Революционные народники. Книга для учащихся старших классов

Глава VI. «Народная воля» и «Черный передел». Деятельность организации «Народная воля» до 1 марта 1881 г.

В переписке и статьях К. Маркса и Ф. Энгельса 1870-х – начала 1880-х гг. часто встречались такие оценки и предвидения:

Свидетельства столь компетентных очевидцев событий указывают как на общий кризис самодержавия, так и на высокий международный авторитет российского революционного движения.

И то и другое было явными признаками второй революционной ситуации в России на рубеже 1870 – 1880-х гг. Как же развивалась эта революционная ситуация, каковы ее общие и специфические черты?

В.И. Ленин указывал на три главных признака любой революционной ситуации:

Активность трудящихся масс в конце 70-х – начале 80-х гг. была ниже, чем в период первой революционной ситуации. Этот факт отметил В.И. Ленин, писавший, что вторая революционная ситуация протекала в эпоху, когда крестьянские массы еще спали, а в рабочем классе не было «…ни широкого движения, ни твердой организации…»[31].

Иными словами, накал событий на рубеже 1870 – 1880-х гг., остроту кризиса «верхов» в основном определяли героическая борьба революционных народников[32] и та ситуация, в которой очутилось правительство Александра II в результате воздействия целого ряда факторов социально-экономического и политического характера.

Таким образом, главное – проследить за тем, что происходило в революционной среде, какими оказались для нее последствия недавнего раскола сил.

Обратимся сначала к тем революционерам, которые остались на старых позициях и образовали «Черный передел». В эту организацию вошло 16 землевольцев (среди них – Плеханов, Аптекман, Засулич, Стефанович) и новые лица: Щедрин, Ковальская, Козлов и другие. «Черный передел» оставался в целом на позициях «Земли и воли». Но жизнь заставляла «деревенщиков» вносить коррективы и программного, и организационного порядка.

Чернопередельцы, добровольно уступив «Народной воле» большую долю наследства «Земли и воли», получили лишь часть денежных средств и типографское оборудование, находящееся в Смоленске. Типография «Черного передела» начала работу в ноябре 1879 г., но уже в январе 1880 г. была раскрыта жандармами. Вслед за этим последовал еще ряд арестов чернопередельцев. Однако организация постепенно, в трудных условиях, но разворачивала свою работу. Велась активная пропаганда среди студентов и рабочих Петербурга, Москвы, Тулы, Харькова. Появились у чернопередельцев определенные связи и в военной среде, особенно в Кронштадте. Самостоятельной военной организации «Черного передела» создано не было, военные кружки ничем не отличались от обычных. Следует сказать, что чернопередельцы, в отличие от «Земли и воли», принципиально не признавали централизма. Организация существовала как федерация равноправных кружков. Петербургский кружок пользовался авторитетом лишь в силу опытности в революционных делах его членов. Однако в полном составе основатели «Черного передела» действовали всего несколько месяцев. К февралю 1880 г. девять из них были арестованы. Тогда же Плеханову, Засулич, Дейчу и Стефановичу пришлось эмигрировать в Швейцарию. В Петербурге был сформирован новый чернопередельский центр, который продолжил работу своих предшественников.

Проблемой для чернопередельцев стали отношения с «Народной волей».

Чем дальше, тем больше и в центре увеличивалась тяга к объединению ведущих народнических организаций. После казни народовольцами царя 1 марта 1881 г. репрессии обрушились и на «Черный передел». Оставшиеся на свободе оказались не в состоянии продолжать пропагандистскую и организационную работу в деревне. В конце концов, с одобрения чернопередельцев, находящихся в Швейцарии, в ноябре 1881 г. произошло присоединение «Черного передела» к «Народной воле». Таким образом, давнишние дружеские связи, совместная революционная деятельность (пропаганда среди рабочих, студентов), разочарование в пропаганде среди крестьян привели чернопередельцев к пониманию необходимости политической борьбы с правительством. Они присоединяются к «Народной воле», деятельность которой, напомним, и создает особую остроту правительственного кризиса в 1879 – 1882 гг.

В 1894 г. Ф. Энгельс, вспоминая о российских событиях пятнадцатилетней давности, писал:

Выбор у царизма был чрезвычайно беден: или борьба с революционерами не на жизнь, а на смерть, или изменение политического строя России. Если в годы первой революционной ситуации речь шла о размерах и форме уступок массовому движению со стороны царизма, то в 70 – 80-х гг. встал вопрос о существовании самодержавия в его неизменном виде.

Позиции народовольцев усиливала широкая поддержка их борьбы европейскими революционерами.

Личные контакты и переписка народовольцев с К. Марксом и Ф. Энгельсом, тесные связи с французскими, немецкими, польскими, румынскими, американскими, итальянскими, болгарскими, венгерскими радикалами, деятельность постоянных представителей революционной России за границей – Лаврова, Гартмана, Кравчинского, Тихомирова, Ошаниной – подтверждают ленинский вывод.

Позиции царизма ослаблялись тем, что он в годы второй революционной ситуации быстро терял общественную поддержку. Дошло до того, что в апреле 1879 г. либералы, проводя в Москве первый земский съезд, обсуждали идею создания своего тайного общества[35]. «Верхи» заставлял колебаться, судорожно искать выход из создавшегося положения страх перед возможным слиянием революционного движения с нарастающим протестом трудящихся масс.

К концу 1870-х гг. «кризис верхов» был налицо. Особое значение для его начала имело уже упоминавшееся «дело» В. Засулич. После ее оправдания судом присяжных – этого, с точки зрения властей, судебного казуса – заработало созванное при царе Особое совещание для изыскания мер к лучшей охране спокойствия и безопасности в империи. Меры были «изысканы» исключительно репрессивные: сокращение контингента студентов в высших учебных заведениях, увеличение состава полиции, создание особых полицейских судов, передача военно-полевому суду разбора преступлений, направленных против «должностных лиц». Естественно, полицейские новшества не прошли бесследно прежде всего для населения столицы. Зимой 1878 – 1879 гг. в Петербурге было арестовано свыше двух тысяч человек.

В эти месяцы правительственные круги были заняты бесконечными совещаниями, судорожно искали выход из создавшегося положения. Непрерывно работают Особое совещание, Совет министров, Государственный совет, Соединенное присутствие департаментов. Создается впечатление, что их деятельность оказывается отголоском движения революционеров, которые уверенно перехватили у правительства инициативу.

4 августа 1878 г. Сергей Кравчинский заколол кинжалом шефа жандармов Мезенцова. Жандармским и полицейским властям предоставляется право ареста лиц, подозреваемых в государственных преступлениях. Открываются шлюзы административного произвола, всеобщего шпионажа и доносов. Заодно дан циркуляр на случай «возникновения неудобных ходатайств в среде земских дворянских собраний».

Страх царизма был вполне обоснован. Как и предшествующие организации, «Народная воля» развернула активную деятельность среди рабочих. Взгляд ее деятелей на рабочих отличался от воззрений землевольцев, которые видели в пролетариате лишь союзника крестьян, союзника без какой бы то ни было самостоятельной роли. Народовольцы, считая, что рабочие являются тем отрядом эксплуатируемых, который первым должен поддержать выступление партии в городах, взялись за создание рабочей организации «Народной воли». Основная заслуга в этом, несомненно, принадлежит Желябову, который сумел стать своим человеком на заводских окраинах Петербурга, действуя там под именем Тараса или Захара. Именно его усилиями в столице была создана сеть кружков. Он участвовал в собраниях, объясняя рабочим лозунги и требования «Народной воли». Да Желябов и сам говорил: «Мое настоящее место на улице, в толпе рабочих».

