Ребенок открывает мир

Цена независимости

У входа в одно солидное учреждение мне нередко приходится наблюдать любопытную сценку. Вход этот, как и у всякого представительного учреждения, состоит из множества дверей-близнецов — догадайся, какая открыта? Ленточка входящих тянется мимо ближайшей, прикрытой, но отомкнутой двери и входит в дальнюю; люди толпятся у вертушки, ждут своей очереди, теряют время. Стоит, однако, какому-то смельчаку войти в ближайшую дверь, как все немедленно сворачивают за ним.

В чем тут дело? А просто в том, что у нас нет уверенности, открыта ли ближайшая дверь. «Сделать шаг в сторону, потерять несколько секунд да еще наткнуться на закрытые двери? Нет уж, увольте» — так, наверное, рассуждают люди. Иными словами, тут надо пойти на определенный риск, не имея уверенности в успехе. Как ни странно, на это решаются немногие.

Казалось бы, не стоит говорить о таких мелочах. Но мало ли нам известно случаев, когда в экстремальных ситуациях именно эта способность пойти на разумный риск, не поддаться всеобщей панике или всеобщей неосторожности, иначе говоря, сохранить личную независимость спасала человеку жизнь? Недаром это качество ценилось в людях со времен глубокой древности. Разве не оно помогло древнегреческому герою Одиссею спасти свой корабль от неминуемой гибели, когда он, возвращаясь в родную Итаку после Троянской войны, подошел к незнакомому острову? Давайте на минутку раскроем Гомера:

Конечно, поместив свой корабль в спокойной бухте вместе со всеми, Одиссей бы не рисковал, что он будет опрокинут внезапно налетевшим с моря шквалом или разбит о скалу. Но Одиссей поступил так, как подсказывали ему его опыт и осторожность. На острове жили великаны, которые, увидев в бухте корабли, потопили их, бросая огромные камни; спасся лишь Одиссей.

А творчество? Разве любой творческий акт в науке, искусстве, производстве, жизни возможен без независимости? Создание нового всегда есть противопоставление старому, устоявшемуся, привычному, освященному авторитетами. И вот ведь какая штука: никогда нет уверенности, что прав именно ты, новатор, а не всеми признанное лицо. А если ты ошибся? Потеряны время, силы, репутация, может быть, вся жизнь. Кроме самого себя тебе винить некого. Куда легче идти протоптанным путем, скрываясь за спинами авторитетов. Леонардо да Винчи, Достоевский, Эйнштейн — разве их творчество не есть высшее проявление независимости и вместе с тем риска?

«Нельзя же все время быть оригинальным»,— скажете вы. Ну разумеется. Можно и должно использовать то, что создали до нас (и для нас) другие; незачем «изобретать велосипед». Но не кажется ли вам, что есть предел, преступив который, человек перестает быть личностью, теряет индивидуальность?

Итак, способность быть самим собой — можно ли ее измерить? Представьте, что вас приглашают в комнату, вместе с другими людьми выстраивают в ряд, дают в руки фотографию, затем просят указать, кто из трех изображенных на экране людей напоминает вам снимок, который вы держите.

Вы всматриваетесь в лица на экране... Ну конечно, вон тот, крайний справа, только на несколько лет моложе. Но что это? Вся группа один за другим уверенно указывает на изображение слева. «Не может быть, совсем непохоже,— с волнением думаете вы.— Хотя не могут же они все ошибаться... Если только нос немного похож да линия подбородка та же...» Такие мысли проносятся у вас в голове, пока подходит ваша очередь. Нет, все-таки вы указали на человека справа. И правильно сделали! Ведь экспериментатор втайне от вас попросил остальных участников опыта ошибиться. Интересовало же его только одно: сможете ли вы устоять против давления группы?

Примерно так построил эксперимент американский психолог Соломон Аш (вместо фотографий испытуемые оценивали линии по длине). Оказалось, что около 70% людей проявили независимость и дали правильные суждения; остальные поддались на «провокацию», оказались конформистами.

