Канцелярская крыса

Прикладная ихтиология (2)

Муан оказался ценным и крайне прилежным работником. Каждое утро он являлся в меблированные комнаты в районе Редруфа, где Герти снимал апартаменты, и ждал своего нанимателя в холле, заставляя порядком нервничать прочих постояльцев.

Даже облачённый в сносного качества парусиновый костюм, приобретённый на выданный ему Герти аванс, он выглядел так, словно лишь парой часов ранее снял с себя набедренную повязку и украшенные черепами доспехи. А взгляд исподлобья, которым он мог одарить случайного встречного, обладал такой силой, что мог остановить на улице идущую рысью полицейскую лошадь.

Муан был неразговорчив по природе, но обета молчания среди его табу не значилось. Вскоре Герти убедился, что из его грозного помощника вполне можно вытягивать отрывочную информацию, если осторожно тянуть. Постепенно, изо дня в день, информации этой становилось всё больше и Герти по привычке обобщал её, сводя воедино и открывая новые факты о своём работнике.

Про своё детство Муан вспоминать не любил. Происходивший из небольшого полинезийского племени, паровые механизмы и каменные дома он увидел лишь в отрочестве, и с тех пор преисполнился к ним значительным уважением. Прочим членам его племени столкновение с цивилизацией далось дорогой ценой.

Их маленький остров присмотрела под свои нужды каучуковая компания, после чего сделка стала лишь вопросом времени. Вскоре племя с удивлением узнало о том, что земля ему более не принадлежит, а чудеса белого человека, заключённые в железной лопате, керосиновой лампе без стекла и пачке почтовых открыток, бессильны их прокормить. Пришлось перебираться в город. И старый добрый Скрэпси с готовностью распахнул для новых обитателей свои объятья, гнилостные и опасные, как объятья восставшего из могилы мертвеца.

Городская жизнь нелегко далась свободолюбивым дикарям, а каждое открытие, сделанное в Новом Бангоре, имело свою цену, иной раз весьма значительную. Муан ещё в детстве сделал несколько открытий, чрезвычайно его поразивших. Так, оказалось совершенно недопустимо охотиться на кошек и свежевать их. Светящиеся по ночам плоды высоких стальных деревьев совершенно не годились в пищу. Паровой омнибус отказывался принимать подношения, зато обладал очень мстительным для божества нравом.

Постепенно познавая городскую жизнь, Муан убедился в том, что табу у белого человека не меньше, чем у самого распоследнего дикаря с далёких островов, причём табу эти не раз поражали его своей непредсказуемостью. Однако, в конце концов, он решил, что жизнь в каменном городе накладывает свои ограничения и подчинился правилам белых людей. Попытался принять сладкий яд цивилизации, отринув законы предков, и сохранив на память о десятках поколений благородных дикарей лишь табу, которых, правда, придерживался неукоснительно и о которых не очень любил распространяться.

Детали его становления в обществе Герти выведать не пытался. Муан быстро мрачнел, едва лишь разговор вскользь касался этой темы, и замолкал, ограничиваясь односложным, мало что проясняющими ответами. Но Герти и так представлял себе в общих чертах этот безрадостный период. В Ист-Энде хватало людей, от Муана отличавшихся лишь цветом кожи, и их пример был достаточно красноречив.

Начиналось это в детстве. Всегда в детстве. Выросшие на улицах мальчишки, всё имущество которых состояло из пары заношенных штанов да бутылочного осколка в кармане, не обращались на биржу труда. У них была своя биржа, исправно снабжавшая их заработком, а австралийскую каторгу — новыми клиентами. Сперва воровство, мелкое и покрупнее. Стянуть в магазине яблоко или отрез ткани, сдёрнуть с приличной дамы ожерелье, силой отнять у того, кто младше, ботинки…

Следующие остановки в жизни таких мальчишек были незыблемы и шли одна за другой в навеки устоявшемся порядке, как остановки лондонского метрополитена. Приложить булыжником возвращающегося домой джентльмена. Запугать ножом уставшего кэбмэна, отняв у него дневную выручку. Ночные улицы любят дерзких и смелых. Только любовь эта, как и прочие чувства, длится недолго. Кончается всё той же каторгой или же виселицей. Кто поудачливее, может протянуть много лет. А у кого удачи поменьше, может встретить очередное утро в сточной канаве.

Муан, судя по всему, сообразил это в тот момент, когда у него оставалась возможность выбора. В отличие от мистера Стиверса, который выбрал себе иную стезю.

— Скрэпси — вахи кино[74], мистра, — проворчал новый секретарь-референт, когда Герти, тщательно подбирая слова, объяснил ему, кого предстоит отыскать, — Скверное место. Много злых людей, отчаянных людей. Убить могут за медяшку, а за крону свою сестру в бордель продадут. Бывшие докеры, рыбаки, сбежавшие со своих кораблей моряки, не отработавшие контракта… В такое место, мистра, лучше не ходить. И дюжина «бобби»[75] не спасёт.

— Стиверс это, без сомнения, знает. Потому-то и скрывается в Скрэпси.

— Этот джентльмен так сильно вам нужен?

— Необычайно, — твёрдо сказал Герти, — Дело в том, что этот джентльмен, мистер Стиверс, мой старый приятель.

— Дело ваше, мистра, да только лучше бы вам иметь поменьше приятелей из тех, что живут в Скрэпси, — пробасил Муан, — Знаете, какая там есть пословица? Ночь заканчивается с рассветом, а дружба — с первой монетой.

— Ну, дружбы между нами давно нет, а вот дела кое-какие остались. Понимаешь, Муан… Этот Стиверс мне остался должен кое-какие деньги. Вот я и интересуюсь, как бы его повидать.

— Много?

— Некоторую сумму, — уклончиво ответил Герти.

Конечно, можно было сказать, что много. Фунтов двести, например. Но тогда он стал бы ощущать себя неуютно в обществе своего нового помощника. Как ни крути, он дикарь, отброс цивилизации, преступник и душегуб. Если узнает, что у Герти водятся подобные деньги, не придушит ли тайком прямо здесь, чтоб выпотрошить шкафы?.. Нет уж, лучше быть скромным клерком, каковым он и представился Муану, предпочтя умолчать о своей службе в Канцелярии. Связываться с «крысой» не станет ни один преступник, будь он хоть трижды бывшим.

— Сумма не так уж велика, но важен принцип. Стиверс, приятель мой, от встречи, видишь ли, уже много лет уклоняется. И визит наносить не спешит. Так что придётся нам самим его отыскать. И, раз мы ничего не можем поделать со Скрэпси, надо вытащить этого парня из Скрэпси. Как моллюска из раковины.

— Из раковины… Лишь бы не вышло, как у полевых хирургов в госпиталях бывает, мистра, когда они щипцами шрапнельную пуля из брюха вытащить пытаются, а та лишь глубже в мясо уходит и сосуды рвёт…

— А сам ты про Стиверса не слышал?

Полинезиец лишь помотал массивной головой.

— Не припомню такого.

— Он не из тех, что потеряются в толпе. Весьма… лихого нрава человек. За словом в карман не полезет, разве что за кастетом.

Это не вызвало у Муана ни малейшего интереса.

— В Скрэпси иных и не бывает, мистра.

— Говорят, за ним и покойники числятся, — осторожно сказал Герти, но и этим не пронял своего референта ни в малейшей степени.

— Невелика заслуга. В Скрэпси и десятком покойников никого не удивишь, мистра. Есть свои специалисты… Тивен Брукс, например, Крючком ещё кличут… Докерским крюком человек пять выпотрошил. Или Алькольм Бёрджесс, который обоих родных братьев убил за полбутылки джина… Эвин Краснопёрый того, кто ему не по нраву пришёлся, на лоскуты режет… А ещё Эйк, конечно, но с ним дело тёмное, сами знаете.

— Какой ещё Эйк? — на всякий случай Герти.

— Эйк-Ночной-Жнец, конечно, какой же ещё… Его ещё кличут Эйк-Кожанные-Перчатки и Эйк-Защитник-Проституток.

Герти невольно фыркнул.

— Какие нелепые прозвища!

— Надеюсь, мистра, вы никогда не встретитесь с ним на улице, чтоб сказать ему это, — нахмурившись, заметил Муан, — Газеты пишут, что Эйка не существует, да только в Скрэпси больше верят тому, что видят, а не тому, что читают. И тому, что поутру находят в закоулках. Говорят, у парня на счету уже пятнадцать душ. А ещё говорят, что его невозможно увидеть. Видит его только тот, на кого он сам положил взгляд, и лишь один миг. Вот так вот, мистра.

— Ещё один психопат-убийца? — пробормотал Герти, ощущая некоторую неуютность, которая сама собой образовалась меж внутренних органов, — Не много ли их в последнее время собирается в Новом Бангоре? Быть может, здесь какая-то международная конференция работников ножа и удавки?.. Сперва Бангорская Гиена, теперь ещё этот…

— О нет, мистра, — Муан закатил глаза, — Эйка-Защитника-Проституток с Гиеной не равняйте. Он невиновных не трогает, таков уж у него принцип.

— А кого трогает? — на всякий случай уточнил Герти.

— Тех, кто груб с… уличными дамами. Есть, знаете, такие джентльмены, что и рады поглумиться над Молли[76], коль уж денег им заплатили. Кто синяк поставит на память, кто гадость какую-то в койке выкинет на нетрадиционный манер… А бывают и такие, что любят ножичком девушку пощекотать. Вот с такими Эйк и сходится. Выслеживает на тёмной улице, потом бесшумно подкрадывается и… Мутунга[77].

Муан так красноречиво и легко провёл пальцем по кадыку, что Герти поёжился. Жест ему не понравился, да и слово прозвучало зловеще.

— Перерезает им глотку?

— Не сразу, мистра из шестнадцатого. Чаще всего, на части разбирает прямо на улице. Нож у него острый, да и навыки как у какого-нибудь хирурга. Иной раз так над человеком поработает, что наутро в подворотне целую груду свёртков находят, и каждый бечёвкой перевязан — ну прямо как у мясника в лавке…

— Так может, это и есть тот самый таинственный Уинтерблоссом? — напряжённо спросил Герти.

Но Муан убеждённо замотал головой.

— Никак не может быть, мистра. Эйк работает по своей части и только в Скрэпси. Да и визитных карточек не оставляет. Его и так хорошо знают.

Герти вздохнул.

«А жаль. Красивая бы вышла теория. Эйк-Защитник-Проституток обнаруживает в подворотне бумажник некоего Гилберта Уинтерблоссома, уже лишённый денег, зато с запасом визитных карточек, и решает обновить стиль работы, оставляя на месте каждого убийства особый знак…»

— Наверняка, никакого Эйка не существует, — вяло заметил он, — Уличные слухи и пьяные домыслы, как обычно. Не удивлюсь, если истории о нём сами проститутки и рассказывают. Чтоб клиенты не обижали.

Его скепсис ничуть не поколебал уверенности Муана. Впрочем, с учётом его габаритов и массы, поколебать его могла бы разве что трёхфунтовая пушка.

— Слух или нет, да только за последний год проституток почти не трогают. Раньше-то бывало всякое… И руки-ноги ломали, и носы, и деньги отнимали… А сейчас даже пальцем тронуть боятся. Весь Скрэпси знает, что Эйк-Защитник-Проституток после заката выходит на улицы. И горе тому, с кем его дорожка пересечётся! Молли его едва ли не своим святым покровителем считают.

Герти покровительственно усмехнулся этому дикарскому суеверию.