В 1880 г. по инициативе Желябова был выпущен первый номер «Рабочей газеты». Газета получилась удачной: живой язык, точные, меткие рубрики, например «Рабочее житье-бытье», обеспечили издание 600 – 1.000 экземпляров. Правда, печатная агитация народовольцев среди рабочих более широкого распространения не получила. И не только из-за того, что силы Исполнительного Комитета были сосредоточены на организации покушения на Александра II. Просто и революционерам, и рабочим были больше по душе живые беседы. В 1881 г. «Народная воля» в своей газете сообщила, что только в Петербурге около 30 членов общества были направлены к рабочим, «в числе их самые талантливые и ценные из наших товарищей».

Вскоре на крупнейших заводах столицы: Обуховском, Семенниковском, Балтийском, Нобеля, Лесснера и других, как и на Варшавской железной дороге, стали возникать рабочие кружки. Мечта Желябова о централизованной рабочей организации начинала осуществляться. Очень важным было и то, что в ходе своей деятельности эти кружки выдвинули из рабочей среды настоящих руководителей: Тимофея Михайлова, Андрея Преснякова.

Дело не ограничилось столицей. К петербургской организации примыкала московская рабочая группа «Народной воли», которая насчитывала 110 – 120 членов и вела пропаганду на 30 предприятиях города.

Всего по России «Народная воля» в начале 1880-х гг. насчитывала полторы тысячи организованных рабочих. Вместе с ними народовольцы участвовали в забастовках и волнениях на заводах и фабриках. И хотя число таких акций было невелико, влияние «Народной воли» на рабочих признавал даже «бархатный диктатор» М.Т. Лорис-Меликов.

Главной задачей народовольческой пропаганды среди рабочих являлась подготовка свержения царизма. Пропаганда велась от возмущения «своим», заводским начальством к недовольству правительством. «Устав дружины (подгруппы) рабочих» говорит об участии ее членов в террористической деятельности, да и среди самих политически неразвитых рабочих проявлялась склонность к фабричному террору (убийству ненавистных мастеров, наушников, шпионов). Правда, к политическому террору основная масса рабочих была равнодушна или враждебна. Вера в доброго царя сохранялась среди угнетенных классов вплоть до революции 1905 – 1907 гг. В конце же 70-х – начале 80-х гг. XIX в. по этому поводу рабочими была даже сложена поговорка: «Посуду бей, а самовар не трогай».

Нет, народовольцы не смогли и не могли создать действительно массовую и пролетарскую организацию. Пролетариат России еще не сложился как класс, он только накапливал опыт борьбы с угнетателями. К объективным причинам неудач в деятельности народовольцев среди рабочих добавлялись и субъективные. Начать с того, что революционеры понимали под политикой «деятельность, оторванную от рабочего движения», суживали «политику до одной только заговорщической борьбы»[36]. С другой стороны, обнаружив в рабочей среде революционные элементы, народовольцы по-прежнему пытались с их помощью найти пути к социализму, минуя капитализм. «Спасая» крестьянскую общину от уничтожения, «Народная воля» «перепрыгивала» не только через капитализм, но и через пролетариат, поскольку этот класс формируется, организуется и становится силой именно в период капиталистического развития страны.

Тем не менее деятельность народовольцев среди рабочих сыграла важную роль в развитии рабочего движения в России. «Народной воле» удалось привлечь к революционному делу новые слои пролетариата, организовать их, познакомить с новой социалистической (в том числе и марксистской) литературой. Получив от народовольцев революционный заряд, рабочие все больше задумывались над историческим местом и ролью своего класса и впоследствии, уже с помощью социал-демократии, приходили к их осознанию.

Благодатную среду для пропаганды революционных идей народовольцы нашли не только среди рабочих, но и в армии, прежде всего в офицерском корпусе. Объяснений этому обстоятельству было несколько. Как вспоминала В.Н. Фигнер,

Немаловажную роль сыграли армейские и флотские порядки, по которым вышестоящие «держиморды» могли безнаказанно издеваться над подчиненными офицерами. Наконец, большое значение имело и неважное материальное положение офицеров низшего звена, что, кстати, отмечалось даже в специальных записках, подававшихся императору армейским начальством.

Считая политическую борьбу с самодержавием основой своей деятельности, народовольцы были обязаны признать армию одной из важнейших сил восстания и взяться за агитационную работу среди офицерства. Действительно, в инструкции «Подготовительная работа партии» отмечалось:

Начало военно-революционной организации положено возникновением в 1880 г. в Кронштадте Морского кружка. Это не было случайностью. Заграничные плавания, знакомившие офицерство с новейшей социалистической литературой, а еще в большей степени вольнолюбивые традиции Балтийского флота этому способствовали[37].

В создании кружка вновь проявились ораторский талант, замечательные организаторские способности Желябова. Можно сказать, что начало было положено его речью на квартире лейтенанта Суханова, где собрались офицеры-моряки. С искренним возмущением говорил Желябов о преследовании правительством прогрессивной мысли, об издевательствах над заключенными в тюрьмах, о казнях революционеров. Он изложил и объяснил программные требования «Народной воли», логически доказав необходимость террора и цареубийства.

Речь Желябова произвела огромное впечатление. Об этом говорят воспоминания одного из участников собрания.

В 1880 г. 14 кронштадтских офицеров объединились в революционный кружок, получивший название Морского. Формально он примкнул к «Народной воле», отчисляя половину собранных взносов в фонд общества. Фактически кружок сохранял определенную независимость, не принимая безоговорочно решений Исполнительного Комитета. Морской кружок занимался только пропагандой и организацией офицеров, не участвуя в террористических актах. Последнее полностью совпадало с решением «Народной воли» беречь офицеров и не привлекать их к террору.

Морской кружок распространял среди офицеров литературу «Народной воли», его члены после провала одной из конспиративных квартир общества быстро «очистили» ее, перепрятав оружие, литературу, типографию. Они и сами изучали типографское дело под руководством специально присланного в Кронштадт члена Исполнительного Комитета М. Грачевского. Однако наладить выпуск изданий военной организации не удалось. Моряки согласились принять участие в освобождении узников Петропавловской крепости, но и этому проекту не суждено было осуществиться.

Главное же заключалось в том, что моряки-революционеры служили организующим центром для кронштадтских кружков офицеров-артиллеристов и пехотинцев. Именно это дало возможность народовольцам создать в конце 1880 г. Центральный военный кружок – прообраз Военной организации «Народной воли», о деятельности которой будет рассказано позже. В Центральный кружок от Исполнительного Комитета вошли Желябов и Н. Колодкевич, но истинной его душой был Николай Суханов.

Центральный кружок был более строго, нежели Морской, связан с Комитетом, решения которого стали для него законом. Основными задачами Центрального кружка являлись организация местных кружков офицеров и постепенная подготовка восстания. Не слившись полностью с Комитетом, но являясь руководителям местных офицерских объединений, Центральный кружок создавал параллельно гражданской и военную организацию.