Опыты эти имели большой успех в научном мире. Их повторяли в разных видах и в разных странах, в том числе и у нас, и они в целом подтвердили результаты Аша. Некоторые зарубежные ученые даже сделали вывод, что якобы уже наследственностью, генами предопределено, будет ли человек независимым или конформистом, сможет ли он создавать что-то новое или обречен, как тень, идти по следам других.

Но вернемся к детям. Помните, как увлекательно описывает Корней Чуковский в книге «От двух до пяти» период усвоения ребенком речи? Малыш еще не освоил всех сложностей родного языка, но уже уверенно поправляет взрослого. А попробуйте неверно пересказать хорошо известную малышу сказку! Тут же натолкнетесь на возражение.

В дневнике В. С. Мухиной 3-летний Кирилл задает вопрос: «Где покупается наша кроватка?» Выслушав ответ: «В игрушечном магазине»,— ребенок не соглашается: «Неправда, ты ошиблась, кроватка — это мебель!» Услышав сказку, в которой Машенька подходит к речке и речка разговаривает с ней, Андрюша (3 г.) прерывает чтение: «Так не бывает! Это понарошку. Мы когда жили в деревне, там была речка. Она не разговаривала. Она только текла, журчала и в ней рыбки плавали. Речки не говорят».

А нельзя ли предположить, что именно там, в детстве, начинает формироваться независимость? И не влияет ли независимость малыша на его дальнейшую судьбу: станет ли он творцом или конформистом, яркой личностью или ординарным человеком?

Предложим ребенку простое задание. Поставим перед ним тарелку, чашку и маленький кубик; такие же предметы возьмем себе. Попросим его класть кубик в чашку всякий раз, когда мы положим свой кубик в тарелку, и наоборот. Очень скоро дошкольник научится «шутя» выполнять такое задание. Затем попросим другого взрослого выполнять это задание вместе с ребенком, отвечая на подаваемые нами сигналы. Но сначала втайне от малыша договоримся со взрослым: пусть чередует правильные действия с неверными.

Итак, начинаем. Пока взрослый действует правильно, малыш уверенно выполняет программу. Но вот вы кладете кубик в тарелку; взрослый же, вместо того чтобы положить его в чашку, копирует ваше действие. Ребенок, еще ничего не подозревая, подносит кубик к чашке, но, увидев ошибочное действие взрослого партнера, останавливается; на лице беспокойство, неуверенность. Несколько раз ребенок переносит кубик от чашки к тарелке, не зная, как поступить.

Ясно, что малыш колеблется: совершить ли правильное действие, но противопоставить себя взрослому (не может же тетя ошибаться), или последовать за взрослым, но нарушить программу. Тут-то и выясняется, сформировалось ли у ребенка независимое поведение, слепо ли он идет за авторитетом, или относится к нему критически. Посмотрим, как ведут себя некоторые дети.

Рома (5 лет) наедине с экспериментатором прекрасно справляется с заданием. Затем ребенка просят выполнить его одновременно со взрослым. Первые два действия взрослый совершает правильно. Рома тоже. На третий раз взрослый «ошибается». Рома сначала поступает верно, затем, взглянув на партнера, смущенно перекладывает предметы; однако, подумав, вновь придает кубику правильное положение. Следующее действие оба выполняют верно, затем взрослый опять «ошибается». Рома смотрит и не притрагивается к кубику. Очень смущен. Тихо говорит экспериментатору:

— А я не знаю, как поставить.

— А разве я не учил тебя?

Рома смотрит на взрослого и с недоумением говорит:

— Забыл, как делать.

Теперь в эксперименте участвует 5-летний Дима. Первые два действия выполняются правильно. Затем следует «ошибка» взрослого, но Дима кладет кубик в нужное место и улыбается с видом превосходства. Взрослый опять допускает «ошибку». Мальчик выполняет задание правильно, но на сей раз не улыбается и шепчет: «В тарелочку». Когда партнер «ошибается» в третий раз, Дима шепчет: «Надо в чашку»,— но в то же время копирует неправильное действие взрослого (кладет кубик в тарелку). После четвертой «ошибки» взрослого на лице ребенка недоумение, он повторяет за партнером ошибку и шепчет: «Можно и так». В дальнейшем Дима копирует все действия взрослого.

