Развод. Ты не уйдешь

Глава 7

Она

Вокруг них столпились люди, окружили плотным кольцом, начали сыпать рекомендациями.

В голове стучит: «Она своего добилась! Добилась внимания!»

Настолько сильного внимания удосужилась, что взгляды всех собравшихся обращены к ней, и гроб свекра начинают забрасывать землей под звуки перешептываний и советов, как лучше привести в чувство эту мамзель!

Неслыханная наглость. И Глеб — с ней.

Какого черта он с ней, если его место — быть рядом со мной, со своей семьей…

Внезапно пронизывает ощущение, от которого сердце становится холодным-холодным и превращается в огромный кусок льда — семьи больше нет.

Нас больше нет.

Терпеть это не стану, завтра же…

Задыхаюсь!

Плевать на приличия, хватит вытирать об меня ноги напоказ!

В висках стучит: я завтра же на развод подам. И с квартиры съеду.

Порога не переступлю, пока нас не разведут и не разделят имущество, как полагается.

Ноги моей не будет там, где он со своей шлюхой миловался!

— Оль, ты держись. Все пройдет, — стискивает мою ладонь мама.

У меня такое чувство будто я хороню не только свекра, но несколько лет своей жизни хороню.

Наконец, толпа схлынула. В сторону.

Не в последнюю очередь от слов Глеба, который настойчивым, громким голосом требует, чтобы отошли, дышать нечем.

О, как он о своей красотке печется!

Просто коршуном над лялечкой вьется.

Во мне закипают отнюдь не безобидные чувства, появляется бессильная злость, которая трансформируется в ярость по отношению к мужчине, который так беспечно обошелся с моим сердцем и любовью. Просто швырнул его в грязь и хорошенько потоптался подошвами своих сапог.

— Глеб… — доносится слабый стон.

Маша подает голос, подниматься не спешит. Предпринимает попытку, но почти сразу же падает, обратно на руки Глеба, цепляется за его широкие плечи.

— Ох, мне плохо стало… Это все из-за…

Голос Маши крепнет.

Одна ее рука ползет ниже, с груди на живот.

Мои глаза округляются до боли, когда замечают, когда ее пальцы касаются живота.

Догадка пронзает насквозь: эта шлюха еще и беременна?!

Решила довести спектакль до конца и сообщить прилюдно?

Но Глеб обрывает:

— Тесное платье и куртка у тебя, Мария. Плохо стало из-за похорон. Он же был другом твоего отца. Уже полегче стало, поднимайся.

Глеб держится рядом с ней и сжимает за запястье. Я вижу, как его пальцы впиваются в ее кисть. Он отводит Марию в сторону, шепнув ей что-то. Она встревоженно вскидывает голову, как будто полна возмущения, но натыкается на ледяной взгляд Глеба и тушуется, больше не предпринимает попыток сказать хоть слово.

Я отворачиваюсь. Не имеет значения, что у них там происходит, потому что я для себя все решила.

***

Сегодня ветрено, работяги стараются закончить быстрее, потому что весной ветер кусает больнее, чем всегда.

Сразу после кладбища отправляемся в кафе, которое сняли для поминок.

— Оля… — слышу голос мужа. — Оля!

Он зовет меня. Ах, вспомнил, что ли?

Я топчусь на месте и подталкиваю детей в сторону автобуса.

— Оль, ты чего? — удивляется мама, но следует за мной.

Заходим последними, автобус трогается с места. Нам уступают место, снова выслушиваю соболезнования, киваю всем, благодарю.

По лицу и позе мамы видно, что она хочет со мной поговорить, но ждет более подходящего момента. Не знаю, поддержит она меня в этом решении или нет?

Я как-то надеялась, была уверена, что поддержит, но сейчас вдруг задумываюсь: а что, если нет?

Становится сложно дышать, накатывает дурнота. Сразу начинает лезть в нос запах чьих-то противных духов. Чтобы перебить этот запах, я обнимаю дочь и прижимаюсь губами к ее волосам. Она будто застыла, впервые на похоронах, а Ванька уже вроде не маленький, но еще не до конца понимает масштаб трагедии.

На поминках я усаживаюсь сразу же посередине стола, и по обе стороны занимают место близкие со стороны свекра. Двоюродные братья, сестры, племянники…

Словом, я избавлена от необходимости сидеть рядом с Глебом и говорить с ним, чему несказанно рада, если можно назвать эту горькое удовлетворение внутри — радостью.

Конечно, я его вижу. Он приехал позже.

Сидит совсем за другим столом.

Вижу и чувствую, как он на меня долгие, выразительные взгляды бросает.

Его любовницу я тоже замечаю. За дальним столом, где собрались бывшие коллеги по работе, знакомые свекра. Кстати, Мария уходит довольно быстро и незаметно, скромно метнула в пакетик немного еды со стола, попрощалась тихонечко и ушла.

