— Мовчан Елизавета Григорьевна. Выбыла в 1942 году.

— Куда же?

— Если бы знать, молодой человек. Фашисты, к сожалению, расписок не давали.

Но мне и этого было достаточно. Я побежал в адресный стол, где выяснилось, что ни одна Елизавета Григорьевна Мовчан никогда в Волногорске не проживала… Как же так? И что было делать?

Когда я сообщил об этом Костину, он улыбнулся:

— Дорогой мой. Вы, видимо, забыли, что когда женщина выходит замуж она, как правило, меняет свою фамилию.

Действительно! Как же я об этом сам не догадался?! Снова картотека адресного стола, и вот в моих руках:

— Саржевская Елизавета Григорьевна. Пролетарская,107.

Указанная улица оказалась загородной. Отыскав номер дома, я постучал в калитку, но на мой стук навстречу выбежал только огромный пес. На удивление он начал тереться о мою ногу, на что я почесал его за ухом и вошел во двор.

Собака побежала за мной. Приблизившись к дому, я увидел на дверях замок: хозяев дома не было.

— Что ж, — сказал я вслух, — придется, видимо, уйти ни с чем.

Я направился к калитке, но собака стала на моем пути и зарычала.

— Ты чего?! Я ж тебя за ухом чесал.

Пес ощетинился и показал клыки. Я отступил и прижался к стене.

Сколько я так простоял, не знаю, но через некоторое время калитка скрипнула, и дорожке показалась красивая женщина лет сорока.

— А ну, пшел прочь! — крикнула она собаке и, хмуро осмотрев меня, спросила: — Вы к кому?

— Мне нужна Елизавета Саржевская.

— Ну, я Саржевская.

Я съежился под ее холодным взглядом.

— Скажите, пожалуйста, вы никогда не были знакомы с Матвеем Петрищевым?

По тому, как она на секунду замерла, как задрожали ее ресницы, я понял, что угадал. Петрищева она знала, но почему-то признаться в этом не спешила.

— Не знаю такого, — резко сказала Саржевская.

— Но как же... Мне говорили...

— И я говорю: не знаю, и все тут! Идите себе!

Я направился к выходу, но у самой калитки Саржевская окликнула меня:

— А к чему он вам?

— Собираю о нем материал для музея.

— Вот как? Это зачем же?

— Затем, — ответил я раздраженно. — Музеи просто так ерундой не занимаются. Матвей — герой. Он подвиг совершил…

— Вранье…

Но больше я ее не слушал, и уже довольно прилично отошел от дома, когда услышал за спиной ее быстрые шаги:

— Молодой человек, простите, ради бога! Я сказала неправду. Мы были знакомы с Матвеем…

И вдруг она заплакала, вытирая слезы маленьким кружевным платком.

— Мне говорили, что он предатель... И если я скажу кому-нибудь, что знала его, то мне несдобровать.

— Кто вам мог сказать такую чушь? — попытался я успокоить женщину.

Но она не ответила и, вытерев слезы, спросила:

— Что вы хотите знать о Матвее?

— Все, что знаете вы. Кроме того, меня интересуют документы и фотографии.

— У меня есть его письма. — Женщина медлила. — И фотографии...

Я обрадовался.

— Это хорошо. Не могли бы вы дать их мне на некоторое время?

Саржевская насупилась и неприязненно посмотрела на меня:

— А он действительно герой?

— Сходите в музей. Узнайте.

— Хорошо, — согласилась она. — Давайте завтра в музее и встретимся. Не обессудьте, но в дом не зову. Муж у меня очень сердится, когда я о Матвее вспоминаю. Если узнает про письма и фотографии — порвет.

— Это почему же?

— Идите, идите, — заторопилась Саржевская, — не дай бог, муж увидит.

На следующий день Елизавета Григорьевна пришла в музей. Она очень спешила. Постояв у стенда Петрищева, погоревала, поплакала, после чего вручила мне пакет с документами и ушла, сказав, что торопится домой.

Содержимое пакета мы изучали с Марией Андреевной. В основном это были письма Матвея к Лизе. Обычные письма влюбленного восемнадцатилетнего юноши с клятвами в верности и просьбами о встречах.

Но было и несколько фотографий, среди которых мы обнаружили совсем пожелтевший снимок, на котором Петрищева не было. Группа мужчин и женщин расположилась под цветущим фруктовым деревом.

— Что это за люди?

— Наверное, родственники, — высказала предположение Мария Андреевна. — Видимо, Лиза второпях собрала в пакет разные фотографии.

Мое внимание привлек незнакомый мужчина. Несомненно, он мне кого-то напоминал. Густые брови, угрюмый взгляд. В памяти возникал и угасал странно знакомый образ.

Я передал фотографию Марии Андреевне, которая покрутила ее и вдруг вскрикнула:

— Боже мой, да это же Гужва!