Лена (4 г.) — очень развитой ребенок. Программу она усваивает «с ходу». Вместе со взрослым партнером первые три действия выполняет верно. На взрослого она не глядит: уверена, что тот все делает правильно. В четвертый раз, выполнив действие, девочка случайно взглядывает на партнера, восклицает: «Ой!» — и быстро копирует его ошибку. Следующее действие взрослый вновь выполняет неверно; Лена поступает правильно, но, заметив «ошибку» партнера, вновь издает восклицание, вынимает кубик из чашки и держит в руке. На лице ребенка растерянность. Девочка начинает плакать и отказывается от опыта.

Мы видели: вначале дети были уверены, что кто-кто, а взрослые не ошибаются. Мальчиков не смущает и первая ошибка взрослого, а Рома даже бравирует: вот, мол, я сделал правильно, а он ошибся. Постепенно, однако, уверенность их покидает; на смену приходят тревога, смущение, и дети начинают подражать партнеру. Особенно тяжело переживает эту ситуацию Лена. Еще бы: взрослый, нерушимая опора, непогрешимый образец,— и вдруг ошибается. Нелегко выдержать такое; спасают слезы.

Опыты показали, что большинство 3-летних малышей копируют все ошибочные действия взрослого партнера. Старшие (5—б лет) проявляют независимость значительно чаще; но и среди них половина детей подражает неправильным действиям взрослого.

Почему так происходит? Ведь эти же дети прекрасно выполняют задание без партнера, а в присутствии взрослого подражают ему во всем. Но дадим слово им самим:

— Игорь, когда мы вместе играли, ты правильно делал или нет?

— Нет.

— А почему?

— Потому что вы в чашечку положили, и Людмила Константиновна (партнер) в чашечку, и я в чашечку.

— А Людмила Константиновна правильно делала или нет?

— Нет.

— А зачем же ты повторял ошибки?

— Я не знал...

— Юра, а ты почему неправильно делал?

— Забыл... Потому что Татьяна Сергеевна так делала...

— А разве обязательно так делать, как Татьяна Сергеевна?

— Нет.

— А зачем же ты так делал?

— Захотел.

Оказывается, дети сами не понимают, почему они подражали неправильным действиям партнера, зная, что делают неверно.

В чем же причина? Может быть, дети копируют ошибки только тогда, когда являются реальными участниками событий? А что если попросить детей не выполнять задание одновременно со взрослым партнером, а просто контролировать его действия, говорить, правильно или неверно он делает? Неужели реакция детей будет та же?

Помните, в предшествующих главах мы выяснили: обсуждать поступки людей (из телепередач, фильмов) — одно, а самим вести себя в реальной жизни так, как бы нам хотелось,— другое? В жизни мы нередко повторяем ошибки героев фильмов, которые осуждали, сидя в зрительном зале. Давайте совершим обратную операцию: превратим наших детей из участников событий в зрителей; разыграем перед ними спектакль и обсудим то, что происходит на сцене.

Сделать это нетрудно. Заберем у ребенка игрушки; попросим взрослого партнера выполнять задание, а малыша — следить за его действиями и говорить, правильно или неправильно он делает...

И в самом деле, мы не ошиблись. Большинство детей, ранее повторявших все неверные действия партнера, теперь отыгрались за свое поражение: не пропустили ни одной ошибки.

Так поступает большинство... Постойте... но что это? Что происходит с Артемом? Вот взрослый делает первую ошибку. Артем смотрит и говорит: «Правильно». Взрослый снова ошибается, и опять ребенок одобряет его. Снова и снова все повторяется. Что же, мальчик не видит, что взрослый ошибается? Да нет, ребенок смотрит внимательно. И все же признает все ошибки правильными действиями. То же происходит с Ильей и еще некоторыми детьми.

