Рассказы советских писателей

Федор Уяр Ореховая скорлупа

И сегодня Тимуш проснулся с таким чувством, будто что-то не так, будто что-то не ладится в его жизни. А проснулся оттого, что услышал, как хлопнула дверь. Это мать пошла в магазин. Сегодня в школу не идти, и Тимушу можно даже поваляться в постели — просто так. Однако… скоро вот вернется мать, и они сядут завтракать. Потом мать примется стирать белье, а Тимуша выгонит на улицу — «для укрепления здоровья». На часок. Потом должен кое-что прочитать. Уроки надо делать.

После обеда опять на улицу — проветриться. Ненадолго. А потом снова за уроки…

Целый день вот так, как мать скажет.

Это в воскресенье такой распорядок. В будни Тимушу живется как-то легче. Мать на заводе. Она рабочий класс. А Тимуш предоставлен самому себе. С утра он идет в школу. После обеда бежит скорее на улицу…

Тимуш встал и быстро убрал постель. К этому он привык давно. Еще маленьким. А теперь ему скоро уже десять лет будет.

Что еще надо сделать? Умыться, одеться. Потом в квартире прибрать, полы протереть. Быстрее, быстрее, а то до возвращения матери он не успеет сделать все это; с другой стороны, зачем же так торопиться? Мать все равно придет еще не скоро. В воскресенье она закупает продукты на целую неделю.

Живут они с ней вдвоем. Отец ходит где-то «на воле». Письма раньше слал одно за другим. Однако мать Тимуша их не читала, тут же рвала в клочки и бросала в мусорное ведро.

Как и все матери на свете, и мать Тимуша хочет воспитать сына так, как она считает нужным, иначе говоря, по своему образу и подобию.

У самой жизнь сложилась неудачно. Отца своего она не знает. Даже фотокарточки нет. Мать в годы войны погибла, угодила под трактор. Улеглась, усталая, в борозду, да так и не проснулась. Сироток — мать Тимуша и ее братишек — приютили дальние родственники. Учиться порядком не пришлось. По-русски стала немного понимать только после того, как переехала в город.

Теперь она сама воспитывает. Дескать, ей жизнь не удалась, пускай она удастся у Тимуша.

«Я осталась дурой, не смогла учиться, пусть хоть сын учится. Я совершила много ошибок, никто не говорил мне, как их избежать. И после всего этого я не выведу сына на верную дорогу? Да может ли такое быть?» — спрашивала она себя.

Заниматься воспитанием ей пришлось одной. Думала, сын будет расти под крылом отца и матери, не получилось. Запил муж.

Тимуш уже сейчас не во всем слушается мать, капризничает. Кто его против настраивает, неизвестно. Чем больше твердит ему мать — учись, учись, — тем больше сын отлынивает. Мать не догадывается, что может быть этому причиной. Например, в десять часов Тимуш не хочет ложиться спать. Когда она предлагает ему пойти на улицу, он хочет сидеть дома. Наверно, Тимушу не нравится, когда ему все время указывают.

Он не любит, когда его водят за руку. Сам до всего хочет дойти. И улыбается он чаще всего, когда делает что-нибудь по дому, мастерит.

Его мать, в свою очередь, никогда не сидит без работы. Днем на заводе. Приходит домой, начинает еду готовить. Моет посуду, протирает окна, косяки, мебель. И эта работа ее больше на игру похожа. Она при этом рассказывает что-нибудь, смеется. Или сядет возле своего распоротого пальто или платья и укорачивает, сужает, расширяет — в зависимости от того, как изменяется мода. Потом перекрашивает… И тогда старая одежда или платья становятся совсем новыми. На заводе считают, что мать Тимуша хорошо одевается.

Тимуш не помнит случая, чтобы мать казалась усталой. Не замечал, чтобы и печалилась особенно. Только однажды ночью вдруг проснулся он и увидел: сидит мать на полу и плачет. В руках держит какое-то письмо. Она, видимо, собиралась пол мыть, рядом лежала мокрая тряпка.

Тимуш тоже чуть не заплакал. Хотел спрыгнуть с постели и обнять маму, но постеснялся.

Еще один случай был. Пошел Тимуш за хлебом и на крыльце неожиданно столкнулся со своим отцом. Отец схватил его, крепко обнял, потом вдруг отпустил и побежал вверх по ступенькам. Для смелости он, видать, выпил: от него разило водкой.