— Домыслы и фантазии, только и всего. Современная мифология. Будь ты образован, Муан, ты бы хорошо это понимал. С каждым днём наука всё дальше переносит черту неизвестности, ту границу мира, который прежде казался нам таинственным и пугающим, мир, который мы сами населили вымышленными существами и чудовищами. Но человеческая психика особого свойства. Чем меньше остаётся места для этого вымышленного мира, тем отчаяннее мы пытаемся заселить его последние тёмные уголки. Видимо, несмотря на весь современный прогресс, внутри мы всё ещё сущие дикари, непривычные к свету и одиночеству.

Но Муан, определённо чуждый философии, перебил его:

— В Скрэпси много тёмных уголков, мистра, в иные и заглядывать не хочется, это верно. Бывает, конечно, что и люди сочиняют. Мало ли что кому привидится. Вот взять хотя бы Паточную Леди, в неё только детвора и верит. Но вот Эйк…

— Что это за Паточная Леди?

— Страшилка для детей, — махнул огромной рукой Муан, — Говорят, ночью по улицам ходит леди, элегантная, вся в чёрном, на лице вуаль. И молча внимательно на всех смотрит. До взрослых ей дела нет, но вот если видит ночью на улице ребёнка, то всё… Паточная Леди протягивает ему руку без перчатки, и глаза у неё светятся таким светом, что ребёнок не может противиться. Кладёт свою руку в её ладонь, и ладонь мгновенно делается липкой, как патока. Если кто-то её ладони коснулся, то уже вовек не оторвётся. Как муха к липучке. Паточная Леди уходит, и ребёнок вместе с ней. Больше его никто никогда не увидит.

— Занятная история.

— Наверняка родители придумали, чтоб детей вечером домой загонять, — проворчал Муан, — Вот в Паточную Леди я только в детстве и верил. А Эйк…

— Сейчас мне до него дела нет. Ни до него, ни до Паточной Леди. Мне нужен Стиверс.

— Тогда сделаем так, мистра… — Муан вздохнул, — Меня в Скрэпси худо-бедно знают, лицо-то у меня примелькавшееся. Схожу на разведку. Поспрашиваю у старых приятелей, закину, так сказать, сети. Вдруг где-то вашего Стиверса и видали. Ну а как узнаем, где он, будем думать, как вам беседу устроить.

— Аэ, — согласился Герти, которому подобный план показался весьма удачным, — Так и поступим.

Спустя неделю Герти пришлось признать, что план не был так хорош, как ему сперва казалось.

Каждый день Муан отправлялся в Скрэпси и проводил там по многу часов, иногда возвращаясь лишь под утро, в обрамлении грязно-розовых рассветных лучей. Каждый раз Герти требовал подробный отчёт и бывший головорез, с трудом устроившись на чересчур хлипком для его тела стуле, вспоминал детали своих похождений вплоть до мельчайших подробностей. Причём подробности эти редко радовали его нанимателя.

За неделю он посетил несколько десятков пабов, подпольных карточных залов и публичных домов, но всё это без ощутимого результата. Ему удалось напасть на след Стиверса, но след этот оставался холодным и призрачным. Стиверс не был крупной фигурой в Скрэпси, однако кое-где его имя было на слуху. Известность он заслужил не столько благодаря жестокости, сколько благодаря дерзости. Мало кто из грабителей осмеливался промышлять в других районах, под самым носом у полиции. Стиверс делал это, откровенно забавляясь. То ли бросал вызов полиции, то ли попросту был слишком глуп и напорист. Едва ли он предполагал, что его делом заинтересуются в самой Канцелярии. Герти мог лишь посочувствовать незадачливому грабителю.

— С месяц назад его видели в «Дохлой свинье», — обстоятельно докладывал Муан, пытаясь очистить со своего нового костюма следы ночных похождений, — Выбил одному забулдыге глаза кружкой. Говорят, в последнее время сделался как будто не в себе.

— Стал слишком вспыльчивым? — догадался Герти, — Видимо, чувствует, что полиция сидит у него на хвосте. Нервничает.

— Напротив, мистра. Стал спокойным, как рыба. Сквозь людей как сквозь пустое место смотрит. Приятелей старых не узнаёт. Ну и всякое говорят по углам… Мол, готов Стиверс. Поплыл. Понимаете?

— Не вполне.

— Поговаривают, со шприцем не расстаётся.

Герти осенило:

— Так он морфинист?

— Что? — не понял Муан.

— Стиверс колет себе морфий?

— Нет, рыбий жир, — буркнул полинезиец.

Но Герти был слишком напряжён, чтоб оценить шутку. Судя по всему, дело было плохо. Если Стиверс пристрастился к наркотическим зельям, долго он на этом свете может и не продержаться. Скрэпси не свойственна жалость. Того, кто стал слишком слаб или беспомощен, в очень скором времени ждёт плохая судьба. И даже животная жестокость в сочетании с выдающейся дерзостью будут бесполезны.

То, что Стиверс долго не протянет, сделалось ясно в самом скором времени.

— Парень совсем плох, — доложил Муан, вернувшийся из очередной вылазки, уставший и мокрый, — Поговаривают, старый Стиверс скоро забудет, как его зовут, и пузыри начнёт пускать. Многие от него отвернулись. Зелье в Скрэпси всегда в ходу, но тех, кто к нему крепко пристрастился, за людей не держат.

— Люди, пристрастившиеся к наркотиками, не отвечают за свои поступки, — вздохнул Герти, — Несчастные, опустившиеся существа. Я читал про китайские опиумные курильни и прочее в этом духе… Они заслуживают лишь жалость.

— В Скрэпси такие заслуживают лишь кирпич и два фута верёвки, — проворчал Муан, нисколько не тронутый, — Там порядки простые, кто своей голове не хозяин, на того положиться нельзя. А голова у них как трухлявая пальма, снаружи может и нормальной выглядеть, а внутри чёрт знает что… Такие быстро из дела выходят. Нынешней зимой, например, Рэнки Тоддс и Итер Дженнингс решили одно дело провернуть, паровой катер с серебром ограбить в порту. Никто не знал, что Дженнингс на зелье подсел. Скрутили охрану, значит, а капитан не дурак оказался и не трус. Начал палить из винчестера. Набежали «бобби», порт оцепили. Так Дженнингс схватил приятеля в охапку — и сиганул за борт. Прямо с мешком серебра в зубах. Вообразил себя рыбой. Захлебнулись, понятно, оба. Как бы и ваш приятель Стиверс не вздумал что-то подобное учудить… Надо бы быстрее брать его за жабры, мистра, вот что я думаю…

— Работает он сам, значит, какое-то время ещё протянет, — прикинул Герти, ходя из угла в угол, — Но, несомненно, надо его брать. Вопрос лишь в одном, мой уважаемый референт. Вопрос в том, где его найти.

Муан развёл руками. Будь комната Герти хоть на фут меньше, этот жест уже не удался бы его верзиле-референту в полной мере.

— Вот этого не знаю, мистра. Этот ваш Стиверс как будто на дно ушёл, уже недели с две никто его не видел, даже подельники бывшие. Дома у него, говорят, вовсе никогда не было, а все пабы и публичные дома я уже вверх ногами за эту неделю перевернул. Значит, искать его нужно в других местах.

— В каких это?

— В притонах. Там, где ту дрянь, на которую он подсел, продают и потребляют. Негде ему больше быть.

— Так в чём же дело? — не понял Герти, — Начни искать в притонах!

— Дело в том, что мне туда хода нет, — пояснил Муан, хмуря густые брови, — Все знают, что это зелье для меня табу. Если зайду в притон, тут даже слепая собака смекнёт, что что-то неладно.

Герти приуныл. Оказывается, даже для Муана, чей облик мог служить вывеской Скрэпси и олицетворением всех его опасностей, не мог проникнуть всюду. Это было серьёзной проблемой, которой он предвидеть не мог.

— Продолжай искать, — приказал он, отворачиваясь, — Не торчит же он в притонах днями напролёт!

Но Муан не разделял его уверенности.

— Да как сказать, мистра… Я слышал, если кто-то к зелью привязался, он в притоне последние дни доживает. Люди в таком состоянии ни ходить, ни соображать не могут. Месяц могут в отключке на полу проваляться, были бы деньги…

— Продолжай искать повсюду, куда сможешь пробраться, — повторил Герти устало, — Будем уповать на лучшее. Что ещё нам остаётся?

— Ясно, мистра, — Муан встал со стула, удивительным образом сохранившего все свои ножки, хоть и изрядно перекошенного, — Ну, доброго вам здоровья. Стало быть, ночью опять пойду…

Едва не своротив стенной шкаф, Муан стал пробираться к прихожей. Только когда он оказался на пороге, Герти вдруг кое-что вспомнил.

— Муан!

— Да?

Герти деликатно кашлянул.

— Совсем позабыл. Не мог бы ты ещё кое-что найти для меня? Не связанное с мистером Стиверсом? Уверен, тебя не затруднит.

— Слушаю, мистра, — сказал Муан немного насторожённо, замирая по стойке «смирно», как привык стоять у двери «Полевого клевера».

— Я тут подумал… Тебе же, небось, открыт ход на чёрный рынок? Нет, я не про цвет кожи. Это такой рынок, где можно купить то, чего обычно не продают в лавках.

— А-а-а-а. Это, пожалуй, можно, — сказал Муан озадаченно, — На улицах продают всякие штуки, это верно. Краденное серебро, пистолеты, костяшки висельников, фальшивые векселя…

— О, нет-нет-нет, ничего… такого мне не требуется. А требуется мне, в сущности, ерунда.

— Что именно? Я уж постараюсь раздобыть.

— Немного рыбы.

Муан уставился на Герти так, словно тот спросил жёлчь умерщвлённой в полнолуние чёрной кошки. Герти даже удивился тому, сколько чувств может выражать лицо его помощника, обычно не более выразительное, чем деревянная колода.

— Рыба, мистра? — переспросил Муан с видом крайне насторожённым и удивлённым.

— Рыба, — легко пояснил Герти, — Немного самой обычной рыбы. Видишь ли, Муан, я недавно обнаружил, что в этом городе отчего-то невозможно найти рыбы. Удивительное дело. Я побывал в пяти лавках за сегодняшний день, и ни в одной мне не продали рыбы. Можно подумать, что Новый Бангор располагается посреди пустыни Гоби, а не на острове в океане!

Муан смотрел на Герти с внимательностью, от которой делалось неуютно.

— Вы… хотите купить рыбу?

Герти всплеснул руками:

— О Господи! Да, я хочу купить рыбу! Всего лишь немного рыбы. Мясо уже не лезет мне в горло. А когда я захотел найти ресторан с рыбной кухней, обнаружилось, что во всём городе не отыскать и селёдочного хвоста! Неужели рыбаки бастуют? Или сейчас просто неудачный сезон?

— Вы уверены, что хотите рыбы? — спросил Муан несколько неестественным тоном, которого Герти прежде от него не слышал.

— Ещё бы мне не быть уверенным! Ты что, вздумал надо мной подшутить? По-твоему, рыба — это ужасно смешно? У вас тут что, на острове есть какая-то шутка про рыбу, которую я не слышал?

— О нет, мистра. Рыба это не смешно. Разумеется, нет.

Герти с раздражением запустил руку в волосы:

— В бакалейной лавке, где я спросил банку сардин, хозяин уставился на меня так, словно я потребовал крови его первенца! Сардин у него не оказалось, как не оказалось и прочей рыбы. Судя по всему, он отродясь её не продавал. Уму непостижимо! Во второй лавке хозяин, этакая детина с уэльским акцентом, с самым наглым образом осведомился у меня, зачем мне рыба. Зачем мне рыба! Представляешь? Можно подумать, я собирался вдеть её в петлицу по случаю торжественного приёма! Или поставить в вазу! А может, хранить в книге вместо закладки! Зачем человеку рыба!.. Но прежде, чем я успел найти достаточно язвительный ответ, он самым недружелюбным тоном посоветовал мне проваливать, пока он не вызвал констебля! Каково?