Это кажется чудом, но малыши не замечают ошибок взрослого. Не видят их, хотя следят за тем, что он делает, очень пристально.

Подобно героям сказки Андерсена, упорно не желавшим видеть наготы короля, наши дети не видят ошибок взрослого. Правда, тут есть существенная разница: герои сказки притворялись, не желая показаться глупцами, а наши малыши чистосердечны. Дети действительно не видят ошибок взрослого, как будто на глазах у них очки, которые, подобно волшебной палочке, превращающей камни в золото, обращают ошибочные действия в правильные.

И хотя такие «очки» носят около трети детей в возрасте 3—4 лет, все же наше предположение подтвердилось: контролировать взрослого со стороны оказалось значительно легче, чем проявлять независимость в ходе реального выполнения задания; судить со стороны не так трудно, как быть участником событий; созерцать проще, чем действовать, наблюдать жизнь легче, чем жить.

Но вернемся к вопросу «Почему дети копируют ошибки взрослого?». Спрашивать об этом у них бесполезно, мы уже убедились. Попробуем разобраться сами. В чем причина подражания, как вы думаете?

«В авторитете? — предполагает догадливый читатель.— Замените взрослого сверстником, и подражание исчезнет».

Заменили. И в самом деле, теперь почти все дети проявляют независимость, более того, исправляют действия сверстника, спорят с ним.

Да, значение авторитета поистине велико! Оказывается, для малыша важно не действие само по себе, а то, кто его совершает.

«Как же так,— спросит читатель,— ведь и сверстник и взрослый делают одни и те же ошибки? Сверстнику-то ребенок не подражает, а взрослого копирует. Почему? Неужели он не видит ошибок взрослого?»

Все дело в том, что понимать под словом «видит». Видеть-то он, может, и видит, понимать — понимает, но в глубине души все равно считает взрослого правым. Ведь он — образец, авторитет. Зато со сверстниками можно не очень-то считаться.

Не так ли и мы иногда: читаем книгу известного писателя, удивляемся глубине какого-нибудь высказывания и вдруг ловим себя на мысли: «Где-то я уже это слышал... Ах да, недавно то же говорил мой приятель!» Но почему же тогда эта мысль не показалась нам глубокой, интересной, правильной? Наоборот, мы спорили, доказывали обратное. Не потому ли, что мы очень любим и уважаем этого писателя, а приятеля воспринимаем как равного? По-разному относимся к ним. Вот и любимому мы можем простить грехи, а у неприятного нам человека найти недостатки даже там, где их нет.

Давайте посмотрим, как влияет авторитет на суждения детей о правильности действий партнера. Попросим тех, кто не заметил ошибок взрослого, контролировать действия сверстников.

Ну разве не удивительно? Почти все дети, даже самые маленькие, фиксируют ошибки товарищей. Те же ошибки, которые многие из них не замечали у взрослых. Кажется, что у малышей спали с глаз волшебные очки: теперь они не принимают ошибки за правильные действия. Видят голого короля таким, каков он в действительности.

«И все же уточним,— слышу я голос воображаемого собеседника.— Почему ребенок подражает взрослому? Потому ли, что действительно верит в его правоту и непогрешимость, либо просто потому, что боится испортить с ним отношения? Ведь сделать по-иному — значит не «послушаться» взрослого, фактически возразить ему. Обвинить его в несостоятельности. А на это решатся немногие».

Ну что ж, проверим. Закроем взрослого партнера большим непрозрачным экраном. Теперь взрослый не видит ребенка, а в поле зрения малыша лишь его руки. Если малыш копировал взрослого из страха вызвать его неодобрение, то сейчас может вести себя независимо — ведь партнер не видит его... Если же ребенок действительно считает взрослого правым, то по-прежнему будет копировать его ошибки. Результаты показали: ни один из детей-подражателей в этих условиях не проявил независимого поведения. Вывод очевиден: ребенок подражает потому, что действительно относится к взрослому как к непогрешимому образцу. Вера эта столь сильна, что изменяет и восприятие малыша, все действия взрослого кажутся ему правильными.

