Развод. (не) наша дочь

Глава 32

Все происходящее напоминает мне какой-то сюр. Абсолютно чужая женщина жмет мою дочь к себе, а Ника, что немаловажно, жмется к ней. И ко мне идти совсем не хочет. Соскучилась по бабушке, которая, кажется, просекла, что это сыграет ей на руку.

— Ты почему не приходила? — с тоской в голосе спрашивает Ника. — Где была? Оставила меня… ты ведь говорила, что отдашь меня папе, но мы будем видеться.

Ника с таким укором говорит, что у меня сердце кровью обливается. Она, оказывается, ждала бабушку. И никому ни слова не сказала. Сказала бы, я уверена, Давид бы свою мать из-под земли достал и, если потребовалось, привез бы в больницу. Но Ника молчала, терпеливо ожидая.

— Болею я, ты же знаешь, — отвечает и жмет Нику к себе.

Крепко так, по-собственнически. И не скажу со стороны, что делает это она с расчетом. Кажется, что вполне искренне, как умеет.

Но Давиду, что сидит в кресле и наблюдает эту картину, уверена, все кажется иначе. Потому что вместо такого же понимания, которое написано на моем лице, на его я читаю злость и ненависть, направленные на мать.

Винить его в этом не могу. Да и кто я такая? Обстоятельств, при которых он отказался от общения с матерью я не знаю. Да и зачем оно мне? Мы здесь ненадолго планировали остаться, пожить некоторое время, освоиться, получше друг друга узнать с Никой. Я хотела, чтобы она ко мне привыкла, а потом все-все ей рассказать. Теперь вот думаю — как это сделать. Как вообще объяснить ребенку, что бабушка, которую она шесть лет любила, никто ей, а женщина, то бишь я, которую она впервые видит, родная мать.

Я не знаю, куда себя деть.

Пока моего ребенка тискает другая женщина я, кажется, умираю. Медленно и мучительно. Хочу по-собственнически забрать у нее Нику и спрятать за спину, но вряд ли получится теперь, когда она прочно повисла у бабушки на руках. А я ведь даже имени этой «бабушки» не знаю.

— Ника, там яблоки привезли. И шоколад с тортом, — захожу сразу с тяжелой артиллерии.

Вижу, как взгляд дочки загорается. Она отстраняется от бабушки и собирается подбежать ко мне, но будто о чем-то вспоминает, останавливается.

— Ба, ты же не пропадешь? — интересуется с надеждой.

— Не-а… тут с тобой останусь.

Тут с тобой…

Хочется тут же возразить, но я молчу. Заталкиваю слова куда подальше и забираю доверчивую Нику на кухню, где кладу перед ней большой кусок торта, половину яблока и несколько долек шоколада.

— Только медленно ешь, ладно?

— Ага, — кивает и первый же кусок торта не съедает, а буквально проглатывает.

Мне нужно вернуться в гостиную. Узнать, что там за разговор и к чему в итоге пришел Давид с матерью. Не знаю, чего хочет эта женщина, но отпускать ее сейчас нельзя. Ника ждет, что она останется, ждет, что бабушка будет рядом. Значит, нужно сделать так, чтобы она не исчезла, а планово ушла. Со временем дочка о ней забудет.

— Ты ешь, я сейчас.

Оставляю Нику на кухне, тихими медленными шагами иду в гостиную. Голоса доносятся, когда подхожу ближе. Напряженные, раздраженные. Один. Давида. Его мать не слышно даже. И когда я захожу, понимаю почему. Она сидит, спокойно раскинувшись в кресле и смотрит на своего сына будто свысока, хотя положение ей нынешнее этого не позволяет.

— Ты сколько угодно можешь распинаться, но я ведь и по-другому могу, — выдает она. — Устрою тут истерику, чтобы Ника все знала. Оно тебе надо? По-хорошему бы договориться.

— Я тебе устрою по-хорош…

— Не надо, — подхожу сзади, кладу руку ему на плечо. — Она права. Можно договориться.