Мальчик не помнит, как он сходил в магазин. То ли был он там, то ли нет, но только в руках у него хлеб оказался. Навстречу ему из двери вылетел раскрасневшийся отец. Взглянул на Тимуша и, ничего не сказав, убежал.

Ждал-ждал Тимуш возле двери — отец не вернулся. А мать молчала. Думала, наверно, что сын ничего не знает.

Нет, слишком сложной жизнью живут взрослые. Никак их невозможно понять.

Больше отец не приходил. Не присылал и писем. Однако Тимушу после этого стало казаться, что он живет где-то неподалеку.

Тимушу очень хотелось, чтобы все жили вместе — отец, мать и он. Мальчик еще не ведал, что в жизни не все мечты сбываются.

На кухне что-то зашипело. Тимуш побежал туда с тряпкой в руке. Оказывается, мать, уходя, поставила вариться суп и вот теперь он закипел, через край льется.

Тимуш убавил газ.

Только было он растянулся под кроватью, чтобы и там протереть, в дверь постучали. Тимуш мокрой рукой крутил-крутил вертушку замка, никак не мог открыть.

— Мама, это ты? — испуганно спросил он.

— Я, твоя мама, — ответил кто-то странным голосом. Было похоже, что там за дверью мужчина, но только почему-то он пытается говорить тоненько. Может, отец? Нет, не он.

— Я не могу открыть, — сказал Тимуш тихо. Конечно, если бы он вытер руки, то открыл бы. Ведь стыдно, как соседка старушка, каждого пришедшего спрашивать, кто там да кто там. В то же время мать незнакомых людей не очень-то велит пускать.

— Мама где? — веселым тоном спросил незнакомец. На этот раз говорил он своим голосом.

— В магазине, — ответил Тимуш, уже собираясь уйти от двери.

— А скоро она придет?

— Сегодня же выходной день.

То ли это означало, что сегодня воскресенье, могут быть большие очереди, мама придет не скоро, или что-нибудь другое, но незнакомец, наверно, задумался над словами мальчика и некоторое время молчал.

— Я твой дядя, — сказал он наконец.

Но Тимуш уже старательно вытирал мокрой тряпкой пол под кроватью. Потом пошел на кухню, вытер пол под столом. Остальное можно протереть и «ленивкой», а это делается быстро…

И полы-то не грязные были, выжмешь один раз тряпку — и все. Однако воздух в квартире стал намного свежее. Что и говорить, мыть или не мыть — большая разница.

Если только мать не слишком станет настаивать с уроками, Тимуш перед сном готов еще раз протереть полы. Пожалуйста.

Почему ему приятно это делать? Если бы Тимуш был взрослым, наверняка сказал бы: потому что в это время как будто ни о чем и не думаешь, работаешь себе и работаешь, как машина.

А в другое время человек остается с глазу на глаз с собой. Правда, когда чем-нибудь зачитаешься, тоже неплохо. Уроки — дело другое.

Ну что же, когда Тимуш подрастет, он, может, в самом деле сторожем станет? Мать же говорит: «Если не будешь учиться, то станешь пастухом или только сторожем». А учиться что-то не хочется. И это, наверное, на всю жизнь. Конечно, Тимуш такой уж человек. Поссорился с другом — враги навсегда. Значит, ясно, он будет сторожем. Но почему «только сторожем»? По мнению Тимуша, почетнее работы нет. В руках у сторожа ружье. Не спит ночами, охраняет народное добро. Для людей старается. Тимуш тоже вон старается, чтобы матери было легче.

Теперь можно было и присесть с учебником в руках, но вновь Тимушу показалось, будто не все дела сделаны, и он не выдержал — поправил покрывало на диване, полил цветы на подоконнике.

Вот теперь… Но уже оказалось поздно: в квартиру вошли мать с полной сумкой и мужчина с чемоданом.

Начиная с этого момента, день, как палка, с треском переломился надвое. То, что прошло, осталось позади, а дальше началось все удивительное.

…Пришелец смотрел на мальчика во все глаза.

— Ну-ка, ну-ка, разве это Тимуш? Ты Тимуш?

Мальчик молчал.

— Тимуш! — сам себе ответил незнакомец. — Ты большой стал, братец, не узнать даже. Скоро меня догонишь. Ты помнишь меня? Помнишь, как мы с тобой по городу ходили, на ту сторону Волги переезжали, купались там? Сколько тебе лет тогда было-то? Сколько ему было, Елюк?