А теперь обратим внимание на детей, сумевших проявить независимость. Зададим себе те же вопросы: в чем причина подобного поведения? В том ли, что ребенок стремится угодить экспериментатору? Или в том, что он хочет поддержать свою нравственную самооценку? Ведь малыш обещал экспериментатору выполнять программу именно так: нарушить ее означает и нарушить данное слово, отказаться от своего обещания.

Повторим наш экспериментальный прием. Но на этот раз за экраном не партнер ребенка, а сам экспериментатор. Он видит через прорезь экрана только руки ребенка. Итак, внешний контроль со стороны экспериментатора снят. Малыш лишен моральной поддержки экспериментатора. Не грозит ему и молчаливое «наказание» со стороны того же экспериментатора (хотя бы в виде укора в глазах). Теперь ребенок наедине с партнером. И все же дети не подражают взрослому. Не подражают, хотя это им теперь и не выгодно. Значит, независимость детей не вызвана внешним контролем. Это не просто выполнение программы, но и акт нравственности, стремление сдержать слово, хотя бы и ценой противоречия взрослому. И притом стремление вполне бескорыстное: ведь даже на мысленное одобрение со стороны экспериментатора ребенку рассчитывать не приходится.

Итак, мы выяснили: к старшему дошкольному возрасту у большинства детей появляется независимое поведение. Сначала оно возникает по отношению к сверстникам, затем — по отношению к взрослым. И еще: вначале дети начинают проявлять независимость на словах, т. е. во время контроля со стороны, а потом и на деле — в ходе реальных действий.

На основании этого мы можем сделать два важных вывода. Во-первых, независимое поведение — не врожденное свойство личности. Оно формируется начиная с первых лет жизни ребенка. Во-вторых, для формирования независимого поведения надо устранить отношение ребенка к взрослому как к непререкаемому авторитету, как к человеку, который не способен ошибаться.

«Но позвольте,— снова вмешивается скептик,— авторитет взрослого — залог воспитания. Как же можно его разрушать?»

Это было бы верно, если бы... авторитет взрослого и авторитет общества совпадали. Но так ли это?

Действительно, пока ребенок мал, близкие ему взрослые — мать, отец, родственники — воплощают в себе общество, являются как бы его представителями. Но к 4—5 г. ребенок уже многое знает, умеет, понимает. Он видит, что некоторые поступки взрослых (чаще всего за пределами семьи) не соответствуют общепринятым нормам. Вот тут-то и нужны ему критичность, независимость. Не будь их, ребенок с одинаковой легкостью усваивал бы и хорошее и дурное, подражал нужному и ненужному; и хороший и плохой человек пользовались бы у него одинаково непререкаемым авторитетом. К счастью, это не так, и даже дошкольник может уже отличить подлинного «представителя общественных норм» от взрослого «только по названию».

Но вернемся к вопросу о том, как формируется независимость. Вы, возможно, сталкивались с трудным периодом в развитии ребенка — так называемым «кризисом трехлетнего возраста»? Послушный, спокойный ребенок, с радостью выполнявший наши поручения, вдруг меняется; и вот на его месте — упрямый, своевольный маленький диктатор. Мы хотим его одеть — он вырывает шапку или пальто, пытаясь натянуть их самостоятельно; помогаем построить домик из кубиков и слышим резкое: «Я сам!» Настоящий маленький зазнайка! Наверное, так оно и есть. Ведь к 3 г. силы и умения ребенка резко возрастают, маленький гордец чувствует это и требует автономии. «Надоела мне ваша мелочная опека, дайте хоть чуть-чуть пожить самостоятельно»,— как бы говорит он.