Такое положение было вызвано опасением, как бы провал занятых террором гражданских групп не разрушил находящуюся еще по сути дела в зародыше Военную организацию. Действительно, к марту – апрелю 1881 г. существовало лишь 7 кружков, объединявших около пятидесяти офицеров. Расцвет деятельности Военной организации «Народной воли» был впереди.

Наиболее прочные позиции народники 1870-х гг. завоевали в студенческой среде, на протяжении 60 – 70-х гг. XIX в. студенчество России горело желанием, по словам В.И. Ленина, «просветить и разбудить спящие крестьянские массы»[38]. В студенчестве народовольцы нашли постоянный и надежный источник пополнения организации. Этому способствовало стремление студентов объединиться в кружки самообразования, заводить кассы взаимопомощи, составлять полулегальные библиотеки. Характер и условия существования этих объединений автоматически приводили к тому, что рано или поздно они приобретали антиправительственное направление. Тогда, часто по своей инициативе, они вступали в деловые связи с революционными организациями.

«Народная воля» не прошла мимо такого важного резерва революционного движения. По мысли Желябова, партия должна была не просто вести агитационную и организационную работу среди студенчества, но научиться управлять им, т.е. по необходимости активизировать или сдерживать студенческое движение.

В этой работе народовольцам во многом удалось добиться своего. В 1879 – 1882 гг. студенты были пропагандистами в рабочих кружках, печатниками народовольческих типографий, участниками террористических акций. Собственно говоря, народовольцы не нуждались в создании общестуденческой организации, так как и без того студенты составляли костяк народовольческих кружков. Однако какой-то центр студенчества был необходим. Им стал созданный в январе 1880 г. кружок Петербургского университета.

Здесь, в стенах университета, брожение, недовольство политикой царизма проявлялись с особой силой. В силу относительной самостоятельности университетов в них сложилась совершенно необычная для России обстановка.

Как рассказывал академик С.Ф. Платонов, в знаменитом длинном университетском коридоре всегда стоял шум, можно было почитать или купить прокламации. Они лежали пачками на подоконниках и продавались открыто. Рядом, в гардеробе, шли политические беседы, действовали агитаторы, готовились сходки. На них, этих сходках, зимой 1880 – 1881 гг. окончательно сложился Центральный кружок, руководителями которого на первых порах были Желябов и Перовская.

М. Кроль, член Центрального кружка, вспоминал:

Так Кроль говорит о Перовской. Но о том, что именно она руководила деятельностью их кружка, он узнал только после 1 марта 1881 г.

Исполнительный Комитет стремился усилить революционное «крыло» студентов, вызвать оппозиционное брожение. В самом начале 1881 г. в университете прошел слух, что 8 февраля ожидается объявление какой-то царской «милости» студентам. Решено было не допускать оваций подачке властей, выразив протест министру просвещения Сабурову. В студенческих кружках протест согласились поддержать 300 – 400 человек.

8 февраля 1881 г. актовый зал университета был переполнен. Здесь собралось около двух тысяч профессоров, студентов и сановной публики. Не только в проходах, но и на всех подоконниках стояли люди. Среди студентов находились Желябов и Перовская. Демонстранты выступили сразу же вслед за прочтением годового отчета университета. Один из руководителей Центрального кружка произнес речь, подготовленную им накануне совместно с Желябовым. Зал, опешивший от неожиданности, невольно выслушал почти до конца гневные слова о лживой и подлой политике правительства. Когда же, опомнившись, зашумел, то с двух сторон в партер полетели листовки, обвинявшие правительство в установлении режима «железного деспотизма, прикрытого посулами и подачками». Демонстранты не остановились и на этом. В суматохе один из членов Центрального кружка П. Подбельский спокойно подошел к Сабурову, пытавшемуся утихомирить бушующий зал, и дал ему пощечину.

После событий 8 февраля волнения в университете не прекращались несколько дней, сходки и сбор средств в фонд «Народной воли» проходили на всех курсах. Университетский суд смог собраться лишь 12 февраля. Он передал двух зачинщиков протеста в уголовный суд, самолично наказав еще 72 студента.

Одновременно с Центральным петербургским студенческие кружки возникают в Московском, Харьковском, Киевском университетах, а также в гимназиях и реальных училищах 25 городов России. Эти кружки много сделали для развития учащейся молодежи, ее политического созревания. Еще раз повторим, что именно из среды студенчества выходили основные деятели революционного движения России тех лет.

Однако в целом «Народной воле» не удалось придать студенческому движению полностью политический характер. Тут сказалась переоценка народовольцами степени революционности и сознательности студенчества. В еще большей степени причиной было то, что Исполнительный Комитет в расцвете своей деятельности не успел объединить стихийно возникавшие в различных городах студенческие кружки. Как и в случаях с военной и рабочей организациями, студенческие выступления в поддержку народовольцев начались в основном в 1882 г., когда само народовольчество шло к закату.

Сложнее всего, как это ни странно, складывались отношения «Народной воли» с крестьянством. Подобно всем народникам, революционеры конца 70-х – начала 80-х гг. XIX в. считали, что «русский народ по преимуществу земледельческий» и что «жизнь… выдвигает на первый план вопрос о земле». С другой стороны, народовольцы рассчитывали поднять крестьянство не столько для совершения переворота, сколько для активного его участия в политической жизни страны после переворота.

Народовольцы – почти все в прошлом участники бесплодной, с их точки зрения, пропаганды в деревне – поначалу пытались создать на селе массовую организацию, но вскоре разочаровались в этой затее. Осенью 1879 г. господствующее настроение «Народной воли» выразил Л. Тихомиров. Он писал о том, что деятельность в деревне до сих пор напоминала «наполнение бездонных бочек Данаид» и что пора перестать «биться около народа как рыба об лед». Эти настроения отпугнули от «Народной воли» многих правоверных народников. Справедливости ради надо сказать, что в это время и среди самых упорных «деревенщиков» не находилось желающих вновь идти «в народ». Так или иначе, свою деятельность среди крестьян «Народная воля» начала осенью 1880 г. с внимательного изучения положения в деревне.

То, что интерес к крестьянству «вернулся» к народовольцам именно в указанное время, далеко не случайность. Осенью 1880 г. кризис «верхов» дополняется резким обострением нужды крестьянских масс. Вследствие неурожая ряд губерний охватил голод. Петербург, Москва и другие крупные города были наводнены сельской беднотой, искавшей целыми семьями спасения от голода и вынужденной кормиться подаянием. Картина дополнялась брожением, недовольством в деревнях, напоминавшими народовольцам о революционных возможностях крестьянства.

О положении крестьянина в этот период народовольческая печать писала:

«Народная воля» начала работу в деревне с издания целого ряда документов, своего рода анкет. В одной из них ставились вопросы о поземельной общине, самоуправлении, уровне благосостояния населения. Но наибольший интерес составителей программы вызвали случаи бунтов, столкновений с кулаками, отношение крестьян к царю и слухи о переделе земель. Анкета просила также сообщать о результатах социалистической пропаганды в деревне.

В сентябре 1880 г. тот же Л. Тихомиров констатировал в «Листке „Народной воли“»:

Вторым шагом народовольцев в деревне была широкая пропаганда среди крестьянства. В газете «Народной воли» прямо указывалось:

Делались в этом направлении кое-какие практические шаги.

