Глеб
— Совсем охренела?! — говорю возмущенно.
Перед глазами темнеет от ярости. Я был готов терпеть, при условии, что Мария не расскажет при всех об интрижке с отцом, не обгадит его светлую память.
Но больше эту сволочь ни одной секунды терпеть не намерен и понимаю, как сглупил, когда слезы раскаяния старика проложили дорожку на моем сердце.
Надо было не идти у отца на поводу, а решить вопрос четко и быстро, не подыгрывать в шантаж, на который повелся отец. Но я был слишком слеп и отправлен сомнениями, посеянными во мне посторонними.
Этого следовало избегать всеми силами, держаться за веру в любимых, сказанное — проверять и спрашивать!
Чего толку сожалеть о сделанном?
Я лишь пытаюсь вынести урок из того, что натворил, чтобы больше никогда не повторить ошибок.
Ни-ког-да!
— Пошла вон, мерзавка! Сунешься еще раз ко мне, к моей семье, вылетишь кубарем. Пинка под зад отвешу, лядь бестыжая. Не посмотрю, что беременна!
— Да как ты можешь! Я… Я вынашиваю твоего братишку! Я чувствую, что подарила Алексею наследника, я…
— Головка от часов Заря. Вон! — добавляю, распахнув дверь. — Выметайся. Сама… Или тебе помочь?!
Бросаю на нее взгляд исподлобья. Мария вздрагивает и делает шаг назад, говоря уже из подъезда:
— Глеб, Алексей тебя недооценивал! Глеб, ты достоин большего! Ты просто должен разрешить себе взять это от жизни. Глеб…
Захлопываю дверь с сильным грохотом. Черт, а… Вот же выдра, умеет выбесить!
Еще и на работу папаша мне ее подсадил, будет там нервы мотать, вот спасибо! Переведу ее в другой офис, подальше с глаз, и дам распоряжение, чтобы ей не давали поблажек. Ни одной чертовой поблажки! Довольно… Дрянь совсем берегов не видит.
Мария уходит не сразу, еще с минуту стоит в подъезде, будто надеется, что я выйду и разговор продолжится. Но черта с два я проведу с ней хотя бы одну минуту из того времени, что отведено на семейный вечер.
После ее ухода мне хочется помыться, ощущение такое, что я — дико грязный. Долго тру руки с мылом под проточной водой, протираю лицо и шею.
В какой-то момент понимаю, что в ванной я уже не один. Закрыв кран, поднимаю взгляд в зеркало, ловлю в нем отражение Оли. Она застыла в дверях, смотрит с беспокойством.
— Все хорошо, Глеб?
— Нет, — срываю полотенце. — Ни хрена не хорошо. Мы не вместе.
Она вспыхивает:
— Глеб!
— Что, Оль? — вытираю лицо, растерев его до красноты.
Из кожи вон лезу, пытаясь уловит лучики и тепло тихого семейного счастья, но страдаю от того, что оно неполное. Они посидят немного в гостях и отправятся к маме Оли. Она решила, что так лучше, и я не могу не признать, что она права, по-своему права.
Сам же согласился, что так будет лучше, но чувствую себя несчастным без семьи, без детей. В особенности, несчастным я ощущаю себя без Оли. Понимаю, что обидел, что сделал больно, что продолжал травить себя и ее ядом, пока не стало слишком поздно для прощения.
И все-таки я надеюсь. Просто чертовски сложно надеяться.
— Я рада, что ты не стал с ней церемониться, — говорит Оля.
Я направляюсь к выходу из ванной комнаты, жена движется немного в сторону, давая пройти, но в самый последний момент ловит мою ладонь, сжав пальцами.
Мне мало одного касания, сгребаю ее охапку, обняв. Оля резко выдыхает от неожиданности и обнимает меня в ответ. Не могу ей надышаться, уткнувшись носом в ее шею.
Ладони Оля гладят меня по спине. Я тихо перебираю ее волосы, наслаждаясь моментом.
Очень сильно хочу ее поцеловать, очень. Губы сводит от желания…
Сдаюсь этому желания, чиркнув губами по скуле, сердце жены ускоряется, выстукивая ритмом в мою грудную клетку. Ловлю эти отголоски, крошечные свидетельства того, что ей не все равно.
— Глеб.
— Люблю тебя, Оль. Ты, может быть, и не веришь. Но я никого так не любил, как тебя, и больше полюбить не смогу. В тебе всего себя оставил.
В ответ она поудобнее пристраивается в моих объятиях, я не тороплю ее. Как это сложно, себя сдерживать, когда настолько истосковался.
Потом Оля возвращается к уборке, я вполголоса рассказываю ей о том, что еще не сказал. О дополнительном условии отца…
На этом моменте лицо жены меняет свое выражение.
— Да как же так?! — не выдерживает. — Неужели эта дрянь в нашей жизни навсегда… Я видеть ее не могу. Каждый раз, когда вижу рядом с собой, так и хочется оттаскать ее за волосы и снова вышвырнуть!
— Не навсегда, Оль. Скоро тесты проведут официально, под надзором. Я очень надеюсь, что отец не смог… зачать ребенка с этой прошаренной стервой.
— А если смог? — тихо спрашивает Оля. — Глеб, если он все-таки смог! Бывает же, что мужчины в его возрасте еще способны в зачатию.
— Если он смог зачать ребенка и вот этим своим завещанием решил обязать меня заботиться об его нагулянном ребенке, то я откажусь от всего, от всего, что он мне оставил. Откажусь, но не стану цацкаться с его проколами. Надоело, — сую между губ незажженную сигарету, зубами сжимая фильтр. — Мне вообще не следовало в это лезть, пусть бы сам разбирался…
— Что там вообще, в завещании сказано, если вдруг откажешься?
— А нет там такого условия, представляешь? Папа был уверен, что я сделаю, как он велел, и точка. Он же такой благородный… — усмехаюсь. — И дети не виноваты. Никогда не виноваты. Вот только к его потенциальному ребенку прикладывается родительница Мария, а она… — качаю головой. — Та еще мразь беспринципная, ты и сама видишь. По головам пойдет, лишь бы только свою задницу повыгоднее пристроить.
— Если она, действительно, беременна от Алексея, то мне уже заранее жаль этого ребенка. Неужели ты позволишь… Своему брату или сестре по отцу мучиться в руках этой ужасной женщины?
— Мы сейчас забрели на слишком сложные вопросы, Оль. Я… не готов. Просто не готов такое обсуждать, потому что я всем сердцем надеюсь, что она солгала. Иначе это будет слишком.
— Ты справишься. Что бы ни показали эти долбаные тесты, ты справишься.
— Мда?
— Да, — кивает и добавляет, обернувшись. — Это же ты.
— Знаешь, я не уверен. С похоронами не справился. Размотало.
Потом Оле на телефон приходит сообщение. Ее лицо меняется, взгляд приобретает иное выражение. Она смущена и немного раздосадована. Я каждым своим нервом чувствую, что ей написал он — тот самый мужчина, который дарил цветы.
Ума не приложу, кто он такой!
Пальцы сами по себе сжимаются в кулаки.
Внутри все закипает от ревности и желания крушить.