«Стоп! — догадывается читатель.— Вы говорите про самостоятельность, а речь-то шла о независимости?» Совершенно верно. Отступление в область развития автономности нам для того и понадобилось, чтобы не спутать ее с независимостью. Независимость развивается по-другому.

Представьте себе, что вы овладеваете какой-то профессией или видом искусства, например учитесь рисовать. Вначале разрыв между вами и учителем очень велик: начинающий и мастер. Попробуй прояви тут критичность, независимость; ведь чтобы критиковать работу мастера, надо обладать своим собственным личным опытом. А его как раз и не хватает. Да и не очень-то мастер считается с нашим мнением.

Но допустим, вы оказались способным учеником, упорно трудились и (о радость!) сами стали мастером. Но что это? Работы учителя — ранее верх совершенства — вдруг потускнели в ваших глазах. И там и тут вы замечаете недостатки, погрешности, ошибки; лишь настоящий талант устоит перед критичностью молодых.

Разве не то же происходит и с ребенком? Посмотрите на 2-лет-него малыша! Насколько мы, взрослые, превосходим его во всем! Не кажемся ли мы ему этакими добрыми кудесниками, творящими все вокруг по мановению волшебной палочки? Для нас нет невозможного. Увы, как это ни утомительно, но приходится играть роль волшебника в ее наиболее скучном варианте: рассказывать, показывать, руководить без конца. Ну хоть бы одно возражение для разнообразия! (Капризы в счет не идут.)

Год, два, три... Стоп! Наконец-то можно сбросить мантию, отложить волшебную палочку и вздохнуть с облегчением. Конечно, мы и теперь немножко волшебники, но зато появилось много видов деятельности, где мы выступаем с малышом «на равных»: ролевая игра, труд, совместное конструирование, беседа. Вот тут-то ребенок и видит, что взрослый — не волшебник, а человек с его маленькими слабостями и способностью ошибаться; ореол непогрешимости, сиявший вокруг нас, постепенно гаснет. Иными словами, малыш все чаще, пусть на короткое время, выполняет роль учителя и контролера, ранее монопольно принадлежавшую взрослым. А это и приводит к тому, что отношение к взрослому как к непогрешимому образцу постепенно заменяется более критичным отношением.

«Помилуйте, зачем же так долго ждать! — опять восклицает скептик.— Раз уж вы хотите иметь не послушное орудие своей воли, а критика, объясните ему, что вы не безгрешны, что можете ошибаться, и делу конец!»

А что? Давайте попробуем! Возьмем две группы детей-подражателей и попытаемся по-разному воспитать у них независимость. Одним мы будем объяснять, что взрослый партнер делает неправильно, кладет кубик не туда, куда надо, и т. п. Добьемся того, чтобы они могли замечать все ошибки партнера.

А теперь снова испытаем детей «на независимость». И что же? Оказывается, малыши по-прежнему продолжают копировать ошибки взрослого. Что-то наши разъяснения не очень на них подействовали. Правда, некоторые из детей начинают колебаться и уже не так уверенно подражают взрослому; иные даже возмущаются тем, что взрослый делает неправильно, говорят: «Надо не так, это неправильно», но все же пересилить себя не могут и продолжают копировать ошибочные действия партнера.

В чем же дело? Почему воздействие на сознание ребенка не может изменить его поведение?

Нам уже известно: для того чтобы соблюдать моральные нормы, недостаточно только знать их. Надо еще и хотеть их выполнять, иметь моральные мотивы; без этого знание морального кодекса нам не поможет. То же и с независимостью: недостаточно знать, что делаешь неправильно, надо еще и хотеть делать правильно. А вот этого-то желания мы у детей и не сформировали.

Теперь ясно: мы пошли по ложному пути. Но зато уточнили нашу задачу: не сражаться с ветряными мельницами словесного знания, а воспитывать у детей потребность вести себя независимо, критично. Как это сделать? Как разрушить слепую веру ребенка в непогрешимость взрослого?