Муан ничего на это не сказал.

— Это похоже на какой-то заговор или нелепый розыгрыш, — пожаловался Герти, — Только я в жизни не видал более глупой задумки. Я просто хочу немного рыбы, что же в этом такого? Хуже всего получилось в ресторане, где я спросил, какие рыбные блюда есть в наличии. Я бы съел совсем немного и, клянусь старой доброй Англией, заплатил бы сполна! Просто кусочек копчёной трески с лимоном, пусть даже не очень хорошо прожаренной… Вместо этого мне едва не пришлось спасаться бегством! Хозяин разъярился настолько, что едва не лишился чувств. Видимо, он из какой-то лиги защитников животных, они сейчас набирают моду в Европе… Но я в жизни не видел, чтоб кто-то устраивал такой скандал из-за жалкой рыбёшки! Он заявил, что в его заведении не потерпят рыбоедов, а если я хочу есть рыбу, то могу убраться с его глаз, спрятаться в каком-нибудь подвале, и там набить себе брюхо!

— Это было невежливо, — согласился Муан, глядя в окно, хотя за стеклом не происходило ровным счётом ничего интересного.

— По меньшей мере это было странно.

— В Новом Бангоре сложно достать рыбу.

— Но я слышал, что в городе есть рыбаки. Значит, они что-то ловят?

— Это их ремесло.

— В порту я их не видел, но, может, они есть в Скрэпси?

— Только там они и есть, мистра. У меня знакомых рыбаков нету, но если надо, я могу кинуть словечко некоторым людям… Я думаю, они могут достать рыбу. Немного рыбы. Если вам она действительно нужна. Дело-то ваше.

— Разумеется, нужна! — воскликнул Герти нетерпеливо, — Этим ты сильно меня выручишь, Муан. До чёртиков хочется рыбы, но тут словно весь город в сговоре. Вот, держи деньги. Этого хватит?

— Вполне.

Зажав банкноты в кулаке, Муан сделал было шаг к двери, но нерешительно остановился.

— Мистра…

— Ммммм?

— Что от рыбы вам надо?

— В каком смысле — что? — не понял Герти, — От рыбы мне нужна рыба. В чём затруднение?

— Некоторые любят рыбу по-разному. Что именно от рыбы вам надо? Чешуя? Кости? Глаза? Кое-кто любит плавники…

Герти пристально взглянул на своего помощника, чтоб убедиться, что тот не шутит. Муан не шутил.

— Я не ем ни чешую, ни глаза. Мне нужна рыба. Просто рыба. Целиком. И желательно чтоб она была посвежее. Окунь, марлин, карп, камбала, осётр, севрюга, кефаль… Просто рыба, Муан.

— Ясно. Просто рыба. Понял.

Муан кивнул и скрылся за дверью. Некоторое время спустя он вышел из здания, и Герти из окна ещё наблюдал некоторое время за тем, как грузная фигура его помощника неспешно удаляется вниз по улице.

— И что за дела у них с рыбой? — пробормотал он, ни к кому конкретно не обращаясь, — С ума они тут посходили, что ли?..

Муан вернулся поздно вечером, в тот час, когда стрелки на часах встали буквой «V», а Новый Бангор стал постепенно остывать, обернувшись в вечерние вуали, зияющие прорехами уличных фонарей. Город неохотно отдавал накопленный за день жар, источая тепло каждой своей каменой порой. В меблированных комнатах, которые снимал Герти, имелся новомодный гальванический вентилятор, но и он не в силах был разогнать душную вечернюю духоту, лишь перемешивал воздух в комнате, как кухарка перемешивает в тазу густое и липкое тесто для пирога.

Герти слышал, как Муан тяжело поднимается по лестнице, и нетерпеливо ёрзал в кресле. Судя по тому, как скрипели ступени, помощник торопился, что было не в его обыкновении.

— Есть! — громко возвестил Муан, распахивая дверь. После быстрого подъёма на четвёртый этаж даже его мучила одышка, — Есть, мистра из шестнадцатого!

— Кто есть? Что есть? — встрепенулся Герти, мгновенно забывая про выматывающую жару. Приятное возбуждение заёрзало в груди маленькой тёплой мышью.

— Стиверс, — выдохнул секретарь-референт, едва не выворотив из петель дверь, — Приятель ваш.

Герти сам не заметил, как вскочил на ноги.

— След? Есть след?

— Не след, мистра. Сам Стиверс. Я… Я знаю, где он.

Герти мгновенно забыл про жару. Если на то пошло, он вообще про всё забыл в этот миг.

— Выкладывай! Ну же, скорее! Не томи!

— Он в притоне.

— В каком ещё притоне?

— На Херринг-стрит. Это на западной окраине Скрэпси. Плохое место.

«Как будто в Скрэпси есть и хорошие, — мысленно усмехнулся Герти, — Притон. Ну замечательно. Этим и должно было закончиться».

— Я думал, ты избегаешь проверять притоны, Муан.

— В этот раз у меня был повод, — сказал Муан, проверяя что-то, лежащее во внутреннем кармане, — Так что меня впустили. Я немного порасспрашивал тамошних обитателей. Они, когда в полу-отключке, бывают весьма болтливы. Стиверс там, мистра. Сам я его не видел, но точно знаю, что наружу он не выходил. Знать, прячется где-то там. Или лежит без памяти …

— Надо немедленно принимать меры! — Герти стал нервно щёлкать суставами пальцев, — Мы идём по его следу больше недели. Сейчас он выскользнет, и кто знает, когда мы обнаружим его в следующий раз.

— На этот счёт можете не волноваться, — успокоил его Муан, — Приятель ваш уже далеко не уплывёт.

— Что ты имеешь в виду?

— Он там уже дней десять. В притоне. Это значит, что всё, нырнул.

— Нырнул? — не понял Герти. Несмотря на близкое знакомство с Муаном, язык новобангорских улиц и его криминальный сленг всё ещё часто ставили его в тупик.

— Аэ! Так говорят про тех, кто употребил слишком много зелья, мистра, и на поверхность уже не вернётся. Когда с концами. Ну, нырнул.

— Понимаю… — медленно произнёс Герти, — Нырнул, значит.

Его это не обеспокоило, напротив, вселило надежду. В его уговоре с мистером Шарпером звучало имя Стиверса, но не звучало требований на счёт того, в каком виде он должен быть предоставлен. Герти хорошо ориентировался в канцелярских хитросплетениях и незначительных, на первый взгляд, оговорках. Пусть даже Стиверс довёл себя до края инъекциями, его голова от этого не становится менее цена. Напротив. Если он пребывает в беспомощном, свойственном для всех закоренелых наркоманов, состоянии, его проще будет выдернуть из раковины.

— Значит, морфий довёл-таки старого разбойника до последней остановки на маршруте? — уточнил он, едва не потирая руки.

— Он сам себя довёл. Он уже не человек.

— Должно быть, так, — вздохнул Герти, — Я слышал, что подобные вещества превращают человека в бездумное животное и запросто разрушают жизнь до самого её основания. Увы, это тоже цена за прогресс… Значит, думаешь, что Стиверс от нас уже не скроется?

— Едва ли. Скорее всего, доходит последние дни, если ещё не дошёл. Хозяева притонов обычно держат таких до последнего. Не хотят выставлять в таком виде на улицу, сами понимаете. К чему светить лишний раз? Потом тихонько где-нибудь прирежут… Нырнул, в общем, Стиверс. И с концами.

Несмотря на жару, Герти ощутил, как между лопатками высыпает ледяной росой пот. Он привык к тому, что нравы в Скрэпси царят крайне жестокие, но то, как спокойно говорил об этом Муан, потрясло даже его. Представилось помещение притона, зловонное и тёмное. На грязной рванине лежат неподвижные человеческие тела с восковой кожей и заплывшими глазами. Живые мертвецы, отравленные ядовитым опиумным зельем. Медленно умирающие под равнодушным взглядом хозяина. Нырнувшие, как выражаются в Новом Бангоре.

«Может, Стиверсу так будет легче, — подумал Герти с мрачным удовлетворением, — Может, это даже лучше, что он одурманен. Иначе он точно рехнётся, когда окажется в Канцелярии».

Он потёр руки. Ситуация делалась простой и понятной. Есть притон в Скрэпси. Есть Стиверс, находящийся в нём и, скорее всего, уже не увидящий неба. Условие хитрой задачки стали ясны, осталось только извлечь её корень. А именно, извлечь мистера Стиверса из притона. Но, несмотря на кажущуюся простоту условия, возможно, извлечь этот корень будет не проще, чем вытащить на свет божий упирающийся и ядовитый корень мандрагоры…

— Что это за притон? — спросил он у Муана, — Тебе он знаком?

— Мельком. Сами понимаете, мистра, я там не частый гость. Знаю, что обслуживает малый по кличке Щука. Видел его одним глазом. Скользкий, как угорь, и зубастый. Он много лет в деле. Сам зелье употребляет, но в меру. Следит за собой, не хочет нырнуть, как половина его клиентов… Сам по себе он мелочь, малёк. Работает на других. Тех, что посерьёзнее.

— А что там за публика собирается?

Муан пожал плечами.

— Как обычно, самая разная. Кого сетями притащит. Грабители после дела частенько расслабиться могут. Иные там по нескольку дней после удачного дела расслабляются. Бывают совсем поплывшие. Это те, кто без зелья уже не может. Такие все деньги тащат в притон. Поставщики захаживают, конечно. Товар хозяину носят. Бывают и случайные люди, те, кто в первый раз… Всякие бывают, одним словом.

— Ну, этого твоего Щуку мы на крючок, думаю, быстро возьмём, — легкомысленно улыбнулся Герти, борясь с искушением немедленно надеть сюртук и броситься за Стиверсом.

Благоразумие одержало верх. Годы работы в канцелярии мистера Пиддлза приучили Герти к мысли о том, что все поспешные действия, порождённые не тщательным планированием, а лишь энтузиазмом и нетерпением, заканчиваются обыкновенно плохо. Он привык загодя подготавливать всё необходимое и знал, что в важном деле спешить крайне противопоказано. Лучше потерять один день, зато провернуть операцию в лучшем виде…

Муан хмыкнул и потёр тяжёлый подбородок громадной пятернёй.

— Тут есть одно дело, мистра…

Тон его голоса заставил Герти внутренне напрячься. Не таким тоном сообщают обыкновенно хорошие новости.

— Что такое?

— Притон-то этот… — Муан наморщил лоб, — Заправляет там Щука, но он лишь обслуживает посетителей да приглядывает за лавкой. Вроде как управляющий. А настоящий хозяин притона — Рюс Сандерс.

Вероятно, имя должно было произвести на Герти впечатление. Но если Муан на это рассчитывал, ему пришлось разочароваться.

— Сандерс? — переспросил Герти, не зная, как на это реагировать, — Признаться, не…

— Рюс Сандерс. По кличке Бойл[78].

— Полагаю, раз уж ты это отметил, этот джентльмен известен не благотворительными лотереями и не выставками в поддержку больных сирот.

— Аэ, мистра. Этот джентльмен известен тем, что сделал сиротами не менее полусотни душ в Новом Бангоре. Его боятся даже в Скрэпси, — лицо Муана, и так тёмное, как хорошо обработанное сандаловое дерево, потемнело ещё больше, — Сильно боятся. Все знают, Рюс Сандерс — он как акула. Если почуял в воде кровь, совершенно пьянеет. И зубы у него острее бритвы. Кто угодил, уже не выберется. Оттого с ним связываться желающих нет. И в притоне все платят по долгам. Пока могут, конечно.