Можно было бы сказать, что мне стало легче дышать, но это же ничего не меняет. Ни-че-го…

После похорон остаюсь до последнего, как-никак, я столы заказывала и все остальное.

Надо до конца рассчитаться, принять все. Мне рассказывают, сколько чего осталось, я листаю свой блокнот с записями и пытаюсь свести одно с другим.

Сосредоточиться получается плохо: Ванюшка капризничает.

— Давай я, — раздается за моей спиной решительный голос Глеба.

Невольно вздрагиваю, но быстро беру себя в руки.

— Я сама.

— Ты устала, — продолжает он. — Хватит. Возьми детей, сядь в машину, я здесь разберусь.

Сказать, что я удивлена, значит, ничего не сказать!

Оборачиваюсь, послав ему едкий взгляд.

— Разберешься? Очухался, что ли?!

Ничего не могу с собой поделать, яд из меня выплескивается.

— С чем ты здесь разберешься?! Я сама все уже сделала.

— Оля, давай…

— Не переживай, все записи и отчеты с чеками я тебе предоставлю, — отворачиваюсь.

— Разве я о деньгах спрашиваю?

— Мам… — ищу ее взглядом. — Мама!

Она торопливо прощается с кем-то из родственников и подходит.

— Мама, присмотри за Ванюшей, а? И Тома устала. Мне немного осталось.

— Конечно-конечно, — соглашается она и предлагает. — А кто хочет в гости к бабуле? У меня есть сюрпризы!

При словах сюрпризы дети оживляются. Они бесконечно устали от похорон и всей этой гнетущей атмосферы. Дети — вообще не созданы, чтобы долго грустить. Это цветы жизни, которым затхло в унылой атмосфере похорон и всеобщего горя.

Как только мама отвлекла детей, я занимаюсь расчетами, тщательно все сверяю, записываю. Сразу же договариваюсь на то, чтобы снять это же самое кафе на девять дней, решаем еще несколько текущих моментов.

Глеб все это время стоит рядом, засунув ладони глубоко в карманы брюк. В нем что-то изменилось.

Я даже понимаю, что — взгляд стал более осмысленным, живым.

Очнулся, голубчик…

Интересно, его так новость о беременности любовницы встряхнула? Просто не любовница, а ходячий электрошокер, и полумертвого заставит прийти в себя!

— Кажется, все.

Еще раз пробегаюсь по столбикам цифр. Все бьет, в порядке. Прощаюсь с администрацией кафе, разворачиваюсь.

Через пару шагов меня догоняет Глеб, обхватив за локоть.

— Оля.

Я с шипением отскакиваю в сторону, махнув в его сторону сумочкой.

— И трогать меня не смей, подонок! Шлюху свою иди лапай. У вас скоро отродье появится… Вот с ней и… милуйся!

Глеб сжимает челюсти, взгляд полыхает.

— Остынь. Не устраивай сцены.

— Хочешь, чтобы я молча это все стерпела?! Не выйдет.

— Значит, скандал раздуть планируешь?

— Нет, Глеб. Скандалы — это по части твоей потаскушки, а я… просто хочу отдохнуть. У мамы. С детьми… Мне, может быть, тоже гостинец с поездки достанется? Приятный. В последнее время, знаешь, в моей жизни приятного мало. Одно дерьмо и синяки после твоего рукоприкладства.

Внезапно в коридоре слышится рингтон телефона. За углом.

Звонок торопливо сбрасывают.

Глотаю воздух.

Мимо нас прошмыгнула подруга двоюродной сестры Глеба.

Екатерина.

Красивая, но немного пучеглазая, и фамилия у нее соответствующая, Рыбина. В прошлом она все клеилась к Глебу, когда он начал со мной встречаться, навязывалась ему…

Вот и сейчас она стала свидетельницей не самой красивой ссоры между нами. Рыбина — та еще сплетница.

Я смотрю ей вслед, понимая, что очень скоро о неприятностях в нашей семье будут знать все родственники, близкие и дальние, знакомые хорошо и не очень…

— Хорошо. Хочешь к маме, дуй к маме. Я отвезу, — бросает отрывисто и снова тянется рукой.

— Не стоит. Мы на такси.

Я делаю несколько шагов назад, не сводя с мужа напряженного взгляда. Сейчас он мне — враг. Глеб снова вспыхивает, зло ходят желваки на скулах. Он задерживает руку в воздухе и опускает.

— Оль, — вздыхает.

— Уже вызываю такси, не мешай! — бубню себе под нос, на ходу доставая телефон.

— Будь у мамы. У тебя есть день, — гремит мне вслед. — Завтра к вечеру я жду свою семью. Дома. У нас дома, — подчеркивает.