Раз убеждение не помогает, надо придумать какой-то другой способ... А что, если... дать ребенку роль, в которой бы он чувствовал себя равным или даже в чем-то превосходящим взрослого партнера? Ведь мы предположили ранее, что именно эта роль помогает ребенку освободиться от отношения к взрослому как к непогрешимому образцу.

Попросим детей второй группы не просто контролировать «неумеющего» взрослого, но и учить его выполнять программу, поставим их в позицию учителей и контролеров.

Посмотрите, как охотно дети берутся за роль, с какой гордостью и удовольствием учат взрослого выполнять задание. А теперь испытаем их «на независимость»... Нет, еще рановато, малыши копируют ошибки партнера... Но смотрите, они колеблются, подражают неуверенно. Не будем замечать их ошибок, а попросим поправить взрослого: пусть дети почувствуют себя вне критики... Видите, как заметно прибавилось у детей смелости, уверенности в себе? Снова испытаем их «на независимость»...

Но что это? Малыши не копируют взрослого, они делают все наоборот. Кажется, независимость сформирована... Но нет! Сходство с независимостью только внешнее. Ведь это то же подражание, только с обратным знаком — подражание наоборот. Подлинная независимость — это когда человек делает так, как ему подсказывает его собственный опыт. Наши же дети все еще ориентируются на взрослого, хотя и проявляют негативизм. Продолжим нашу работу...

Опять испытаем детей... Вот теперь сомнений нет — независимость сформирована. Но как изменились маленькие испытуемые! Куда делись робость, стеснение, страх? Куда исчезли колебания, сомнения? Откуда взялись эта уверенность, достоинство в поведении? Посмотрите, как выполняет задание 3-летний Дима, еще вчера копировавший все ошибочные действия взрослого партнера.

Вот партнер (воспитатель) делает «ошибку». Дима обходит стол, подбегает к воспитателю и исправляет положение его кубика; возвращается на свое место и сам выполняет действие. Теперь партнер действует верно; Дима начеку, внимательно следит за ним. Убедившись, что кубик положен правильно, кивает головой и сам выполняет задание. Взрослый опять ошибается. Дима, заметив это, кричит: «Не так!» — подбегает и исправляет, затем правильно кладет свой кубик. И вновь партнер делает не так, как надо. Дима кричит: «И еще не так!» Подходит к воспитателю, исправляет положение кубика: «Надо вот как». Затем сам выполняет действие.

Мы подтвердили нашу гипотезу и заодно стали свидетелями интересного психологического явления: там, где дело касается изменения чувств, переживаний и личных отношений между людьми, убеждение словом помогает редко. Вспомним рассказ Василия Шукшина «Сердце матери». Сын преступил закон. Мать знает об этом, понимает, но... не считает сына виноватым («По пьянке он, трезвый-то мухи не обидит»). И никакие объяснения не впрок. «Материнское сердце — оно мудрое, но там, где замаячила беда родному дитю, мать не способна воспринимать посторонний разум, и логика тут ни при чем».

Как же мы ответим нашему скептику? Наверное, так: не убеждать детей быть критичными, независимыми (лучше вообще поменьше убеждать), а просто почаще давать им возможность брать на себя роль руководителя, воспитателя, лидера, почаще действовать с ними на равных. А впрочем, если хотите, словесные убеждения не повредят; в худшем случае окажутся бесполезными.

«А как же быть с подражателями? — могут спросить меня.— Вы доказали, что независимость формируется, возникает. Она продукт определенного стиля общения с ребенком, бескорыстного общения на равных. А подражательность? Она откуда?»

Вероятно, она тоже возникает. Она тоже результат, продукт общения ребенка со взрослыми. Но общения иного стиля. Общения авторитарного, общения сверху вниз. Общения, не терпящего возражений. Это — гипотеза. Как ее проверить?