— Этот Сандерс… Чем он занимается?

— Всем понемногу. По юности начинал с контрабанды и уличных девчонок. Потом перешёл во взрослый клуб. Сделался содержателем притонов. Видать, понял, откуда и куда идёт течение… С тех пор он много лет в деле. Теперь содержит добрую четверть всех притонов в Скрэпси.

— Судя по всему, это не тот джентльмен, с которым стоит портить отношения, я верно понимаю?

Муан усмехнулся. Зубы у него были крупные, белые, как сахар. Очень легко было представить, как эти зубы вонзаются в плоть на ритуальной трапезе, где к столу подают слишком уж самонадеянных белых джентльменов.

— Это уж точно, мистра из шестнадцатого. Это вы верно сказали. Были желающие портить с ним отношения, да все закончились. Тут он ни друзей, ни врагов не различает… Говорят, тех своих людей, кто держит притоны и забывает делиться выручкой, он заставляет съесть рыбку. Это у него так называется — «съесть рыбку». Берут злую голодную мурену — и засовывают провинившемуся прямо в глотку. Если кто везучий, сразу задыхается или кровью захлёбывается. А кто покрепче, тем хуже. Мурена от боли и злости все их внутренности рвёт… Стервенеет, говорят, как крыса…

Герти поправил воротник.

— Кхм.

— Других поплавать пускает. Обычно тех, кто на его территории тайком работает. Человека запихивают в бочку, полную воды почти доверху, и крышку намертво заколачивают. Только дырки небольшие оставляют. Некоторые по нескольку дней так плещутся, пока не тонут.

— Душевный человек, — пробормотал Герти, пощипывая в замешательстве ухо, — Осталось придумать, как попасть в его заведение, а потом выбраться живыми обратно. Сколько там охраны?

— Немного. При дверях человек стоит, да сам держатель притона, Щука. Кто в здравом уме на заведение Бойла руку подымет?

«Только тот, кому нечего терять, — подумал Герти, ощущая в жилах, сделавшихся похожими на холодные медные провода, тревожную дрожь, — Похоже, я между молотом и наковальней. Надо решаться, и действовать предельно быстро. Стиверс — мой единственный способ протянуть достаточно долго, чтоб убраться с острова. Стиверс — мой счастливый билет. И билет этот надо вырвать из руки слепой мисс Фортуны как можно быстрее. Так, чтоб она не успела спохватиться и свистнуть полисменов. Решено. Прочь сомнения. Сейчас как никогда требуется решительность. Аэ. Именно так…»

— Пойдём за Стиверсом завтра, — решил Герти, бросив взгляд на часы, где стрелки уже стремились слиться, образовав вертикальную линию, — Дело нам предстоит серьёзное, без подготовки нечего и думать. Жду тебя здесь в восемь пополудни. И вот что, раздобудь мне какой-нибудь одежды?

— Чего?

— Одежды. Сам посуди, не могу же я сунуться в самое сердце Скрэпси вот в этом, — Герти оттянул штанину своих саржевых брюк, — На первом же перекрёстке я лишусь бумажника, а на втором — головы. Мне надо будет слиться с местными обывателями. Поэтому захвати что-нибудь такое… неброское. Что-то, что носят старожилы в Скрэпси.

— Вы имеете в виду… Вы и я… — как убедился Герти, Муан соображал весьма быстро для дикаря, иногда даже смущая своего хозяина, так что в данный момент некоторую заторможенность его реакции можно было объяснить только удивлением, — Мы пойдём с вами в Скрэпси?

— Именно. Согласен, дело будет рискованное, даже опасное, но мы с тобой как-нибудь справимся. Выдернем мистера Стиверса на поверхность, так сказать.

Муан озадаченно моргал.

— Скрэпси? В притон? Ночью? Мы?

— Да, мой друг. И без твоей помощи, как понимаешь, мне не обойтись. Будешь моим компаньоном и провожатым.

«А ещё — моими мускулами и главным калибром, — добавил Герти мысленно, уже в предвкушении дерзкой вылазки, — В твоём сопровождении головореза вроде тебя мне будет куда спокойнее. К тому же, когда дело дойдёт до главного, именно тебе придётся хватать Стиверса».

Муан не спешил разделить его душевный подъём. На Герти он смотрел озадаченно, исподлобья.

— Давайте договоримся, мистра. Провести вас в Скрэпси я могу. Дело опасное, но не впервой. Я там все тропы знаю. И притон тоже покажу. Только имейте в виду, что бы там у вас с этим джентльменом ни было, я тут не при чём. Я тёмными делами не занимаюсь. И с Бойлом отношений портить тоже не хочу.

Подобная осторожность вызвала у Герти улыбку.

«Уж не тебе прикидываться котёнком, приятель, — подумал он, разглядывая угрюмое, с перебитым носом, лицо помощника, — Придётся и тебе следующей ночью поработать, причём работа, несомненно, будет тебе привычной. Не знаю, сколько жизней ты загубил в прошлом, но завтра ты станешь моей козырной картой. И выложу я её быстрее, чем мистер Щука успеет спохватиться. В шахматы, говоришь, неудачно сыграл?.. Впрочем, раз ты так нервничаешь, не буду посвящать тебя в детали заранее. Человек ты вроде надёжный, ну а вдруг заупрямишься? Заявишь, что завязал с преступлениями, что боишься каторги… Ну нет. Будем, как говорится, держать револьвер в кобуре до поры до времени».

— Всё в порядке, — поспешил сказать он, — Ничего противозаконного мы делать не станем. Просто я хочу попасть в упомянутый тобой притон и поговорить с мистером Стиверсом. Ты же можешь мне это устроить?

Муан раздумывал недолго, но когда он заговорил, в его глубоком голосе явственно слышалось сомнение.

— Это, пожалуй, могу.

— И вот ещё что… Прихвати-ка на всякий случай… кхм… — Герти на миг запнулся, соображая. Револьвер? Кастет? Кинжал?.. — В общем, прихвати с собой инструмент, которым владеешь лучше всего. Просто на всякий, понимаешь? Мало ли как сложатся обстоятельства.

— Инструмент? — не понял Муан.

— Инструмент, — со значением произнёс Герти.

Муан что-то неодобрительно проворчал, но всё же кивнул.

— Прихвачу.

— Вот и отлично, — Герти одобрительно хлопнул помощника по литому, как пушечное ядро, плечу, — Тогда жду тебя завтра в восемь. И не забудь про одежду для меня.

Но Муан не спешил выходить, неловко топтался на месте.

— У меня есть ещё кое-что.

— Что ты имеешь в виду?

— Рыба. Для вас. Я принёс рыбу.

Мысленно планируя схему захвата Стиверса, Герти совершенно забыл про своё недавнее поручение, — Рыба! Благодарю, Муан. Наверно, непросто было найти её в этом городе, а?

— Ещё бы. Я взял для вас пару.

— А что за рыба?

— Я не разбираюсь в этом. Просто рыба. Держите.

Муан осторожно положил на стол два длинных узких свёртка, больше похожих на упакованные в газетные листы сигары. От Герти не укрылось то, как серьёзно относился новоявленный секретарь-референт к доставке своего груза: свёртки были тщательно упакованы в несколько слоёв вощёной бумаги и обёрнуты тканью. Но когда он снял многочисленные оболочки, Герти понял, что ошибки не было. По всей комнате распространился отчётливый и пронзительный рыбный дух, который невозможно с чем-то спутать, не очень свежий, но от того не менее соблазнительный.

Герти отчаянно хотелось рыбы.

Хотелось погрузить зубы в мягкое податливое мясо, тающее во рту, ощутить на губах морскую соль. Негласный запрет на рыбу, царивший в Новом Бангоре, причинял ему даже большие страдания, чем он мог предположить поначалу. Природа этого запрета оставалась всё ещё неясна. Но стоило ему лишь упомянуть рыбу в разговоре, как собеседник менялся в лице, после чего стремился сократить беседу до минимума, не озаботившись даже рамками приличий. Попытка же заказать рыбу в лавке или ресторане, как убедился Герти, почти непременно приводит к попытке вызова полисмена. Этого он понять решительно не мог. Отчего вдруг триста с лишним тысяч человек ополчились против того, что издавна составляло весомую часть любой кухни мира, и отнюдь не самую плохую её часть?..

Попыткам угадать, отчего рыба вдруг впала в немилость на острове, он уделял то время, что оставалось после размышлений о Новом Бангоре, Канцелярии, Бангорской Гиене и Стиверсе, и времени этого было явно недостаточно, чтобы создать стройную и естественную теорию. Быть может, рыба испокон веков была табу для населявших остров полли. Табу, которое с пришествием бледнокожих не растаяло, подобно многим прочим, а завладело всеми и укрепилось. А может, употребление рыбы считалось здесь дурной приметой? Кажется, было что-то такое у древних мореплавателей… У Герти было достаточно хлопот, чтоб забивать себе рыбой голову. Но вот от искушение забить ею собственный желудок делалось всё сильнее изо дня в день.

Не скованный более жёсткими финансовыми рамками, он мог позволить себе питаться в любых заведениях города на своё усмотрение. После памятной двухнедельной аскезы в «Полевом клевере», о котором он сохранил самые дурные воспоминания, Герти поспешил наверстать упущенное, и даже тень мистера Шарпера была бессильна повлиять на его аппетит.

Он ел рассыпчатый рисовый пудинг в ресторации Баффера и холодную говядину с горчицей в модном «Тростниковом дворце». Уписывал исходящий паром ростбиф с вустерским соусом в какой-то забегаловке Шипси и с аппетитом хлебал куриный суп с расплавленными комками сыра, ужиная в «Дедушке-Маке». Смаковал изысканный галантин[79], гордость мсье Жуфре из французской траттории, и причудливый окономияки[80], приготовленный узкоглазым крикливым поваром-японцем.

Но рыбы не значилось ни в одном меню. Сперва это казалось ему несущественным (слишком свежа была память об обществе тушёной макрели) затем удивительным, а потом и досадным. Внезапно выяснилось, что именно рыба оттеняла насыщенный вкус европейской кухни, придавала ей лёгкую и пикантную нотку, казалось бы неслышимую в общем оркестре.

Некоторое время Герти намеренно не обращал на это внимания. В симфонии из лимонных поссетов[81], сэндвичей с беконом, йоркширских пудингов, чеширских паштетов, свежих багетов, чизкейков, свинины по-валлийски, картофельных пирогов и тостов с черничным джемом присутствие рыбной ноты не казалось обязательным. Новый Бангор отлично обходился без рыбы. Рыба была объявлена на острове персоной нон-грата и без сожаления изгнана с территории всех ресторанов, пабов и закусочных.

Однако вскоре Герти испытал подобие лёгкой тоски. Переваривая фунты мяса и бушели овощей, его желудок всё чаще стал напоминать о явственном пробеле, заполнить который оказалось невозможно ни яблочным пирогом, ни маффинами, ни яйцами по-шотландски. Довольно скоро он вынужден был признаться, с намерением облегчить если не печень, так совесть, что, пожалуй, съел бы немного рыбы. Самую толику. Просто, чтоб освежить память.

Однако это оказалось невозможно. Рыба на острове была подвергнута не столько остракизму и презрению, сколько полному бойкоту. Её попросту не замечали. Спросив в ресторане кеджери[82], Герти обнаружил, что рыбы там не больше, чем католиков на праздничной мессе в Вестминстерском соборе. К чипсам вместо традиционных ломтиков поджаренной рыбы[83] полагался вездесущий бекон. Даже японская кухня, которую Герти привык считать посольством рыбного мира на суше, была бессильна ему помочь — вместо рыбы он находил там лишь сухие водоросли и жёстких каучуковых моллюсков.