— Три года, — послышался из кухни голос матери.

Нет, Тимуш ничего не помнил. Почему он все-таки не открыл дверь этому доброму человеку? То, что человек добрый, сразу заметно было. Как вошел, и в квартире стало будто светлее. Может, когда-то Тимуш и видел его, наверно, видел. Человек такой, что обязательно запоминается: высокий, здоровый. Лицо розовое, глаза веселые.

— И город вырос, и Тимуш вырос, — сказал незнакомец. А сам вглядывался в фотографию, висевшую на стене.

Посмотрел Тимуш на человека, стоявшего на карточке рядом с его матерью, а потом на незнакомца.

— Дядя, — проговорил он несмело.

— Верно, узнал! — обрадовался гость. — Твой дядя, — подтвердил он еще раз. Рывком поднял Тимуша на руки, прижал к себе. — Ну, как живешь, братец?

— Хорошо, — оказал Тимуш тихо.

Дядя опустил его на пол.

— Ты не болен, Тимуш? Почему такой тихий, несмелый?

— Не выспался, вот почему, — сказала мать.

Гость вынул из чемодана целую кипу вещей.

— Это за то, что не забыл меня. — На плечо Тимушу он повесил красный костюм из толстой ткани. — Будешь кататься на лыжах. Лыжи-то есть у тебя?

— Нет, — ответил Тимуш.

— Купим! — обнадежил дядя. — Вот поедим и сходим на базар… Это тебе, Елюк. Халат. А это мне. — И он поставил на стол малюсенькую бутылочку с водкой.

— Спасибо, Вазюк, — сказала мать Тимуша. Она собирала на стол и поглядывала, улыбаясь, на своего младшего брата. — Сильно ты потратился.

— Пустое… Заказать для вас шубы из медвежьего меха тоже было бы нелишне, ладно уж, в следующий раз. А сейчас я спешил.

— Вроде о приезде разговора не было, я даже не думала…

— Пришло письмо…

— Элексей пишет?

— Он.

Услышав имя отца, Тимуш даже дышать перестал, но мать с дядей сразу замолчали.

«Ага, о папе они будут говорить, когда останутся одни», — догадался Тимуш. Может, дела пойдут на лад, не станет ведь дядя зря ездить в такую даль?..

Во время обеда дядя рассказывал про охоту. А живет он, оказывается, посреди глухой тайги, и медведи иногда заявляются прямо в село.

После обеда они долго еще не могли пойти в город. Дядя помыл руки и, увидев, что из крана капает, починил его. Ослабла дверная ручка — прибил как следует, покосилась вешалка — и ее закрепил…

Тимуш в это время ждал, что мать закричит, как обычно: «Что ты не готовишь уроки» или «Почему не идешь гулять». Мальчик даже покраснел заранее, ведь неудобно перед дядей. Но все обошлось. Тимуш сходил на улицу, показал товарищам новый костюм. Похвастал также, что ему будут лыжи покупать.

По улице в толпе народа медленно идут мужчина с мальчиком. Мальчик черноволосый, низенький и худощавый, какой-то незапоминающийся. Кажется, будто мальчик просто не хочет, чтобы на него кто-нибудь обратил внимание. Он, как видно, не совсем еще привык к идущему с ним мужчине — не чуждается, но и не льнет к нему, пугливо уступает всем дорогу.

Мужчина высокий, крепкий, краснолицый, с большими красными руками. Дорогой черный костюм и белая нейлоновая рубашка придают ему, как ни странно, деревенский вид. Дует свежий осенний ветер с Волги, однако мужчине жарко в шерстяном костюме, шагает он осторожно, словно боясь ненароком раздавить кого-нибудь. На все смотрит с интересом.

В Чебоксарах осень. Небо чистое, воздух тоже чистый — фабрики и заводы сегодня не работают. В городе каждый уголок, каждый дом словно улыбаются. Липы по краям тротуаров и оставшиеся от старого города тополя как будто нарядились специально к этому дню — в красное, оранжевое. Люди на улице веселые, то и дело сверкают улыбки. В Заволжье зеленеет лес, переправляйся, добрый человек, и отдыхай там. Катера и паромы на Волге никак не могут устоять на месте: переплывут на тот берег и уже торопятся к этому, переправятся сюда, им уже надо скорей обратно. Целый день вот так и снуют.

Дядя Тимуша глубоко вздыхает:

— Хорошо у вас здесь!