Возьмем две группы детей: А и Б. Протестируем их «на независимость». А теперь сделаем так: попросим одного из взрослых обучать детей группы А выполнению какой-нибудь сложной программы. При этом взрослый должен вести себя авторитарно: говорить строгим голосом, упрекать детей за ошибки, наказывать непослушных и т. д. Но вот позади три недели «мучений» — дети группы А овладели новой программой. Дети группы Б тоже овладели ею, но без «мучений» — их спокойно и быстро научил экспериментатор. А теперь вновь проверим детей обеих групп на предмет независимости поведения. Только в качестве выполняемой программы будет служить не знакомая нам программа «кубик — тарелка — чашка», а усвоенная детьми новая программа. Партнером же будет взрослый, обучавший детей группы А. И что же? Дети, испытавшие на себе авторитарный стиль общения, почти все превратились в подражателей. Дети группы Б сохранили свою независимость.

Изменим ракурс опыта. Попросим двух взрослых А и Б общаться с одной и той же группой детей. Но по-разному. Взрослый А приходит через день и обучает детей лепке, рисованию, аппликации... Ведет себя авторитарно: требует беспрекословного подчинения, повышает голос, наказывает, не терпит возражений. В промежуточные дни приходит взрослый Б. Он спрашивает детей, чему их научил взрослый А, и просит обучить его тому же. Конечно, наши маленькие испытуемые охотно соглашаются: почему бы не поучить взрослого, да еще такого покладистого? Разговаривает он робко, улыбается добро, а чтобы прикрикнул или наказал — нельзя даже вообразить! Конечно, мы не забыли у каждого из детей по нашей методике измерить «степень независимости». Подождем три месяца. А теперь протестируем детей снова: в одном из опытов партнером детей будет взрослый А, в другом — взрослый Б. Каков же результат? Конечно, вы догадались. По отношению к авторитарному взрослому независимость детей 3—б лет резко упала, возросла подражательность. По отношению к доброму партнеру (взрослый Б) независимость возросла.

Теперь нам ясно: как подражательность, так и независимость — результаты воспитания. Точнее — стиля общения с ребенком. Авторитарный стиль формирует подражательность; бескорыстное общение на равных — независимость. В реальном общении, как правило, сочетаются оба стиля. Важны пропорции. Когда ребенок мал, неизбежно преобладает авторитарный стиль: ведь взрослый все — абсолютно все — должен показывать ребенку, руководить им. Но вот к 2—3 г. малыш уже многое знает, умеет. Постепенно начинает проявляться эффект бескорыстного общения. Ребенок все больше полагается на свои силы. Глобальная подражательность уступает место независимости.

Итак, малыш становится независимым. Хорошо это или плохо? Судите сами. Жизнь — дело нелегкое. Нельзя все время идти по следам других. Рано или поздно ребенок должен будет встретиться с жизнью лицом к лицу и начать самостоятельно принимать решения. Быть может, даже идти наперекор традициям. А это трудно, очень трудно. И если такая тяжесть ляжет внезапно, неизвестно, выдержат ли хрупкие плечи маленького человека.

Рождение — это отделение ребенка от матери, первый шаг в самостоятельную жизнь. Мы знаем, как драматичен этот акт. С какой осторожностью и неторопливостью надо вводить малыша в новый мир.

Становление независимости — еще один шаг на пути рождения личности. Рвется еще одна ниточка, связывающая малыша со взрослыми, ниточка не телесная, а духовная. Это неизбежно: ведь ребенок должен будет пойти дальше нас. Но чем медленнее будет совершаться этот процесс, тем меньше будет элемент страдания.

Какова же цена независимости? Ребенок платит за нее первыми тревогами, неуверенностью — неизбежными спутниками самостоятельного плавания вдали от родных берегов. Приобретает же он несравненно больше — умение не прятаться за чужую спину, смело шагать в неизведанное, брать ответственность на себя. А мы, взрослые, платим за нее расставанием со своим непререкаемым, абсолютным авторитетом «доброго волшебника». Но это не страшно. А может быть, и хорошо. Не будет ли умение вовремя и без сожаления расстаться с таким авторитетом залогом будущего истинного уважения к нам наших детей?