Доходило до нелепого. Во всём Новом Бангоре Герти ни разу не встретилось даже изображение рыбы. Рыб не было даже на картинах, открытках и обложках. Возникало ощущение, что рыба была изгнана из новобангорского общества, решительно и на все времена. Когда Герти однажды спросил в книжной лавке роман Германа Мелвилла, продавец взглянул на него с искренним непониманием — и это при том, что кит, в представлении Герти, не вполне относился к рыбам. Поневоле возникало ощущение, что Господь Бог при сотворении острова так вымотался на четвёртый день, что на пятый откровенно работал спустя рукава и кое-что пропустил[84].

Так что когда Муан положил рыбные свёртки на стол, так осторожно, словно сжимал динамитные шашки, Герти ощутил, как его рот наполняется слюной. Искушение оказалось огромным. Он и сам не подозревал, что настолько соскучился по рыбе.

«Проклятый синдром запретного плода властен не только над мальчишками, — подумал он, стараясь удержать руки в карманах, — Если бы в здешних ресторанах подавали рыбу, я бы в лучшем случае вяло поковырялся разок в ней вилкой. Но рыбы не сыскать на всём острове, поэтому она кажется мне соблазнительной как ничто иное. Как всё-таки глупо и странно устроен человек. И всё-таки, благослови Господь Скрэпси и его рыбаков!..»

— Не желаешь поужинать со мной? — спросил он Муана, силясь отвести глаза от рыбы.

— Я не ем рыбы, — ответил тот хмуро, — И вам не советую.

— Ерунда! Я ем рыбу с детства.

— По вам и не скажешь, — пробормотал Муан, — Но дело ваше. Ладно, пойду я. Паи-по[85]!

Лишь только Муан вышел, Герти мгновенно развернул свёртки, успевшие покрыться пахучими маслянистыми пятнами. Свёртки были совсем небольшие, но у Герти дрогнуло сердце, когда он увидел под бумагой тускло-серебристую рыбью чешую и мутные, навеки застывшие, озерца глаз.

Корюшка. Мелкая рыбёшка длиной едва ли больше чернильной ручки. Но Герти обрадовался ей так, словно собственноручно вытащил из реки сорокафунтового сома.

— Самая прекрасная рыба, что я когда-либо видел, — пробормотал Герти растроганно, ухватив корюшек за липкие хвосты, — Сейчас я покажу, как расправляются с вами у нас в Англии…

Кухонька, которая имелась в его меблированных апартаментах, не могла поразить размерами, но в ней имелась современная газовая плита и набор сковородок, а большего Герти и не требовалось. Печёный картофель, грибы, сметана, немного карри — прекрасный гарнир к рыбе. Не удержавшись, Герти сбегал в лавку, что располагалась в том же здании, и купил бутылку приличного белого вина.

— Особенный вечер? — улыбаясь, спросил его хозяин лавки, смахивая пыль с пробки.

Видимо, улыбка прилипла к его лицу так же основательно, как рыбья чешуя к пальцам.

— В некотором роде, — ответил Герти с достоинством.

— Старая подруга?..

— Скорее, прекрасная незнакомка.

Вернувшись в апартаменты, Герти взялся готовить. Он никогда не считал себя прирождённым поваром, да и обедать обычно предпочитал вне дома, но полагал, что достаточно неплохо разбирается в рыбных блюдах. Этому было простое объяснение.

В бытность студентом Герти предпочитал столоваться в одном небольшом рыбном ресторанчике на берегу Темзы. Местечко было сырое, насквозь пропахшее рыбой и водорослями, но оно имело одно несомненное достоинство — питаться там было несравненно выгоднее, чем где бы то ни было ещё. Вынужденный экономить деньги на учёбу, Герти сделался его постоянным посетителем и вскоре мог прочитать наизусть всё меню, от запечённого с овощами минтая и лосося под имбирём до форели в горчичном соусе и филе карпа с луком. Длительная рыбная диета благодаря высокому содержанию фосфора хорошо влияла на учёбу и успеваемость, однако, как он убедился впоследствии, обладала свойством со временем угнетать дух. Оттого, закончив обучение, Герти решительно порвал с рыбой.

Пришло время исправить эту ошибку.

Герти легко выпотрошил корюшку, избавив её от внутренностей и чёрной плёнки, придающей мясу горечь. Нежное мясо не требовалось долго мариновать, хватило неполного часа в ёмкости с маслом, чесноком, имбирём и фенхелем. Дрожащими руками, как молодой хирург, впервые взявшийся за ланцет, Герти выложил стройные рыбьи тельца на скворчащую сковородку и стал наблюдать, как мясо темнеет, покрываясь ароматной коричневой корочкой. Рыба пахла восхитительно. Дожидаясь, пока она приготовится, Герти выпил в качестве аперитива бокал белого вина и приготовил гарнир.

Правильнее было бы устроить праздничный ужин завтра, разделавшись с неуловимым Стиверсом, но Герти ничего не мог с собой поделать. Он бы не простил себя, если бы рыба, оставленная на леднике, пропала, а в здешней жаре подобному недолго случиться. Пусть рыба, благословенный плод морских глубин, станет символом начала его освобождения от Нового Бангора. От этого острова, который кишит безумцами и чудаками, от его душного ландшафта, от чёрной тени Канцелярии, которая вечно витает за плечом и холодит зимним сквозняком спину…

Рыба была готова. Герти сервировал её на эмалированном блюде, украсив зеленью. Запах сочного мягкого мяса витал в воздухе, проникая в ноздри, отчего от них по ведущим к мозгу нервам прокатывались гальванические разряды. Не в силах больше сдерживаться, Герти прильнул к ней, уверенно и нежно, как зрелый мужчина приникает к шее молодой любовницы. Мясо было превосходно. Нежное, как шербет, оно буквально растекалось во рту, радуя истосковавшиеся вкусовые сосочки изысканным и тонким букетом.

Герти мгновенно проглотил половину рыбёшки, оставшееся бережно положил на блюдо. Нельзя спешить. Кто знает, когда он в следующий раз сможет побаловать себя таким пустяком? Впрочем, гарнир тоже прекрасно удался, он оттенял вкус рыбы ровно в той степени, в какой это было необходимо. Решительно работая вилкой и не забывая наполнять вином бокал, Герти принялся за еду.

Чувствовал он себя на удивление легко. Удивительно, какой груз возлагает на человека неизвестность. Но стоит её сбросить, разогнать на миг царящую вокруг губительную темноту, как сами собой распрямляются плечи, а кровь бурлит в ожидании решительных действий. Завтра они с Муаном возьмут Стиверса. Легко и быстро, как опытный рыбак вынимает из норы недоумевающего сонного рака. Одним движением. Раз — и готово. План действий возникал сам собой с невероятной лёгкостью, с какой обычно возникают лишь пятна жира на салфетке.

Они с Муаном в темноте доберутся до Скрэпси. Место, конечно, опасное, особенно для того, кто отродясь не держал в руке ничего серьёзнее обеденного ножа, но здесь уж придётся положиться на Муана. Едва ли кто-то решится перейти им с помощником дорогу. А если вдруг опасность и возникнет, Герти не сомневался, что Муан легко с ней справится. В притон они проскользнут, привлекая к себе поменьше внимания. Это будет не так уж и трудно. Немного маскировки, потрёпанная одежда, тусклый взгляд — и служащий Канцелярии станет неотличим от обычного бродяги, завернувшего в притон, чтоб оглушить себя порцией сладкой отравы.

Дальше они найдут там Стиверса. Это тоже не представлялось сложным. У Герти была фотографическая карточка, так что установить сходство труда не составит. Стиверс почти наверняка будет находиться в состоянии, которое располагает к незаметной транспортировке. Скорее всего, будет валяться на столе или под ним, погружённый в беспросветный опиумный сон, от которого человеческие глаза кажутся наполненными липким белым мёдом. Он ведь «нырнул», как выражается Муан. Значит, сопротивляться не станет. Оглушённые подобным зельем люди редко сопротивляются. Они беспомощны и беззащитны.

Герти вытер со лба пот. Удивительно, солнце давно зашло, а зной всё никак не растворится в ночи. Плывёт невидимыми волнами по стенам и полу. Волны… Герти отправил в рот ещё кусочек рыбы, покрутив его на вилке. Волны он увидит в самом скором времени — с палубы отходящего корабля. И, может, даже не поборет искушения в них плюнуть.

Итак, Стиверс. Они с Муаном поднимут бессознательное тело и отправятся к выходу. Точнее, нести будет один Муан, ему это труда не составит… Остановит ли их кто-то? Наверняка нет. Если Герти верно представлял себе интерьер новобангорского притона, тамошние обитатели едва ли похожи на публику в театральной ложе. Наверняка ужасно темно, повсюду лежат человеческие тела и все находятся в таком состоянии, что им совершенно наплевать на происходящее вокруг…

Герти улыбнулся. Мысль разливалась легко и приятно подобно набегающей на берег приливной волне, бесшумно утаскивала в бездну песчинки сомнений, тревог и волнений, висевшие на нём. Удивительно, он прежде и не замечал, как много этих песчинок на нём скопилось. Целые тонны. Теперь же, чертя в тарелке вилкой замысловатые узоры, состоящие из пересекающихся линий и образовывающих в соусе подобие морской ряби, Герти ощущал, что груз этот делается всё легче и легче.

Итак, они выносят Стиверса. Скорее всего, этого попросту никто не заметит. А если вдруг заметят?.. Что ж, не вопрос. Тогда они с Муаном назовутся приятелями мистера Стиверса, которые, будучи озабоченными состоянием его здоровья, желают отнести беднягу домой. А есть ли у Стиверса дом?.. Неважно. Довод достаточно веский, а кому он таковым не покажется, тому Муан продемонстрирует весомость своих кулаков. А сам Герти продемонстрирует кое-что ещё, купленное пару дней тому назад в лавке…

Герти на секунду прервал трапезу. Комната вдруг показалась ему удивительно тесной. Привычная обстановка сделалась какой-то незнакомой, и даже мебель на миг стала выглядеть не мебелью, а причудливыми и совершенно неуместными нагромождениями чужеродных форм. Герти пригладил волосы. Неужели он так быстро набрался? Взглянул на бутылку — жидкости уменьшилось едва ли в половину. Крепкое же у них на острове вино…

Отложив вилку, Герти стал сжимать и разжимать кулаки. Они казались полными пульсирующей горячей кровью, пальцы сделались неуклюжими. Герти помотал головой — раздался лёгкий звон вроде того, что бывает, если завязать в узел горсть разбитой посуды и хорошенько потрясти. Ну ясно, пьян. Напился как рыба[86]. Да и ничего. Всё уже решилось. Герти отправил в рот остаток корюшки и тщательно его переживал. Странно, отметил он, как будто бы немного онемел язык.

Стиверс. Мысли, сделавшиеся приятно-юркими и плавными, сновали вокруг Стиверса.

Лёгкая работа. Красивая работа. Даже мистеру Беллигейлу, этому падальщику с холодным стеклянным взглядом, придётся заткнуться, когда Герти бросит им на стол Стиверса. Это будет эффектный жест. Полковник Уизерс, покоритель Тихого океана… Тогда им придётся отдать ему дело Уинтерблоссома. Его, Герти, дело. Придётся отдать ему верёвку, на которой они вьют петлю. И он уж конечно распорядится ею с умом.

Например, навяжет на ней столько узлов, что она станет похожа на рыболовную сеть… Отведёт от себя подозрения. Пусть ищут свою Бангорскую Гиену до скончания веков где-нибудь на окраинах Лонг-Джона. А он, махнув хвостом и запорошив им глаза донным песком, улучит момент — и ускользнёт в необъятную океанскую ширь. В привольную бездну, подальше от сухой, измученной солнцем, земли.