— Тогда почему сюда не переедете? — спрашивает Тимуш.

— У меня же семья. Не так просто сняться… Сейчас там черная осень. Льют дожди…

Тимуш хотел было сказать: в это время и у нас тоже часто плохая погода, но промолчал. Пускай гость думает, что здесь всегда так хорошо, так ясно.

— А далеко этот ваш город?

— Не город, а село. Пять тысяч километров отсюда. — Гость, видно, подумал о тамошних богатствах и красотах, потому что закончил так: — Приезжай, в обиде не будешь.

— Как поспеют орехи, приеду, — говорит Тимуш. Идет некоторое время молча и добавляет: — Как только подработаю деньжат…

— Ну, конечно же…

Люди их обгоняют, обгоняют, толкают. Людской поток движется с шумом, будто ледоход на реке — порой бывают заторы, река разветвляется на рукава.

— Как я помню… Раньше здесь улицы были другими… Больше двух-трех человек разойтись не могло, — говорит дядя.

Прежние Чебоксары представляются Тимушу в виде детского городка. Городок маленький. Низкий. Тихий. Травянистый. Прямо посреди улицы ребята играют в футбол. Милиционер охраняет, чтобы никто им не мешал. Машины остановились, ждут, когда мяч в ворота попадет…

Вот и спортивный магазин. Зашли.

— Лыжи есть?

— Рано еще, приходите зимой.

Тимуш гордится своим дядей, любуется им. Такой он здоровый, красивый, и костюм у него такой хороший. Все на них должны смотреть, ведь идут-то они вместе. Может, подумают, с отцом идет. Когда встретился одноклассник, у Тимуша от гордости даже в глазах потемнело.

Теперь он уже успокоился. Оказывается, никто особенно не присматривается к ним. Видать, каждый торопится по своим делам.

Дядя Тимуша остановился перед высоким домом, запрокинул голову.

— Смотри, какой большой. Сколько же тут этажей?

— Девять.

— А так дом на вид стройный, легкий, только небось подниматься трудно.

— Чего трудного, — возразил Тимуш и покраснел, думая поразить дядю тем, что скажет. — Там машина вверх поднимается, эскалатор называется.

Дядя в ответ ничего не сказал, но по его улыбке Тимуш догадался, что допустил ошибку. Придется зайти в этот дом и посмотреть. Или расспросить-разузнать в школе. В их доме только пять этажей и никакой машины нет.

Почему он сказал «эскалатор»? Когда-то слышал, что с его помощью — машина это или что — куда-то поднимаются, вот и сказал.

Дядя ласково похлопал Тимуша ладонью по спине.

— Ну, еще что посмотрим? Может, дойдем до Зеленого базара? Я помню, прежде там продавали лыжи.

Тимуш был благодарен дяде, что тот не поправил его на людях. Они постояли немного на площади Советов. Перед памятником Ленину дядя Тимуша снял шляпу. Потом они отошли в сторону и еще немного постояли, оглядывая дома вокруг и людей. Тимушу понравилось, что Владимир Ильич словно куда-то торопится, как все люди, будто и ему надо поспеть на работу вовремя. Руки Ленин заложил назад, за спину. Народ здешний совсем не чужой ему. С детских лет он общался с чувашами. Одному даже учиться помог. Об этом написано в «Родной речи».

Тимуш и его дядя идут по Зеленому базару. Удивляется Тимуш: почему зеленый, когда кругом столько разных других цветов? Вон целая груда красных помидоров, а вот бурые грибы, хмель, орехи, желтая репа. Даже огурцы — и те с желтинкой.

Базар опять напомнил Тимушу ледоход на Волге. Поток несет сгрудившиеся льдины. Внезапно они останавливаются и с шумом валятся друг на друга. Скрип, стон, скрежет, ровный гул толпы, шарканье сапог, отдельные выкрики. Чтобы не потеряться, Тимуш обеими руками ухватился за дядину большую руку. А дядя смотрит вокруг с веселым удивлением. Не переставая улыбаться, подходит он к одному колхознику, к другому, осматривает товар, пробует овощи, справляется о ценах, спрашивает, кто из какой деревни.

— Зима у вас теплая в этом году будет, кожица луковиц очень тонкая, — сообщает он Тимушу.

Запомнил это Тимуш.