По свидетельству Н. Клеточникова, с осени 1880 г. «Народная воля» поставила вопрос о создании цепи народовольческих кружков на селе. События этого года заставили революционеров обсуждать и другие предложения. Желябов, сам сын крестьянина, знавший мужика настоящего, а не «шоколадного», особенно тяжело переживал известия о народных бедствиях. Однажды на квартире М. Ланганса и А. Корбы Желябов созвал членов Исполнительного Комитета. Он напомнил собравшимся о страданиях крестьянства от голода и предложил усилить пропаганду в деревне именно теперь.

Далее Желябов предлагал Комитету отсрочить покушение на царя и вплотную заняться подготовкой крестьянского восстания. Большинство руководителей «Народной воли», полагая, что наступил решающий момент в борьбе партии с монархией, отказались всецело переключиться на пропагандистскую и организаторскую работу в деревне, хотя никогда окончательно не прекращали этой работы.

Агитаторы действовали среди крестьян, по свидетельству А. Корбы, таким образом: «Главное – побольше прокламаций к народу, разъясняющих деятельность партии». Однако пропаганда эта не была систематической, велась, как правило, не оправдавшим себя и осужденным еще «Землей и волей» «летучим» методом: литература раздавалась проходящим и проезжающим, а то и вовсе разбрасывалась вблизи сел, вдоль проезжих дорог…

Не произошло качественных изменений в деятельности народовольцев среди крестьянства и после 1 марта 1881 г. Так что можно подвести ее основные итоги. К моменту образования «Народной воли» надежды народничества на подъем крестьянства для совершения социальной революции несколько померкли. Отсутствие условий для массового восстания, неподготовленность к нему забитых, политически неразвитых трудящихся масс являлись одной из причин решимости «политиков-террористов» действовать самостоятельно. Политические идеалы «Народной воли» остались почти неизвестны деревне, да и не были поняты ею. Аграрные же требования общества не могли не встретить сочувствия крестьян, поскольку говорили о необходимости вернуть крестьянству землю, освободить его от денежных поборов, произвола властей и эксплуатации со стороны кулака. Но и они полностью не были осознаны в деревне.

Но, убеждая крестьян в необходимости отпора правительству, народовольцы пробивали брешь в наивном крестьянском монархизме. Именно так оценивал деятельность «Народной воли» В.И. Ленин. Он писал, что

Однако революционеры способствовали

Не могли достигнуть… А если бы казнь императора была отложена и народовольцы сумели бы организовать и объединить во всероссийскую сеть рабочие, военные, студенческие и крестьянские кружки? В том-то и дело, что именно этого они не могли сделать. Ведь террор для народовольцев не был деятельностью только разрушающей. Наоборот, с их точки зрения, он нес в себе огромный созидательный заряд. Цареубийство, по расчетам революционеров, и должно было стать первым звеном в цепи политических и социальных изменений. Никто из них не представлял себе, что оно будет практически и последним шагом в деятельности организации. Отчего же так много сил отняла у «Народной воли» террористическая работа, почему она стала для нее фактическим самоубийством?

Террор «Народной воли» был вынужденным. Его диктовали конкретные обстоятельства – полицейский произвол, репрессии правительства, полное политическое бесправие граждан Российской империи. Это подчеркивали сами участники событий. Так, газета «Народная воля» писала по поводу убийства в США президента этой страны Д.А. Гарфильда:

К. Маркс и Ф. Энгельс не раз в своих работах подчеркивали, что у народников не было выбора средств, их методы были единственно возможными методами революционной деятельности в Российской империи 1870-х – начала 1880-х гг.

Трагизм народовольцев состоял в том, что террор, навязанный им обстоятельствами, развращающе действовал на организацию. Во-первых, уход самых энергичных революционеров в террор грозил ей ослаблением. Во-вторых, он наносил «Народной воле» моральный ущерб, лишая рядовых членов организации активности, инициативы, превращал в зрителей той борьбы, которую вел Исполнительный Комитет.

Смертный приговор Александру II был вынесен еще на липецком съезде «политиков». Исполнительный Комитет лишь подтвердил его 26 августа 1879 г. Однако прежде чем начать «охоту на царя», необходимо было добиться бесперебойной работы важнейших узлов тайного общества – типографии и нелегального паспортного стола, наладить систему строжайшей конспирации (шифры, сигналы, пароли и т.п.). Все это возлагалось на главного специалиста по конспиративным хитростям – Александра Михайлова. Он был не просто осторожен и неуловим. Он был символом осторожности и неуловимости. Михайлов знал в лицо почти всех столичных филеров, помнил наизусть проходные дворы, все петербургские здания с двумя выходами. Михайлов обучал конспирации членов «Народной воли», ссорился и ругался с ними из-за малейшего несоблюдения ее правил. Товарищи нарекли Александра Дмитриевича «Дворником» за его любовь к аккуратности, к пунктуальности.

За плечами Михайлова была студенческая «история» в Технологическом институте, работа среди раскольников, побег в 1878 г. из полицейской засады. Случалось ему помогать и другим нелегалам скрываться от погони. Один из них рассказывал, как, уже отчаявшись уйти от шпионов, он увидел на улице Михайлова. Проходя мимо него, шепнул: «Меня ловят». Александр Дмитриевич, не оборачиваясь, ответил: «Иди вперед». Затем Михайлов догнал беглеца и сказал: «Номер 37, во двор, через двор на Фонтанку, номер 50, во двор, догоню…» Преследуемый полицией нелегал увидел дом 37, свернул во двор, очень темный с закоулками, неожиданно для себя оказался на Фонтанке, круто повернул к дому 50, пошел во двор. Там его уже ждал Михайлов, – еще один проходной двор, переулок, и погоня отстала…

Поздней осенью 1879 г. на 14-й версте близ Одессы появился новый железнодорожный сторож с супругой. Обычный сторож, крестьянского вида, не старый. В то же время сторож был не совсем обычный, поскольку явился к начальнику дистанции с запиской от барона Унгерн-Штерберга, влиятельного лица на Юго-Западной железной дороге и к тому же зятя генерал-губернатора Одессы Тотлебена. По слухам, новый сторож служил раньше в дворниках у одной знатной дамы, которая, узнав, что его жена страдает туберкулезом, попросила барона дать ее слуге работу на свежем воздухе. Барон черкнул записку, и все устроилось… к удовольствию Исполнительного Комитета «Народной воли». В это время как раз организовывалось покушение на императора при возвращении его из Крыма. Как впоследствии установила полиция, сторожем на железной дороге оказался член Исполнительного Комитета Михаил Фроленко, его «женой» – тоже член Комитета Татьяна Лебедева, а «знатной дамой», побывавшей у барона Унгерн-Штерберга, – еще один руководитель «Народной воли» – Вера Фигнер. Операция протекала успешно, но императорский поезд проследовал не через Одессу, а на Александровск.