От Канцелярии. От забот…

Комната кружилась перед глазами, темнела, подёргивалась по углам багровыми пятнами. По ней всё так же шли волны, но теперь они не были волнами тепла, эти волны несли с собой энергию, которая, проходя через тело Герти, заставляла его трепетать. И трепет этот был сладостный. Как будто его тело ощущало то, чего было лишено долгое, долгое время. Как будто он был рыбой, томительные часы пролежавшей на раскалённом камне, снова отпущенной в воду.

Как жарко…

Герти с удивлением обнаружил, что ночной зной не спадает. Напротив, делается всё более давящим и настойчивым. Воздух стал сухим и таким плотным, что его приходилось буквально заталкивать глотками в лёгкие. Как будто он сам оказался в бутылке горячего креплёного вина. Странно, прежде он этого не замечал. Может, какой-то род фёна[87], заглянувший в Тихий океан из выжженных долин Африки?.. Ему здесь не понравится. Этот проклятый остров никому не понравится. Отсюда невозможно сбежать человеку, не удивительно, если и ветер окажется заперт в невидимую клеть…

«Совсем ты расклеился, приятель, — подумал Герти, облизывая отчего-то пересохшие губы, — Ну точно нализался. Должно быть, что-то нервное. Отпустил на миг узду, вот и повело, как пьяного коня… Навалилось напряжение всех проведённых здесь дней. Ну же, соберись!»

На Стиверсе и Бангорской Гиене его проблемы не кончались. Было что-то ещё, что беспокоило его, давно и сильно, как обломок крючка, который засел в жабрах… Герти напряг память, сделавшуюся от выпитого вина и еды грубой, поросшей ненужными и лишними воспоминаниями — точно валун, пролежавший много лет на дне и покрывшийся ковром водорослей. Что-то ещё…

Ах да, незнакомец. Тот, что оставил ему деньги и записку.

Как можно быстрее покиньте остров. Нет возможности объяснять. Ваша жизнь в опасности.

Мило, не правда ли, джентльмены? Герти резко рассмеялся, и почти тот час поморщился: от смеха запершило в пересохшем горле. Вот уж замечательная шутка. Нет, за деньги, конечно, весьма благодарны нашему благодетелю. Тем более, что сумма в конверте обнаружилась весьма приличная даже по лондонским меркам. Но что за тон? Что это, позвольте, за фамильярность?.. Жизнь в опасности?

Герти вспомнил «мистера Иггиса» — его спокойные немигающие глаза и дёргающуюся металлическую тварь в руке, изрыгающую грязные хлопья огня, вспомнил хлопающие вокруг стаканы и треск покалеченной мебели. Негромкий сухой стук, с которым падали люди, стук их черепов об пол как стук игральных костей…

Несмотря на опьянение, это воспоминание вызвало приступ мгновенного страха, от которого затряслись во всём теле крохотные слюдяные жилки. Что ж, самому себе можно признаться — в тот миг он ощутил смертельный ужас. Но было ли это той самой опасностью, о которой предупреждал таинственный незнакомец? И как он мог предсказать дальнейшие события в недоброй памяти «Полевом клевере»? Как вообще туда затесался?

Скажем, какой-то наблюдательный джентльмен из соседнего номера, который раньше Герти раскусил Жона-Семь-Пуль и решил спасти наивного деловода от страшной участи? Нет, невозможно. Для этого потребовалась бы дьявольская, невозможная в этом мире, проницательность. Но кто же тогда оставил предупреждение? Ангел-хранитель? У него, пожалуй, были бы трудности касательно денег. Не иначе, сам ограбил банк, чтоб добыть их…

А отчего он, собственно, решил, что человек этот — благодетель? Это Новый Бангор, приятель, здесь нужно держать ухо востро даже когда имеешь дело с отражением в зеркале. Здесь, кажется, у любого предмета две тени… Что, если это провокация? Страшное слово «провокация» подобно ощетинившемуся иглами морскому ежу скатилось в желудок. Чья провокация? «Да ведь Беллигейла, — пожилым хриплым вороном каркнула в ухо догадка, — А что же? Он решил подцепить тебя на крючок. Красивый, переливающийся серебром, зазубренный крючок. За жабры тебя, полковник Уизерс…»

Пошатываясь, Герти поднялся и стал срывать с себя галстук. Чертовски сухой воздух здесь. Дерёт, как шкура ската, можно шлифовать камни. Кажется, все его поры рассохлись, кожа превратились в потрескавшуюся черепицу. Воды. Влаги. Герти схватил бутылку и мгновенно опустошил её. Вино хлынуло в глотку и на миг смягчило небо, но это упоительное чувство почти мгновенно прошло. Его опять стала мучить ужасная жажда.

Почему он раньше не замечал, что Новый Бангор — это проклятая доменная печь? Господи милосердный, да на нём сейчас загорится бельё! Шатаясь и врезаясь в мебель (ноги стали смешно подгибаться, колени прыгали вперёд-назад), Герти добрался до ватерклозета, где стояло ведро с водой, и стал горстями швырять воду себе в лицо. Разбиваясь о подбородок, тусклые жемчужинки воды вразнобой стучали по полу.

Много воды. Море. Бездонный океан. Вот, что ему нужно. Нужно отдаться на волю волн, что уберут смертоносную жару, от которой его внутренности сплавляются друг с другом и высыхают, превращаясь в скрученные жгуты.

Воды! Воздух стал ядом. Слишком сухой, чтоб насыщать, он алмазной пылью резал лёгкие. Глаза ссыхались в глазницах, превращаясь в едва влажные комки. Кровь останавливалась в венах, превращаясь в липкую кашицу.

Воды. Надо спуститься вниз, в лавку. Сельтерской. Сассапариллы[88]. Он выпьет всё, даже жижу из помойного ведра. Лишь бы на миг смягчить разрывающую тело вдоль и поперёк сухость. Кажется, сейчас начнут скручиваться, твердея, его сухожилия… Герти ощущал себя корюшкой на сковородке, уже освежёванной и лишённой внутренностей. Вокруг шипело масло, но он даже не ощущал боли от ожогов.

Воды. Всё, что может его спасти, это вода.

К чёрту лавку. Ему нужно гораздо больше воды. Океан. Надо идти к океану. Много воды. Упоительно много воды. В порт. Кликнуть извозчика — ноги вот-вот хрустнут, переламываясь, костный мозг превратился в труху. К порту! Подползти к молу — и рухнуть лицом вниз в чёрное зеркало, разбивая его на звенящие куски. Вниз, вниз, туда, где нет проклятого жара, где можно сжаться в прохладном нутре океана, баюкающем тебя, терпеливом, по-матерински нежном.

К океану!

Герти плыл.

Он скользил в толще воды, почти не испытывая сопротивления. Он ощущал тысячи различных течений и покачивался в их невидимых ветрах, тёплых и прохладных, чувствуя невыразимое блаженство от того, как мягко они подхватывают его и влекут вперёд.

Вода была восхитительно мягкой, она ласкала тело Герти так, не может ласкать даже любящая женщина, как бессильна ласкать грубая человеческая плоть. Океан любил его, и любовь эта была растворена во всём его естестве, подобно соли, во всём его исполинском, не знающим объёмов, теле.

Герти плыл.

Его собственное тело изменилось, оно перестало быть рыхлым, белым и мягким, сделалось другим, узким и стремительным. В новом мире, принявшем его с радостью, словно он был блудным сыном, на много лет оторванным от материнской груди, требовалось иметь совсем другое тело, чтоб проникать сквозь толщу вод. Его прежний хрупкий белёсый покров, похожий на мякоть моллюска, сменила новая кожа — хромированное тусклое зеркало, состоящее из множества гибких пластин. Герти скользил сквозь воду подобно узкой хищной торпеде, легко меняя глубину и иногда, просто чтобы развлечь себя, совершая молниеносные повороты. Спина его теперь была такой гибкой, что, казалось, он мог бы завязаться в узел. Пропали уродливые и бесполезные суставчатые отростки, ранее торчавшие из него, новые его руки были короткими и сильными. Одним движением они меняли направление движения, легко повелевая океанскими потоками, вспарывая толщу вод подобно лезвиям. Ног своих он не видел, но, кажется, изменились и они. Срослись вместе, обретя небывалую силу и выносливость. Шевеля ими из стороны в сторону, Герти, ликуя, нёсся вперёд.

Герти плыл.

Иногда он опускался к самому дну, в тёмное царство мерно колышущихся водорослей и ноздреватых, никогда не знавших солнца, камней. Здесь, в зарослях подводного леса, шныряли крохотные рыбки, короткие прикосновения их холодных твёрдых носов щекотали Герти бока. Неторопливо прогуливались важные крабы, сосредоточенно разглядывая свои владения. Змеились лентами суетливые угри. Микроскопические организмы толчками прыгали из стороны в сторону, бессмысленно крутя своими усиками и ресничками.

В этом мире не было незыблемых форм, мёртвых поверхностей и бессмысленных условностей. Каждая его частица, вплоть до самой крохотной, жила собственной жизнью, вертелась в собственном водовороте, в то же время ощущая себя частью другой жизни, бесконечно огромной и мудрой. Мягкая тяжесть воды постоянно напоминала о себе, поддерживала, питала силой. Здесь Герти ощутил свободу, неведомую прежде. Не эфемерную фальшивую свободу мира жгущего солнца, который он ещё немного помнил, а истинную. Изначальную. Глубокую.

Герти плыл.

Память о прошлой жизни стиралась с той же лёгкостью, с которой стираются складки песка, слизываемые неспешной океанской волной. Он ещё помнил отдельные слова — «остров», «Канцелярия», «Муан», «корабль», «ботинки» — но теперь они были лишь уродливыми тонущими обломками, стремительно теряющим смысл. Ему делалось смешно оттого, что эти слова прежде имели над ним какую-то власть, что он был вынужден жить среди них. Герти смеялся, пуская пузыри, и пузыри виноградными гроздями уносились вверх, сливаясь с ртутной дрожащей поверхностью здешнего неба.

Ветхий Завет, в сущности, совершенно прав. Человек действительно был изгнан из Эдема, райского мира, только мир этот располагался здесь, под толщей воды. Человек тысячи лет искал его, пытаясь вернуться в материнское лоно, не подозревая, что всё это время Эдем был совсем близко. Достаточно протянуть руку и погрузить её в мягкую и податливую прохладу океана.

Человек был изгнан из Эдема, отправлен на сушу — возводить дома из мёртвого камня, дышать сухим, как песок, воздухом, отращивать тяжёлые кости. Чудовищно меняясь, уродуя свою грациозную и прекрасную изначальную форму, он стал уродовать и всё, что его окружало. Он придумал тысячи смыслов для того, чему смысл был не нужен, и веками строил для себя всё новые и новые клетки, из камня, из смыслов, из слов. Хотя мог бы скользить, свободный и беспечный, в бездонной глубине моря.

Какое счастье, что он вернулся сюда, на свою родину, в свой Эдем. Чувство свободы распирало изнутри узкую костистую грудь, как бескрайняя галактика, запертая в маленькую бутылку.

Герти плыл и улыбался.

Герти был счастлив.

Он плыл.

— Пейте, мистра. Пейте.

Герти через силу открыл глаза. Веки скрежетали, как ржавые ставни. Из глубин тела поднималось зловоние, похожее на запах гниющей лошади, брошенной посреди пустыни. Язык умирающей змеёй дёргался в пересохшем русле рта. Мир давил со всех сторон, напирал всеми своими острыми углами, норовил раздавить.