На рынке в ларьке купили они лыжи. С восторгом прижал их Тимуш к груди, с опаской глянул на продавца, будто боялся, что тот раздумает, отнимет… И дядю скорее потянул от ларька. Все на рынке грызли орехи, лузгали семечки. А орехи такие, что не хочешь, да купишь — крупные, ядреные, чуть надавишь зубами, рассыпаются. Тимуш сначала был очень занят своими лыжами, ничего не замечал, а теперь смотрит — все сплевывают на землю шелуху от семечек и скорлупки от орехов, под ногами так и хрустит. Тимуш прикинул в уме: если бы он стал это все убирать, скоро ли убрал бы? Около одного киоска вон сколько сору — на грузовике не увезешь, а на всей базарной площади!.. И попросил Тимуш дядю выйти поскорее на улицу. Иначе что подумает гость об их городе?

Но и на улице было то же самое. Хрустит под ногами, как на базаре, опять всюду шелуха и скорлупки. Тимуш с этой боковой улицы почти выбежал на главную, дядя еле поспевал за ним. Но и там полно окурков, бумаги, спичек. Что же это такое?! Ведь это все кому-то убирать надо… Вокруг вроде вполне приличные люди, а сорят…

Тимуш от стыда перед дядей не знает, куда глаза девать. Дядя почувствовал, что племяннику не по себе. «Устал мальчик, очень уж слабенький». И, чтобы подбодрить его, купил ему мороженое, а бумажку, скомкав, бросил… на тротуар.

Тимушу как будто пощечину дали. Он сильно покраснел и сразу отстал от дяди.

Дядя остановился, обернулся.

— Ты не устал? — спросил он. — Дай я понесу лыжи.

«Он, наверно, понял, что я на него рассердился, — подумал Тимуш. — Вот и намекнул, что лыжи мне купил».

Тимуш нес лыжи под мышкой, это было неудобно. Теперь он переложил их на плечо и буркнул:

— Я сам…

— Ну и ладно, — согласился дядя.

Пошли дальше.

Со стороны Волги подул порывистый ветерок, и скомканная бумажка от мороженого, которую бросил дядя, покатилась вслед за ними. Дескать, зря бросили. Шел мальчик, шел посапывая, и оглянулся. Белый комочек, словно не желая отстать, все еще катился вслед за ними. Остановится на секунду, снова срывается с места, катится, подпрыгивает. Когда Тимуш оглянулся еще раз, бумажки уже не было видно. Где-нибудь застряла, наверно, или прохожий растоптал.

И вдруг остановился Тимуш и уставился на дядю. Как же так?! Ведь дядя должен был что-то сказать об отце. Ведь он что-то знает. Обязательно знает. Иначе бы и не приехал.

— Ты чего? — спросил дядя.

— Я? — Тимуш смутился и показал рукой на свой дом. — Домой пришли.

— Вижу. Ну, пошли.

Когда поднимались по лестнице, Тимуш решил так: сейчас он спрячет лыжи и тут же выйдет. А они пускай о папе говорят. А ту бумажку, что дядя бросил, он обязательно найдет. Конечно, Тимушу сразу же надо было поднять ее и бросить в урну. Не догадался…

Вошли они в квартиру и услышали, как мама в ванной белье стирает. Тимуш хотел положить лыжи на полку в коридоре. Примерился — не достал. Погромыхал лыжами в кладовой — нет, здесь, пожалуй, не стоит. Ему хотелось спрятать их как следует, чтобы на глаза не попадались. А то сделает он что-нибудь не так, мать обязательно начнет попрекать его этими лыжами. Тебе, мол, дарят, надеюсь на тебя, а ты… Наконец, Тимуш засунул лыжи под диван и пошел к двери. Надо поскорее уйти, чтоб не помешать взрослым говорить о деле. А то дядя уедет, и все останется по-прежнему.

Однако Тимуша задержала мать.

— Ты куда это? — спросила она, недоверчиво вглядываясь в его лицо.

Тимуш, конечно, мог юркнуть в дверь, и поминай как звали, но он замешкался.

— Я погуляю немножко! — голос Тимуша зазвенел, мальчик был убежден, что загубит все дело, если ему не удастся вырваться на улицу. Мать тут же повернула вертушку замка.

— Ты сегодня и так целый день гулял, хватит, Сейчас поедим — и сразу садись за уроки.

— Я скоро вернусь! — закричал Тимуш. — Открой! Я только немножко погуляю. Говорят тебе, пусти! — дрожащими руками он попытался открыть запор.