Здесь его ожидала другая группа народовольцев во главе с Желябовым. В начале ноября 1879 г. в городскую управу Александровска обратился приезжий купец Черемисов с просьбой отвести ему землю для устройства кожевенного завода. Правда, участок земли он выбрал неподходящий – у самого полотна железной дороги. Черемисов устраивался надолго: привез жену, купил повозку, лошадь, вызвал землемера, обсуждал с живущими у него мастеровыми планы строительства завода. Дел действительно было много: предстояло просверлить железнодорожную насыпь, заложить мины, протянуть провода от насыпи к дороге. «Купец» – Желябов – выбивался из сил. Его «жена» А. Якимова слышит, как по ночам он кричит: «Прячь провода, прячь!» 18 ноября 1879 г. долгожданный царский поезд вынырнул из-за поворота быстро и неожиданно. Кто-то крикнул: «Жарь!» Желябов соединил провода… и – ничего. Не сработала электрическая цепь взрывателя. Мелькнули вагоны, пролязгали на стыках колеса, затих шум…

Теперь вся надежда на группу Перовской, работавшую под Москвой. Перовская и Гартман обосновались в старообрядческом Замоскворечье, вблизи Рогожско-Симоновской заставы (ныне – застава Ильича). Семь километров до Москвы, тут уж железнодорожным сторожем не устроишься и под насыпь мину не подложишь. Остается одно – подкоп[41]. Что это была за работа! Узкий лаз – галерея с самодельными, постоянно потрескивающими креплениями. Работающий лежа отковыривает комья земли и ссыпает их на лист железа или фанеры, который его товарищи веревкой вытаскивают наружу, в дом. Ночью вытащенную землю разбрасывают ровным слоем по огороду.

Александр Михайлов на следствии вспоминал:

Двигаться можно было только на животе, работали от полутора до трех часов каждый. За день (с 7 до 21 часа) вырывали от 2 до 3 аршин (140 – 210 см). Во время дождя приходилось вычерпывать из галереи по 300 – 400 ведер воды… Не выдержали такого напряжения Морозов, Арончик; да и кое-кто из работавших до конца, боясь обвала и мучительной смерти, брал с собой в галерею яд, чтобы в случае чего покончить с жизнью разом.

Несмотря ни на что, подкоп был готов в срок, но в дело вновь вмешался случай. На одной из станций царский поезд обогнал на полчаса поезд со свитой. Эти полчаса и спасли Александра II. Приняв императорский состав за свитский, народовольцы пропустили его, взорвав мину под четвертым вагоном второго поезда. Однако в этом вагоне находились лишь фрукты, предназначенные для императорского стола.

Граф Адлерберг, ехавший с Александром II в одном вагоне, прибыл из Москвы к месту покушения и ужаснулся – от двух вагонов свитского состава остался, по его словам, «мармелад какой-то». Сам император отнесся к рассказу царедворца равнодушно, он верил в свою счастливую звезду. Но на всякий случай счел необходимым отслужить благодарственный молебен.

Энтузиазма по случаю спасения «обожаемого» монарха в народе не наблюдалось. В Москве решили было провести подписку среди населения для сооружения часовни на месте покушения, но, как с негодованием писали «Московские ведомости», набрали лишь 153 рубля.

После покушения правительственные репрессии обрушились с новой силой. Правительство приняло экстраординарные меры – страну разделили на шесть временных военных генерал-губернаторств. Власть генерал-губернаторов распространялась не только на вверенные им губернии, но и на смежные; им подчинялись все гражданские и судебные чиновники; отныне генерал-губернатор обладал правом административной высылки, ареста любого лица, запрещения периодических изданий. Одним словом, к монарху всероссийскому добавились «монархи» петербургский, московский, киевский, харьковский, одесский, варшавский. Они сочиняли законы (только за 1879 г. – 445 чрезвычайных узаконений); новые статьи расходов государственных средств (круглосуточное дежурство дворников в столице, введенное петербургским генерал-губернатором Гурко, обошлось налогоплательщикам в 1 млн. рублей); вагонами отправляли «подозрительных» в административную ссылку; вешали людей неопознанными.

Об установлении в империи террора и подозрительности, граничащей с паникой, свидетельствует инструкция, изданная в 1879 г. одесским генерал-губернатором Тотлебеном для чиновников Ялтинского порта. В ней говорится:

Генерал-губернаторства, полицейские расправы были не единственными детищами правительственной политики. Не менее активно действует в 1870 – 1880-х гг. и цензура. Современники свидетельствуют, что стихи в цензуре «резали» оттого, что цензоры были уверены: под словом «заря» обязательно скрывается революция, а «гады, бегущие от света» – непременно намек на власти, а то и на особ августейшей фамилии. Отчаявшимся в борьбе с цензурой русским литераторам предоставлялось удовлетворяться афоризмами вроде: «От красноречия до косноязычия – один шаг… через цензуру».

Своих надлитературных коллег активно поддерживали почтовые цензоры. Однажды эти соглядатаи, сидящие в так называемых «черных кабинетах» и вскрывающие частную корреспонденцию, едва не сорвали шахматный матч Москва – Петербург, шедший по переписке. Полицейские начали задерживать непонятные для них, явно «шифрованные» открытки, адресованные известному шахматисту М.И. Чигорину. Отнюдь не преувеличением звучат слова одной из статей народовольческой газеты:

Об этом же разгуле террора свидетельствует и русская бесцензурная поэзия:

Однако генерал-губернаторы не вывели страну из кризиса, несмотря на «взятые» ими чрезвычайные меры. Очевидцы свидетельствовали:

К лету 1879 г. стало ясно, что одними полицейско-репрессивными мерами не удастся «умиротворить» страну.

Для народовольцев пришло время подвести итоги покушения на железной дороге. Сплошные неудачи? Да, император уцелел, но накоплен опыт, которого так не хватало. Арестован Гольденберг, перевозивший не понадобившийся в Одессе динамит, но удалось, несмотря на усилия всей российской полиции, переправить за границу участника московского взрыва Гартмана. Кстати, благодаря Гартману «Народная воля» впервые узнала о том внимании и сочувствии, с которыми прогрессивная Европа начинала следить за борьбой революционеров с царизмом.

Через дипломатические каналы царское правительство настояло на аресте Гартмана французской полицией и последующей выдаче его российским властям как уголовного преступника. В успехе операции дипломаты не сомневались. Тем более что однажды подобный демарш удался (швейцарские власти выдали царизму С.Г. Нечаева именно как уголовного преступника, вдохновителя убийства студента Иванова). Если уж покушавшегося на жизнь какого-то Иванова заполучили, то в участи покушавшегося на жизнь государя императора не было сомнений.

Однако все вышло вопреки полицейско-дипломатическим расчетам. В защиту Гартмана выступила не только русская революционная эмиграция, но и вся прогрессивная Европа. С требованием не выдавать народовольца в руки царских палачей к французскому правительству обратился патриарх французской литературы Виктор Гюго. В защиту Гартмана выступили также конгресс социалистов во Франции, известный журналист Рошфор, К. Маркс… Гартман был освобожден из-под ареста и укрылся в Англии.

Покушения на жизнь Александра II принесли «Народной воле» и большую беду. Г. Гольденберг, арестованный в ноябре 1879 г. с динамитом, теперь, после взрыва под Москвой, стал для следствия центральной фигурой. Вскоре он попался на полицейскую провокацию. Сначала Гольденберг многое рассказал подсаженному в камеру полицейскому агенту, а затем за него взялся товарищ прокурора Одесского военного суда Добржинский. Опытный судейский чиновник разыграл перед Гольденбергом роль человека, понимающего нужды простого народа. Яркими красками живописал он горе страны, страдающей от жертв, приносимых прогрессивной молодежью. В заключение уверил арестованного в том, что с правительством можно договориться о проведении реформ, если его информировать о целях революционеров, их методах и т.п.