Герти протянул бессильную плеть руки, с трудом удержав протянутый Мауном стакан. Пить хотелось необычайно. Все клеточки его тела сморщились как лягушки во время засухи, потрескались…

— Пейте медленнее, — посоветовал Муан, помогая ему опрокинуть стакан в пересохшую яму рта.

Вода сотворила чудо. Восхитительно прохладной струёй она проникла в пищевод и ниже, просочилась ручейками к каждой пересохшей клеточке, смочила пылающую утробу.

— Во имя Мауи! — выдохнул Муан, разглядывавший тем временем обстановку, — Вы вчера съели целую рыбу? Один?

Герти попытался вспомнить. Ну да, он пожарил две рыбы, одну оставил на потом, а другую…

Переливающиеся глубины океана.

Трепещущие узкие тени рыб на безмятежной поверхности песчаного дна.

Качающиеся водоросли.

— Рыба! Рыба!..

Только тут Герти заметил, какая ужасная обстановка царит в его апартаментах. Мебель валялась в полнейшем беспорядке, раскиданная по всей комнате. Портьера была сорвана с окна и, кажется, изрезана. На полу инеем серебрились осколки битой посуды.

— Который… который сейчас… час? — пробормотал Герти.

— Семь пополудни.

— А день? День какой?

— Суббота. Вы, мистра, всю ночь и почти целый день плавали.

— Плавал? — глупо спросил Герти.

Кожа ладоней показалась ему холодной и гладкой, состоящей из множества твёрдых пластинок, как в его кошмаре. Он стал судорожно рассматривать свои руки, но они, по счастью, были покрыты вполне обычной человеческой кожей, никакого намёка на чешую.

— Не нырнули. Но плавали изрядно. Что ж вы думаете, целую рыбу съесть… Её бы на пять человек хватило. А вы её сами… Я думал, мистра, вы умеете с рыбой обращаться. Сказали, что с детства её едите. Ох, не к добру я вам её принёс!

— Так это всё от рыбы? От одной маленькой рыбы? Господи, мне до сих пор кажется, что от меня несёт тиной…

— Водорослями, мистра.

Герти запустил руку в волосы, и на грудь ему шлёпнулось несколько бурых и зелёных шнурков. Он чуть не вскрикнул, отшвырнув от себя водоросли, словно ядовитых змей.

— Святая Дева Мария! Так это было и в самом деле? Наяву? Я плыл и… и…

— Не в самом деле. Вам это снилось. А водоросли из японского ресторана, что внизу. Вы были там около полуночи.

Герти приложил ладонь ко лбу, чтоб придти в себя. Не очень-то помогло.

— Я? Глупость какая. Зачем бы я пошёл ночью в японский ресторан? Да ещё и ночью?

— Кто знает, что на уме у рыбоеда, мистра? — вздохнул Муан, — Видно, на запах моря пошли. Бардак приличный там устроили, между прочим.

Герти захлопал глазами. Это ощущение было даже приятным, оно напоминало о том, что у него, в отличие от рыб, есть веки.

— Это невозможно. Я был в беспамятстве, и только… Какая-то слабость накатила. Возможно, лёгкий приступ лихорадки или что-то в этом роде. Может, грипп…

— Разгромили кухню, — неумолимо продолжил Муан, глядя на хозяина, — Опрокинули чаны с водорослями. Пытались забраться в аквариум.

Герти попытался вспомнить, что делал после ужина, и не вспомнил ровным счётом ничего. Все последние сутки оказались заполнены пустотой. Булькающей и непроглядной пустотой.

Герти ощутил ужасную слабость. И страх.

— Муан, зачем ты наговариваешь на меня? Это уж чересчур…

— Можете спросить у хозяина, мистра. Только на вашем месте я бы повременил с этим дня два-три. Он ещё немного злится.

— Я разгромил его кухню? — у Герти перед глазами поплыли круги, — Господи Б оже мой… Могу представить. Какой стыд. Невероятно.

— Нет, злится он не из-за кухни. Вы там почудить немного успели.

— Сильно? — спросил Герти, сгорая от стыда.

— Прилично, — ответил невозмутимый Муан, — Плавали по полу. Получалось у вас не очень-то. И ещё повезло, что было мало посетителей. Пытались клевать мух. Тоже неудачно. Когда хозяин стал угрожать вам полицией, обозвали его сухопутным ослом, недостойным настоящей жизни.

Щёки Герти пылали.

— Какая гадость!

— По счастью, до греха не дошло. Я на шум поспел. Забрал у вас эту штуку. А то уж вид у вас больно нехороший был, могли чего дурного сотворить.

На серванте, блестя никелированными боками, лежал короткоствольный револьвер. Револьвер был знаком Герти: его он собственноручно приобрёл в оружейной лавке двумя днями ранее. Непривычно увесистый, пахнущий ружейным маслом, он казался вещью основательной и надёжной, одной из тех основательных и надёжных вещей, на которых держится мир. Револьвер этот предназначался для мистера Стиверса, на тот случай, если тот не окажется достаточно рассудителен и понятлив. Но угрожать им хозяину ресторана?.. Ему бы никогда такое и в голову не пришло.

Что-то страшное произошло прошлой ночью. Какая-то чужая сущность поселилась в его теле, чужая, отвратительная, порочная. Завладела его телом, пока разум трепыхался в водах неизвестного океана, и распоряжалось им, как вздумается. Герти застонал. Мысль об этом была стократ неприятнее самого мучительного похмелья.

— Бывает и хуже, — ободряюще заметил Муан, наблюдая за его смущением, — Один мой приятель, съев больше, чем рассчитывал, вообразил себя идущей на нерест рыбой. Целый день метал икру. Видели бы вы, на что это потом было похоже…

— Замолчи! — взвыл Герти, сдерживаясь, чтоб не прикусить зубами ладонь, — Что за дрянь ты мне принёс? Чем ты меня отравил, негодяй?

Муан уставился на него с плохо скрываемым удивлением.

— Рыба, мистра. Вы сами хотели рыбы.

— Но что за рыбу ты мне принёс, мерзавец? Она была ядовита? Какие-то природные алкалоиды? Или какой-то подлец намеренно нашпиговал её дурманом?

— Рыба как рыба… Какую нашёл.

Герти бросил взгляд на блюдо, где вчера оставил лежать последнюю корюшку. Блюдо было пусто, и Герти выдохнул с облегчением.

— Выкинул я её, — сказал Муан, перехвативший его взгляд, — Вдруг «бобби» ещё сунулись бы на запах. Они жаренную рыбу за квартал чуют. А вы и так наплавались, как я погляжу. Дать ещё воды? Многих после такого дела на воду тянет…

— Не нужна мне вода. И галлюцинации мне не нужны! Я просто хотел поесть рыбы. Самой обычной рыбы!

— Так ведь её для того и едят. Чтоб плавать.

«Я в сумасшедшем доме, — подумал Герти, прислушиваясь ко внутренним ощущениям, — Да, теперь всё ясно. Не было никакого корабля, и Нового Бангора тоже не было. Просто у меня помутился рассудок. Говорят, так бывает даже в молодости. Наследственное. Ну конечно. Я лежу в Бедламе[89], и всё это мне мерещится. Очевидно».

Мысль эта была хороша тем, что решительно всё объясняла. Но свыкнуться с нею было тяжело. По крайней мере, возвышавшийся над ним Муан, участливо глядящий сверху вниз, нимало не был похож на галлюцинацию. Или же это была самая нелепая галлюцинация в мире. Герти на всякий случай пощупал свой лоб. Лоб был холодный и мокрый.

Возможно, это не его сумасшествие, а чьё-то другое. Например, массовое помешательство жителей острова. Что вовсе не исключено. Говорят, в тех районах, где распространено фабричное производство, вода делается губительной для человека. Может, нечто подобное произошло и тут, в Новом Бангоре? Массовое отравление.

Нет, не пойдёт. Надо начинать сначала. И двигаться обстоятельно и неспешно, как тралящие акваторию сети.

— Давай уточним пару вещей, Муан, — сказал он медленно, потирая до сих пор ноющие виски, — Я, видишь ли, не поспеваю за тобой. Так рыбу едят не для того, чтоб утолить голод, а для того, чтоб… чтоб… плавать?

— А как же, мистра. Она для того и существует.

— Вероятно, есть какие-то галлюциногенные здешние породы, о которых неизвестно на континенте. Что-то вроде ядовитых жаб из Центральной Америки… Но почему ты не купил для меня рыбу съедобных сортов?

— Каких ещё съедобных? — непонимающе спросил Муан.

Его демонстративная толстолобость начинала понемногу выводить Герти из себя.

— Тех, которые идут в пищу! Не тех, от которых «плавают»! Или, по-твоему, я мечтал превратиться в рыбину и сутки глотать воду на дне несуществующего океана?

— Нет никаких «съедобных» сортов, мистра. И быть не может. Это же рыба.

Герти помолчал, пытаясь представить картину мироздания глазами Муана. И получилось что-то совершенно дикое и вздорное.

— У вас что, вся рыба такая?

— Ну да, — ответил Муан почти без раздумий, — Какой же ей ещё быть? Иной не бывает. Только не у нас, а вообще. Вся рыба в мире, сколько её ни существует, именно такая. Для того, чтоб плавать.

Тут Герти сдерживаться уже не мог.

— Вздор! Во всём мире обитает съедобная рыба! И только тут творится чёрт знает что! Я двадцать два года ел рыбу и не испытывал ничего подобного! Это что-то со здешней рыбой не так! Она вся отравлена. Может, какие-то вещества на океанском дне или городская фабрика сбрасывает химические отходы…

— Это едва ли, мистра. Ещё мой прадед, вождь, мне строго-настрого запрещал рыбу есть. Только человек уж своего не упустит, так устроен. Тянет его рыба. Манит в тёмную воду, как говорится.

— Да это не меня, это вас всех в психиатрическую клинику сдавать впору… Так что, каждый, кто поест рыбы, испытывает галлюцинации? Плавает, как ты выражаешься?

— Да кто как. Кому подурачиться хочется, посмеяться, обычно рыбью чешую курят. Дёшево, да и достать проще. Кто поплескаться на мелководье, сухой плавничок грызёт или косточки. Ну уж а если и впрямь поплавать… Некоторые варят её, и сок рыбий в отваре потом цедят. Говорят, на этом дня по три плавать можно. Правда, некоторые не выплывают. Пускают пузыри, как говорится. Ещё глаза рыбьи глотают. Но этим чаще молодёжь балуется, на тех балах, что по ночам в Шипси устраивают. Пару рыбьих глаз проглотишь, и внутри точно батарея гальваническая включается, танцевать можно до рассвета без передышки. Так я слышал. А есть такие любители, что сушат рыбьи кости, толкут их потом в ступке мелко, и носом в себя втягивают. Шкуру свежей рыбы под язык кладут. В общем, мистра, много способов приплыть есть. А самый страшный — Муан сделал круглые глаза — рыбий жир. Выжимают его из рыбы и раствор в жилу иглой впрыскивают… Но это уж дело последнее. Кто на рыбий жир сел, тот конченный человек. Нырнёт, и сам не заметит. С концами, значит. И сетью потом не вытащить.

— Но во всём остальном мире рыба совершенно безопасна! Только здешняя островная рыба имеет подобные свойства, — убеждённо сказал Герти, — Вероятно, что-то в островной воде… Или особый сорт планктона, которым она питается. Или вулканические…

— Нет, мистра. Рыба везде такая. Иначе и быть не может.

— Я лично тебе заявляю, что не раз ел рыбу дома!

— Это вам виднее, — флегматично заметил Муан, скосив глаза на разбитую мебель, — Слышал я, что в Англии многие вещи иначе происходят.