— Ах, вот ты как… — Мать побледнела, схватила Тимуша, втащила его в комнату и бросила на кровать.

— Лежи здесь! Никуда не пойдешь!

Но Тимуш тут же сполз на пол, кинулся к выходу, застучал ладонями по двери.

— Открой, говорю, мама! Я ведь приду! Пожалуйста, открой!

Горькие мысли об отце, любовь и жалость к матери, обратившиеся теперь в боль и стыд, ожидание сочувствия со стороны дяди (дядя не успел вмешаться, он в ванной руки мыл, а ссора вспыхнула как пожар) — все это слилось в одном неудержимом стремлении вырваться отсюда, пусть они договорятся, а он должен найти ту проклятую бумажку и бросить ее в урну! Иначе ничего не получится!

— Открой, мама! Я же приду! Почему ты мне не веришь?!

Тимуш кричал так отчаянно, что нервы матери не выдержали. Она оторвала сына от двери, бегом отнесла в комнату и бросила на кровать. Однако то ли мальчик вывернулся из рук матери, то ли она не рассчитала как следует, но только Тимуш ударился о спинку кровати, упал на пол и… тут же заснул, обессиленный.

Он лежит на домотканом половике. Дышит тихо-тихо. Худой — кожа да кости. Мать и дядя стоят над ним, словно застыли. Дядя наклонился, тихонько поднял мальчика и уложил его на кровать.

Мать Тимуша закрыла лицо руками.

За кухонным столом молча сидят брат и сестра. Они ждут, когда проснется мальчик. Мать Тимуша совсем растерялась и даже не вспомнила, что можно вызвать доктора. Брат хмурит брови, морщится. Вот он встает, заглядывает в открытую дверь.

В квартире пахнет подогретыми щами. О потолок бьется одна назойливая муха. Осень.

Когда стало совсем уж невмоготу, мать Тимуша прикрыла дверь, не смея взглянуть брату в глаза, промолвила:

— Если случится что… и сама жить не стану.

Брат только рукой махнул.

— Не дури… Что может случиться? Ничего не будет. Выспится — и все.

Сестра чувствует некоторое облегчение.

— Плохое быстро приходит, — говорит она, не зная, что еще сказать. — Доброе не так. Плохое сделать — ума не надо. Оно само…

— Ничего не случится, — повторяет брат. — Быть не может. Потом поясняет: — Так было бы слишком несправедливо.

Он открывает дверь, идет к Тимушу. Возвращается на цыпочках.

— Все так же лежит. Пускай поспит. Ведь сон все равно сильнее всякого лекарства.

Мать Тимуша то ли улыбается, то ли плачет.

— Думаешь, я не люблю Тимуша?

Брат прерывает ее:

— Одна, сказывают, от сильной любви к своему ребенку толкла его в ступе. Не слышала про такое? — Он качает головой. — Ты крутая в гневе, женщине это не идет. Тимуша, конечно, любишь. Иначе как может быть, твое же дитя. Однако и покоя ему не даешь. Так ты его или совсем сломишь, или он все равно вырастет по-своему. Ты сердишься на него за то, что он не похож на тебя. Я так понимаю. Но нет людей, точь-в-точь похожих друг на друга. У каждого в жизни своя дорога…

Он смолкает, проводит ладонью по лицу.

— Все на мне одной, — тихо говорит сестра. Теперь, как ее ни ругай, она во всем будет согласна с братом. Она чувствует себя виноватой. И все же помимо своей воли как будто начинает оправдываться. — Все на мне… Работа, одежда, еда… Просыпаюсь ночью, подхожу к нему и слушаю. Стонет во сне, может, болен, думаю. Не холодно ли ему? И все ли уроки успел сделать? Разве не странно, при отце он был первый в классе, а сейчас последний. Почему? Обидно мне.

— Завтра съезжу к Элексею, — пытается успокоить ее брат, — хватит вам дурачиться.

Сестра вдруг изменяется в лице, встает с места.

— Вазюк, не вспоминай о нем. Слышишь? Никогда! Он отрезанный ломоть. Вдвоем с Тимушем будем жить.

Брат изумленно смотрит на сестру, потом отводит глаза. До самого последнего момента он, видимо, надеялся, что удастся их помирить.

Из-за двери послышался какой-то шум. Это, наверно, Тимуш спрыгнул с кровати.

Перевод с чувашского А. Орлова