Поверив Добржинскому, Гольденберг сдался. Он рассказал все, начиная с дела Засулич и кончая московским покушением. Только после перевода в Петербург Гольденберг понял, что никто не собирается обсуждать с революционерами пути дальнейшего развития страны, что он стал элементарным предателем. К тому же до него дошло запоздавшее предупреждение Исполнительного Комитета. В июле 1880 г. Гольденберг повесился в тюремной камере.

Его откровенность дорого стоила «Народной воле». Она могла бы принести партии еще больший вред, если бы не Николай Васильевич Клеточников. Он был, вероятно, первым контрразведчиком революционных сил России. Бывший помощник кассира Симферопольского общества взаимного кредита стал правой рукой делопроизводителя департамента полиции. Его непосредственный начальник генерал Кириллов, не удержавшись, даже на суде хвалил аккуратность и безотказность Клеточникова-чиновника. Николай Васильевич появился в Петербурге в 1878 г. Он познакомился с Михайловым и смог осуществить давнюю мечту Александра Дмитриевича о проникновении в III отделение. С января 1879 г. Клеточников начинает службу в полиции. Благодаря старанию и уникальному почерку он был допущен к секретнейшим документам. Клеточников составлял или переписывал записки о результатах агентурных наблюдений, шифровал и дешифровывал секретные телеграммы, вел переписку о лицах, содержащихся в Петропавловской крепости, был посвящен в дела политического розыска, ведущегося не только в Петербурге, но и во всей империи. В результате в народовольческой газете из номера в номер появлялись объявления, например: «Исполнительный Комитет извещает, что Петр Иванович Рачковский… состоит на жаловании в Третьем отделении. Его приметы: рост высокий, телосложение довольно плотное, волосы и глаза черные, кожа на лице белая с румянцем, черты крупные, нос довольно толстый и длинный; на вид лет 28 – 29. Усы густые черные. Бороду и баки в настоящее время бреет. Исполнительный Комитет просит остерегаться шпиона»[43]. И после своего ареста Клеточников стремился прежде всего облегчить участь товарищей. Тюремное начальство по приказам сверху пыталось сломить дух и здоровье народовольцев, запрещая им прогулки в крепостном дворе, чтение книг и журналов, общение друг с другом. В знак протеста против варварских условий содержания заключенных Николай Васильевич, больной туберкулезом, решился на голодовку, отчетливо сознавая, что в подобной ситуации она для него смертельно опасна. Действительно, голодовка и болезнь быстро свели его в могилу[44], но своим протестом он помог товарищам – тюремный режим был несколько смягчен. Нет, недаром народовольцы называли Клеточникова «щитом „Народной воли“».

Зимой 1879 – 1880 гг. революционеры готовили неслыханное по дерзости и смелости покушение на царя – взрыв столовой Зимнего дворца. При дворце в эти годы находилось более пяти тысяч человек прислуги; проверка ее была, как правило, формальной, порядки – патриархальными. Собственно, на этом и строился план рабочего-революционера С. Халтурина. Ему, отличному мастеру, не составило большого труда стать дворцовым краснодеревщиком. Комната, в которой он жил с другими столярами, находилась точно под царской столовой. Халтурин не переставал дивиться дворцовым порядкам: слуги Зимнего свободно приглашали во дворец на свои торжества дюжины знакомых, оставляя их ночевать. Воровство процветало настолько, что Халтурину самому приходилось пару раз красть фарфоровые блюда, чтобы не выделяться из общей массы прислуги, не нарушать ее правил. Выделяться ему нельзя было никак. Выходя в город на встречу с членом Исполнительного Комитета А. Квятковским, Степан Николаевич каждый раз приносил в Зимний переданный ему динамит и прятал его в своей постели.

24 ноября 1879 г. Квятковский был арестован на квартире, которую он снимал под фамилией Чернышева. Трофеи полиции были велики: около 8 кг динамита, капсюли для взрывателей, нелегальные издания и, что самое страшное, – смятый листок с чертежом Зимнего дворца, на котором царская столовая была помечена крестиком.

Теперь для связи с Халтуриным Комитет выделил Желябова, но положение Степана Николаевича во дворце осложнилось. Ужесточился режим охраны Зимнего, проводились обыски, правда, пока что поверхностные, а динамита у Халтурина было еще недостаточно.

К тому же после ареста Квятковского в руках полиции оказалась тоненькая, но все-таки ниточка. 4 декабря она привела жандармов на Гончарную улицу, в дом № 7, где их ждала неожиданная и большая удача. Даже в государственном паспортном столе с трудом можно было найти такой ассортимент высококачественно выполненных документов: бланки паспортов, свидетельств, аттестатов, указов, формулярных списков, вырезки из подлинных документов с подписями и печатями, подписи и печати, сведенные на кальку. Огромный интерес для полиции представляли заполненные документы. Например, черновик метрики о бракосочетании некоего Лысенко с дворянкой Михайловой-Рогатиной. В адресном столе быстро отыскался и их адрес: Саперный переулок, дом 10, квартира 9. Оставалось навестить супругов и расспросить о том, как их документы могли оказаться в руках революционеров. Не было, конечно, никакого Лысенко, равно как и дворянки Михайловой-Рогатиной. По заинтересовавшему полицию адресу размещалась знаменитая типография «Народной воли». Работала она бесперебойно с августа 1879 г. Четыре просторные комнаты, два выхода, стенные шкафы, из мебели: стол, стулья, кровати, диваны. Николай Бух и Софья Иванова прописаны по Саперной, 10; Лубкин и Цукерман – наборщики – не прописаны нигде. Все оборудование типографии размещалось в сундуках да стенном шкафу и разворачивалось в рабочее положение за несколько минут. Работало оно почти бесшумно, выдавая за день до 300 газетных листов. При всем этом качество было такое, что в III отделении полагали, будто народовольческая литература тайно издается в какой-нибудь «настоящей» типографии, а бумага, пропитываемая особым составом, поставляется из Европы.

18 января 1880 г. все рухнуло. Полиция пришла с обыском, предварительно расставив городовых у обоих выходов. В ответ на требование открыть дверь революционеры открыли огонь из револьверов. Пока из казарм прибывали воинские части, вызванные жандармами, в типографии пылали костры – сжигались секретные бумаги, уничтожались знаки безопасности, бились стекла в окнах, чтобы предупредить товарищей о провале типографии. Ворвавшиеся в конце концов в комнаты полицейские избили всех, не разбирая, мужчина перед ними или женщина, а затем связали арестованных народовольцев. Только после этого обнаружили в задней комнате тело застрелившегося Лубкина…

Провал не надолго прервал выпуск народовольческой литературы. Уже в мае 1880 г. А. Михайлов организовал в Петербурге «Летучую типографию „Народной воли“». Роль квартирных хозяев Агрескуловых при ней играли Н. Кибальчич и П. Ивановская.

А Халтурина торопили. Особенно после того, как в последних числах января прошел слух о переселении столяров в другое помещение. К тому же Степан Николаевич осунулся, глаза запали, лицо пожелтело – свое страшное дело делали пары динамита. Но он упрямился, хотел взрывать наверняка, требовал еще и еще взрывчатки (Желябов даже спросил, не весь ли стольный град Халтурин собирается пустить в распыл).