Герти разозлился. Невозмутимость Муана начинала действовать на нервы. К тому же, он ощущал себя в глупейшем и абсурднейшем положении. Как взрослый, пытающийся доказать ребёнку, что солнце нельзя схватить ладошкой. Только вот Муан смотрел на него так, словно сам Герти и был заигравшимся ребёнком. Это заставляло злиться ещё больше.

Ладно, Гилберт Уинтерблоссом, вспомни, что ты деловод, а не болтун. Ты не поддаёшься эмоциям, твой разум собран и всегда готов к работе. Факты и цифры — это твоё оружие, разящее наповал. Неужели ты не сможешь вывести на чистую воду какого-то дикаря?

Новая мысль пришла ему в голову.

— Ладно же, — Герти вновь заговорил спокойным рассудительным тоном, — Забудем про меня. Муан, ты знаком со Святым Писанием?

— Немного. В архиепископы не гожусь, но кое-что миссионеры нам втолковать успели, пока просвещали.

— Значит, ты и с Новым Заветом знаком?

— Знаком малость, мистра.

Герти потёр руки. Это уж беспроигрышный вариант. Сейчас он узнает, по кому из них плачет койка в Бедламе.

— Замечательно. Ну и что же ты можешь мне сказать про Господа нашего, Иисуса Христа, и рыбу?

Едва ли Муану часто приходилось обсуждать Святое Писание. Однако он не потребовал времени на размышления.

— Это и детям известно. Иисус запрещал своим ученикам рыбу есть, поскольку рыба тянет душу нашу на дно океана искушения, где дьявол ловит её, подобно рыбаку, а кто сделался рыбой, отринул человеческую бессмертную душу, тому не место на Страшном Суде и…

У Герти даже дыхание перехватило от столь кощунственной трактовки Писания.

— Да ничего он подобного не запрещал! Что ты говоришь такое!

— Об этом вам со священниками спорить, — уклончиво сказал Муан, — Я человек простой, для богословских бесед не гожусь. А только позвольте напомнить, что один из семи смертных грехов есть рыбоедство.

— Чревоугодие!

— Рыбоедство. Писание я наизусть не помню, но только грехи смертные знаю.

— Ах, так? Ладно же. Тогда как ты объяснишь, что первые апостолы, Андрей и Пётр были рыбаками? А? Что же это они, выходит, промышляли таким позорным ремеслом?

Довод был веский, и Герти заранее улыбнулся, представляя замешательство простодушного головореза. Однако тот даже глаз не отвёл.

— Именно так и было, всё верно говорите. До встречи со Спасителем были они рыбаками, а после, усовестившись, пошли за Ним, назвавшись Его учениками, а рыбачество бросили, и покаялись в грехах.

Герти чуть не поперхнулся от подобного заявления. Несомненно, Муан что-то путал, но из присущего дикарям упрямства не собирался переменять точки зрения. Это раздражало больше всего. Совершенно очевидно, что местная рыба не годится в пищу, однако в силу каких-то причин, вероятно, оторванности от континента и цивилизации, обитатели острова перенесли её странные свойства на всю рыбу в мире. Причуда человеческого восприятия. Дикарство. Проецирование частности на общее положение вещей. Мириться с этим было неприятно. Впрочем, в данном случае он не сомневался в своей способности переубедить Муана. Или хотя бы сломить его нелепое сопротивление.

— А помнишь ли момент у Луки про рыбную ловлю? — вкрадчиво спросил он у Муана, — Про тонущие лодки?

— Как не помнить… — пробасил Муан простодушно, — Помню.

— Так, выходит, Иисус помогал своей пастве добывать подобную отраву? Ну что же, скажи, Муан.

— Ничего такого он не делал, — отозвался его референт, — Я Библию худо-бедно помню.

— Ладно же, — Герти немного вспылил, но сдержался, — Ладно. Сейчас.

Библия в его апартаментах нашлась без труда. Была она с потрёпанным корешком, с порядком засаленными страницами, но сейчас это было неважно. Герти быстро принялся листать её, то и дело слюнявя палец…

— Сейчас… Сейчас покажу тебе. Где… Вот! Евангелие от Луки, глава пятая. Пожалуйста.

Он торжествующе сунул Муану книгу под нос, с опозданием подумав, что полинезиец, возможно, не умеет читать. Но Муан умел. Некоторое время он шевелил губами, потом поднял на Герти недоумевающий простодушный взгляд.

— Всё верно тут написано, мистра. Мы так и учили.

Этого Герти не ожидал.

— Что значит «так и учили»? — воскликнул он, — Как это — так и учили? Ты читай, тут же всё чёрным по-белому написано! Иисус ловил рыбу, так?..

— Мистра, — осторожно сказал Муан, отрываясь от книги, — А вы-то сами Библию читали?

— Множество раз! Сейчас и вслух тебе прочту.

Герти откашлялся и принялся быстро и без интонации читать, водя пальцем по строкам:

— Однажды, когда народ теснился к Нему, чтобы слышать слово Божие, а Он стоял у озера Геннисаретского, увидел Он две лодки, стоящие на озере; а рыболовы, выйдя из них, вымывали сети. Он приказал им бросить сети и отринуть постыдный промысел, но они лишь посмеялись над Ним. Тогда Он вошёл в одну лодку, которая была Симонова и просил его отплыть несколько от берега и, сев, учил народ из лодки. Когда же перестал учить, сказал Симону: отплыви на глубину, только не закидывай вновь сети свои для лова, ибо рыба есть искушение, искушение есть грех, а грех есть гибель. Симон сказал Ему в ответ: Наставник! Если я не закину сетей, моя семья будет голодать. Рыба грех, но только грех этот спасает нас от голодной смерти. Я продам рыбу грешникам и куплю пропитание. Тогда Он ответил Симону: Забрасывай свои сети. Посмотрим, сколь много греха сможешь ты взвалить на себя. Рыбаки закинули сети и поймали великое множество рыбы, и даже сеть у них прорывалась. И дали знак товарищам, находившимся на другой лодке, чтобы пришли помочь им; и пришли, и наполнили обе лодки, так что они начинали тонуть. Увидев это, Симон Пётр припал к коленям Иисуса и сказал: выйди от меня, Господи! потому что я человек грешный. Ибо ужас объял его и всех, бывших с ним, от этого лова рыб, ими пойманных; также и Иакова и Иоанна, сыновей Зеведеевых, бывших товарищами Симону. И сказал Симону Иисус: не бойся; отныне будешь ловить человеков. Он приказал выкинуть весь улов вместе с сетями, и рыбаки послушали Его. И, вытащив обе лодки на берег, оставили всё и последовали за Ним.

Заканчивал чтение он уже упавшим голосом. Муан деликатно молчал.

— Уму непостижимо, даже Библию переписали! Но ничего, сейчас я покажу… Где тут Матфей… Ага! Слушай! Когда же настал вечер, приступили к Нему ученики Его и сказали: место здесь пустынное и время уже позднее; отпусти народ, чтобы они пошли в селения и купили себе пищи. Но Иисус сказал им: не нужно им идти, вы дайте им есть. Они же говорят Ему: у нас здесь только пять хлебов и две рыбы. Он сказал: принесите хлебы Мне сюда, а к рыбе не прикасайтесь, даже если голодны. Рыба дарует видения, что губят душу, обманывая её, сок рыбы сладок, но яд сокрыт в нём. Тот, кто думает, что погружается в море, подобно рыбе, погружает душу свою в геенну огненную. И велел народу возлечь на траву и, взяв пять хлебов, воззрел на небо, благословил и, преломив, дал хлебы ученикам, а ученики народу. И ели все и насытились; и набрали оставшихся кусков двенадцать коробов полных; а евших было около пяти тысяч человек, кроме женщин и детей. Рыбы же не ел никто…

Дальше Герти читать не стал. Библия сама выпала из рук.

Стало совершенно очевидно, что провал между знакомым ему миром и Новым Бангором был куда глубже и основательнее, чем виделось ему поначалу. Собственно говоря, здесь имелась самая настоящая бездонная пропасть, которую он поначалу легкомысленно не замечал. Теперь же, очутившись на самом её краю и ощущая некоторую потерю равновесия, Герти ощущал куда меньшую уверенность.

Дело было не в обычном дикарском простодушии. Не только в нём.

— Уму непостижимо, вы переписали Священное Писание! На вашем месте я бы порадовался, что на дворе нынче не семнадцатый век, а то Папа Римский наверняка объявил бы Полинезии крестовый поход с целью изничтожить царящую здесь ересь!

— Писание как Писание, — Муан пожал своими огромными плечами, выражая искреннее недоумение, — Сколько себя помню, всегда такое и было…

— Но это фальшивка! — убеждённо заявил Герти, — В настоящем Писании всё совсем иначе. Там рыбу потребляют в пищу и не считают это грехом. Я знаю, ты мне не поверишь, но так и есть. У вас в Новом Бангоре установилась какая-то глупейшая ситуация из-за этой рыбы. Но я тебя уверяю, Муан, за пределами острова царит совсем другое представление о ней. Никто её не боится. Её едят обычные люди, даже священники, даже лорды!

— Ну конечно, — голосовая палитра дикаря была отнюдь не богата, но её хватило, чтобы изобразить явственный сарказм, — Что же тогда японцы, немцы, австралийцы и прочие так же считают? У нас на острове много приезжих, мистра, и никто не ест рыбу.

— Такого не может быть. Признайся, ты меня обманываешь.

— Чтоб меня Хине-нуи-те-по[90] в свою подземную хижину пригласила, если вру. Даже русские не едят рыбы, мистра. Что здесь, что у себя в Сибири. От них я, между прочим, сказку про золотую рыбу и услышал.

— Что за сказка?

— В прошлом году в порт русский китобой заходил, случилось перекинуться парой слов с командой. Моряки там крепкие, пьют как дьяволы, а вот рыбы в рот не берут. У них строго. Кто-то из них сказку в трактире рассказывал, про золотую рыбку. На берегу моря жили старик со старухой. Старик был ныряльщиком, собирал со дна жемчужниц да моллюсков. И поймал однажды он случайно рыбу из чистого золота. Сама в садок забралась. А дома старуха его со свету давно уже сживала, надо сказать. Достаток ей не тот, дом покосившийся, слуг нет… А откуда достаток и слуги у бедного ныряльщика? Пилила его как корягу, днями и ночами. Не выдержал он, и сварил ей золотую рыбу. А старуха, поскольку была жадна, сама всё и выхлебала. Одну ложку съела, и стало ей казаться, что она не жена ныряльщика, а богатая крестьянка. Другую съела, и вообразила, что царским указом её во дворянство зачислили. Третья — и уже графиней себя считала…

— И чем кончилось? — спросил Герти безо всякого интереса, с безмерным унынием.

— Известно чем. Померещилось ей, что она теперь не старуха, а владычица морская. Не долго думая, сиганула со скалы в глубокое море, там ей и конец пришёл…

— Занятная сказка, — сказал Герти, поднимаясь, — Ею и закончим. Уже сумерки, а нас, если помнишь, ждёт не дождётся Скрэпси. Пора начинать, если не хотим провозиться всю ночь. А разговор на счёт рыбы закончим, скажем, завтра. Я уверен, что мне удастся припереть тебя к стенке.

Муан только вздохнул.

— Плохое время, мистра, — сказал он, — Ночью в Скрэпси творятся всякие дела.

— Это ничего, — преувеличенно-бодрым тоном заявил Герти, беря с серванта револьвер, — Ты прихватил то, о чём я тебя просил?

— Инструмент? — уточнил Муан, похлопав себя по оттопыривающемуся карману, — Известно, прихватил. Только вот я не совсем понимаю, к чему это.

— Поймёшь. Если тебя это утешит, считай, что мы идём на ночную рыбалку. И, кстати, лучше бы мистеру Стиверсу быть очень послушной рыбкой!..