— А вот послушай женщину, — хмыкает его мать. — Умная она, понимает все.

— Чего вы хотите? — устало спрашиваю. — Денег?

— Денег это само собой, — кивает. — Я жизни безбедной и спокойной хочу. Домик. Не такой, конечно, мне такой и не надо, но хороший. Чтобы речка рядом или море.

— Не лопнешь? — Давид не стесняется выражений.

Начинается новая перепалка, выносить которую практически невозможно.

— Так, ладно, — переключает внимание с сына на меня. — С тобой договариваться будем. Если хочешь, чтобы дочка твоя нормально тебя приняла — бабки мне заплатишь и, как я и сказала, домик купишь. Я выберу какой. Взамен сделаю все, чтобы Ника мамкой тебя звала. Это же в моих силах, сечете? Она мне доверяет.

Я закрываю глаза, делая глубокий вдох. Мать Давида разговаривает, будто отсидела на зоне лет так с десять. И вообще вся она такая… грубая, невоспитанная. Не все имеют возможности, но ведь и люди без больших денег не все так выглядят, как она, к счастью.

— А знаешь, что в моих силах? — резко спрашивает Давид.

И голос его сейчас звучит так, что мурашки по коже. Я даже вздрагиваю и поворачиваюсь к нему. В силу того, что знакомы мы всего ничего, я о нем практически ничего не знаю. Кто он? Что собой представляет? И кем работает, что смог выбиться в люди? Невооруженным глазом ведь видно, что он не из богатой семьи. И вот у него такой дом. И тон, которым впору разговаривать где-нибудь в подвале со связанным на стуле человеком.

— Я ведь могу сделать твою жизнь еще хуже, ма-ма, — последнее обращение будто выплевывает. — Ника ребенок, она и без твоей помощи привыкнет к Насте. С твоей будет быстрее, но слишком уж дорого ты обходишься.

По немного ошарашенному выражению ее лица, понимаю, что удивлена тоном не одна я, но и она. Казавшаяся еще минуту назад уверенной, женщина сникает, а затем и вовсе начинает плакать.

— Я тоже ее люблю. Я ее столько лет воспитывала, а ты теперь… такое городишь!

— Да что ты! Так любила, что привела в дом к чужим людям?

— Я к отцу ее вела! — возмущается. — К отцу, ясно? Я больная, денег у меня нет, а она вон… хиленькая. Вы же сами знаете. А у мужа ейного денег куча, вот бы и помог дочери, взял на воспитание.

— Но Назар отправлял деньги. Вашей дочери, — влезаю в разговор. — И много отправлял.

— Отправлял, — стыдливо прячет взгляд. — Но они все у нее оставались. Она их тратила на других детей. Они… в другой стране живут.

Не в силах удержаться на ногах, падаю в кресло и бесцельно смотрю перед собой. Другие детки. У этой суки есть другие дети? Она забрала мою дочь, подменила ее и укатила, чтобы нарожать кому-то еще детей и содержать их за счет денег, причитающихся Нике.

— Убирайтесь, — сама от себя таких слов не ожидаю.

И женщина, судя по всему, тоже.

— Что?

— Выметайся. Пошла вон! — повышаю голос. — Этот дом мой, я его сняла, так что проваливай.

Она не двигается с места, смотрит то на меня, то на Давида, надеясь, вероятно, на его поддержку.

— Ты не поняла?! — резко встаю со своего места и надвигаюсь на нее.

Что-то такое она наверное видит в моем взгляде, что тоже вскакивает на ноги и пятится к выходу, прижимая руки к груди.

Меня останавливает Давид. Встряхивает за плечи, всматривается в лицо, наверное, чтобы понять, что я в адеквате, а не сошла с ума.

— Я провожу ее, а ты побудь с Никой.

— Хорошо, — киваю, разжимая руки. Оказывается, все это время я сжимала их в кулаки.

Давид уходит, а я остаюсь в гостиной, куда через минуту прибегает и Ника. Она растерянно осматривается и тоненьким жалобным голосом спрашивает:

— Бабушка снова ушла, да?