Когда же в каморке столяров Зимнего дворца скопилось более 32 кг динамита, Исполнительный Комитет приказал – взрывать! Прошло еще несколько дней, а Халтурин все не мог выполнить приказ. «Нельзя было…», «Не удалось…» – ронял он на ходу встречавшему его ежедневно Желябову. Наконец 5 февраля 1880 г., подойдя к Андрею Ивановичу вплотную, Халтурин буднично сказал: «Готово…» Почти одновременно с его словами грохнуло, зазвенели вылетевшие из окон стекла, погасли все огни Зимнего дворца. Смотреть дальше было опасно, и Желябов увел Халтурина на конспиративную квартиру.

Подробности происшедшего во дворце народовольцы узнали из газет. 5 февраля в 18.30 у его величества «имел быть парадный обед» в честь приезда в Санкт-Петербург великого герцога, принца Александра Гессенского. Вновь подвела железная дорога – поезд принца опоздал на полчаса, и эти 30 минут спасли жизнь российского императора. Взрыв в столовой раздался в тот момент, когда «высочество» и «величество» встретились в Малой маршальской зале. Взрывом было убито 10 человек охраны и прислуги и 53 человека ранено.

Главным паникером стал сам Александр II, посадивший себя под двухнедельный домашний арест, никуда не выходивший из дворца с 5 по 19 февраля. (Император даже не побывал на благодарственном молебне в Казанском соборе.)

Газеты «зарычали» на обывателя страшными словами: «инсуррекция» (восстание), «экспроприация»; разразилась паника на бирже – владельцы капиталов переводили их за границу. То ли поддавшись панике, то ли стремясь предупредить недоразумение с подписчиками, респектабельные, по-английски уравновешенные корреспонденты лондонской «Таймс» обратились к ним из Петербурга.

Теперь в полной мере проявилась вторая сторона кризиса «верхов» – попытки царизма встать на путь уступок, реформ, т.е. началось то, что один из весьма осведомленных очевидцев событий назвал «административными прыжками в разные стороны».

Напуганный взрывом Александр II сколотил очередную комиссию, на этот раз – «Верховную распорядительную комиссию по охранению государственного порядка и общественного спокойствия». Во главе ее был поставлен граф М.Т. Лорис-Меликов. На счету этого 55-летнего генерала были битвы, выигранные у турок на Кавказе и у чумы в Поволжье. Он не положил в карман, как было принято, а возвратил в казну неизрасходованные средства, отпущенные на борьбу с чумой. (При дворе этот жест вызвал легкий шок, Лорис-Меликова сочли оригиналом и чудаком.) Суть политики нового «спасителя» заключалась в том, чтобы организовать комбинированный поход против революционеров: душить их репрессиями и, заигрывая с «остальным обществом», изолировать революционное движение.

Впрочем, и правительство, и Лорис-Меликов вначале вынуждены были пойти на ряд более или менее значительных уступок. Российское общество с радостью восприняло отставку реакционнейшего министра народного просвещения Д. Толстого. Желая знать положение на местах, диктатор назначил сенатские ревизии в ряде губерний. Были несколько расширены права земств, смягчен цензурный режим. Наконец, составлен проект создания при самодержце законодательного органа[45].

Однако, насколько бы ни был лично честен и искренен в своих попытках улучшить внутреннее положение империи М.Т. Лорис-Меликов, объективно его деятельность выглядела попыткой обмануть общественное мнение. Попыткой привлечь его на сторону правительства, не собирающегося изменять коренные устои жизни России.

М.Е. Салтыков-Щедрин, близко знавший графа, создал в романе «Благонамеренные речи» фигуру государственного деятеля Тебенькова, цинично рассуждавшего:

А не воспрещать было очень легко, поскольку в России все более или менее прогрессивное, опасное для царизма было запрещено до графа Михаила Тариеловича. Претворяя в жизнь свою программу, Лорис-Меликов, с одной стороны, за 14 месяцев диктатуры вынес 18 смертных приговоров революционерам; а с другой – обещал расширить права земств, переименовал III отделение; заменил одного ретрограда на посту министра просвещения (Д. Толстого) другим (А. Сабуровым), разрабатывал проект государственной реформы, ничего практически не меняющей в политическом и общественном устройстве России.

Одним словом, в деятельности М.Т. Лорис-Меликова нашли отражение колебание и неуверенность правительственной политики. Повороты от децентрализации управления (генерал-губернаторства) к диктатуре; колебания от решительной борьбы с либерализмом к уступкам «обществу»; опора на дворянство и призывы ко всем «благомыслящим» поддержать правительство.

Однако для народовольцев события 5 февраля были неудачей, новым промахом. Они могли породить неуверенность, отпугнуть слабых, но слабых в Исполнительном Комитете не было. В апреле для подготовки нового покушения на императора в Одессу уехали Перовская, Саблин, Исаев, Якимова. Попытка вновь оказалась неудачной (Исаеву при опытах с миной оторвало несколько пальцев, задело и Якимову), но духом никто не пал.

Александра Михайлова давно привлекал Каменный мост, перекинутый через Екатерининский канал. Императорский экипаж, следуя с Царскосельского вокзала в Зимний дворец, никак не мог миновать этот мост. Когда Михайлов поделился своими наблюдениями с товарищами, возникла идея минировать мост и взорвать его под царским экипажем. Осуществление плана без раздумий поручили Желябову.

Опыт научил народовольцев прежде всего основательности. На разведку выехала целая экспедиция: на руле лодки – Макар Тетерка, на веслах – Желябов. Кроме того, Баранников, Пресняков, Грачевский. Осмотрели мощные опоры, промерили дно под мостом… Выяснилось, что динамит необходимо заложить в опоры моста, что можно сделать только под водой. Взрывать же удобнее всего с мостков, на которых прачки полоскали белье. Кибальчич подсчитал, что для успешного покушения нужно семь пудов взрывчатки. Он же придумал и оболочку для нее – четыре гуттаперчевые подушки. Их спустили с лодки к опорам моста, провода подвели под мостки для прачек.

Однако вскоре стало не до покушений. 24 июля 1880 г. полиция арестовала Преснякова. «Народная воля», отложив покушения, ждала окончания процесса над ним и Квятковским, арестованным ранее. Отказ от покушений не помог – 4 ноября оба народовольца были повешены. А 28 ноября организация понесла еще одну тяжелую утрату – был арестован Александр Михайлов.

Помимо всех прочих дел на нем лежала обязанность увековечения памяти погибших товарищей. 27 ноября Михайлов зашел в фотографию Таубе на Невском проспекте, чтобы заказать карточки казненных Квятковского и Преснякова. Был он одет в форму поручика, приклеил себе лихо торчащие усы. Несмотря на все предосторожности, поход его в фотографию за карточками государственных преступников был явно неконспиративным. Фотограф попросил Михайлова зайти на следующий день, он зашел и был арестован. Что же случилось? Как мог Александр Дмитриевич, «Дворник» «Народной воли», так нарушить правила конспирации? Он хотел попросить отправиться за фотографиями сочувствующего «Народной воле» студента, но затем решил не подвергать молодого человека опасности. Видимо, тут сыграло роль и еще одно обстоятельство. То, что Михайлов считал лично своим делом, – а сохранение памяти погибших товарищей он сам вменил себе в обязанность, – не перепоручал никому.

Народовольцы очень высоко оценивали роль Михайлова в организации.

Самим народовольцам было трудно представить Комитет без Михайлова (Клеточников заплакал, узнав о его аресте).

Невольно вспоминались недавние потери: Пресняков, Квятковский, Иванова, Бух… «Мы проживаем капитал», – мрачно констатировал Желябов. Хотелось подсчитать силы, осмотреться, понять, на что теперь можно надеяться. Пятьсот членов организации на всю Россию – этого мало для всенародного восстания. Нужно что-то предпринять, чтобы взорвать атмосферу бесправия, всколыхнуть общество, народные массы.

Зимой император никуда не ездит, значит, железная дорога отпадает. В Зимний теперь не пробраться. Надо готовить нападение на улицах Петербурга. Пистолет – слишком ненадежное оружие (вывод, рожденный тяжелым опытом Каракозова, Соловьева, Мирского). Значит, метательные снаряды и наблюдатели. Вернее, сначала наблюдатели, затем снаряды. Можно попробовать и еще один подкоп.

Наблюдателей поручили Перовской (для них она была Войновой). Ежедневные результаты разведки стекаются к ней. Она записывает, сопоставляет, уточняет. Выясняется следующее: выезды императора в будние дни непредсказуемы. Зато по воскресеньям распорядок дня четкий: Зимний – Михайловский манеж (на развод войск) – набережная Екатерининского канала – Зимний. Путь же к Михайловскому манежу – это Невский проспект и Малая Садовая улица.

Малая Садовая улица, дом графа Менгдена, в котором сдается в наем полуподвал. 7 января 1881 г. в нем открывает сырную лавку «крестьянская семья Кобозевых» – члены Исполнительного Комитета «Народной воли» Анна Якимова и Юрий Богданович. Снова подкоп, узкая галерея – полумогила, угроза обвала, угроза неожиданного посещения полиции. Последнее – реальнее всего. Не та полиция стала в Петербурге, да и дворники не те. Сделались они пугливее, настороженнее, опытнее. Вот и к Кобозевым дворник в конце февраля привел ревизию: участкового пристава и известного техника, генерал-майора Мравинского – эксперта полиции.

Запах сыров, скопившихся в полуподвале, так шибал в нос, что генерал не чаял как поскорее выбраться на свежий воздух. Видимо, поэтому он поинтересовался лишь обшивкой стен, постучал в нескольких местах каблуками о половицы да спросил о происхождении сырого пятна в кладовой. «Сметану пролили, ваше благородие», – ответил Богданович. А здесь же стояли сырные бочки, наполненные землей из подкопа, куча земли лежала на полу у стены, прикрытая рогожами и драными половиками. Обошлось…

И пока еще никто из членов Комитета не знал, что накануне вечером случилось несчастье. На квартире своего старого одесского друга, народовольца Михаила Тригони, был арестован Желябов. Круг сужался. 1 марта 1881 г. решено было собраться на квартире Геси Гельфман. Сюда бледная, сразу постаревшая Перовская принесла метательные снаряды, здесь же она объяснила метальщикам предстоящую операцию.

Нарисовав план части города, Софья Львовна еще раз проанализировала ситуацию. Император, отправившись на развод войск в Михайловский замок, не может миновать угла Итальянской улицы и Манежной площади, – двое метальщиков будут ждать его здесь. Троих, на всякий случай, – на набережную Екатерининского канала. Себе Перовская отводила роль наблюдателя за каретой царя. Сигнал метальщикам – взмах носовым платком.

Когда Александр II 1 марта 1881 г. отправился на развод войск в Михайловский замок, он оказался в ловушке – мины (на Малой Садовой) или бомбы ему уже было не миновать. Правда, судьба в последний раз улыбнулась российскому самодержцу, заставив его по пути на развод войск изменить привычный маршрут. В то время как Перовская подходила к Малой Садовой, гул толпы, раздавшейся позади, заставил ее испуганно обернуться. Она успела увидеть сани с охраной, казаков конвоя и поняла: по Малой Садовой император не поехал.

Впрочем, это мало что изменило. На этот раз пути императорского кортежа неминуемо или пересекались с метальщиками, или выходили на заминированную улицу. Подчиняясь приказу Перовской, четверо метальщиков переместились с Итальянской улицы к Екатерининскому каналу. Туда же перешла и она сама. На малолюдной набережной стоял обычный полицейский пост. Здесь же на одной стороне канала – Емельянов, Михайлов, Рысаков, Гриневицкий, на другой – Перовская. Она, заметив клубы снега от императорских саней, приближавшихся со стороны Михайловского замка, выхватила из муфты платок и неконспиративно взмахнула им как флагом, вместо того чтобы просто поднести платок к лицу.

Несколько мгновений на набережной ничего не менялось. Мальчик волок по снегу корзину, шел навстречу кортежу офицер, на тротуаре стоял молодой человек со свертком в руке. Этот сверток он и бросил под ноги поравнявшихся с ним лошадей.

Когда поднятая взрывом завеса дыма рассеялась, дверца покосившегося возка отворилась и невредимый император вышел из него, пожелав узнать фамилию покушавшегося. Схваченный и уже связанный солдатами конвоя Рысаков назвался мещанином Глазовым. Александр II, с отвращением посмотрев на него, сказал: «Хорош!» – и добавил, скорее про себя: «Слава богу!» «Еще слава ли богу!» – ответил Рысаков, видя, как уменьшается расстояние между императором, идущим к возку, и Гриневицким со свертком в руке.

Игнатий Гриневицкий сделал все, чтобы избежать случайностей. Он метнул бомбу под ноги Александру II лишь тогда, когда между ними оставалось несколько шагов. Вновь набережная окуталась дымом и снежной пылью…

Через несколько минут одни сани мчали смертельно раненного императора в Зимний дворец, а другие – не приходящего в сознание Гриневицкого в придворный госпиталь. Через девять часов Александр II умер. Через восемь часов после взрыва, перед смертью, пришел в себя Гриневицкий, сумевший на последние обращенные к нему вопросы о его имени-звании ответить: «Не знаю…» – в полном соответствии с правилами конспирации.

Борьба Лорис-Меликова с революционным движением окончилась поражением диктатора и исчезновением его с политической арены. Казнь народовольцами Александра II 1 марта 1881 г. положила конец реформаторским играм самодержавия, вновь поставив на повестку дня введение правительственного террора. 8 марта 1881 г. состоялось «погребальное» обсуждение «Конституции» Лорис-Меликова. Тон задал ретроград и наставник нового императора Победоносцев, исторически пророчивший: «Конец России!» Через полтора месяца после казни Александра II самодержавие ответило народовольцам опубликованием манифеста. В нем Александр III утверждал, что все тот же «глас божий» повелевает ему охранять самодержавную власть «от всяких на нее поползновений».

Вскоре после опубликования манифеста Лорис-Меликов, а также поддерживавшие его министры Милютин и Абаза получили отставку. 30 мая 1882 г. пост министра внутренних дел занял граф Д.А. Толстой, личность, после Аракчеева, наиболее ненавидимая в России XIX в. Начиналась полоса откровенной реакции.