Революционные народники. Книга для учащихся старших классов

Глава III. Кружки революционного народничества в первой половине 1870-х годов

Стремление объединить борьбу передовой интеллигенции с протестом крестьянских масс полностью овладевает революционной молодежью уже в самом начале 70-х гг. Стали возникать народнические кружки. Не имея возможности рассказать о каждом из них, остановимся лишь на наиболее типичных, сыгравших огромную роль в развитии народнического движения.

История кружка «чайковцев»[8] начинается с возникновения среди петербургской молодежи группы, занимающейся самообразованием, которую составили М. Натансон, Н. Чайковский, В. Александров, М. Купреянов, С. Перовская, сестры Корниловы и другие. До конца учебного года в кружке (а все его члены были студентами) продолжались обсуждения рефератов, написанных на экономические, социальные, политические темы. В августе 1871 г. вернувшиеся после каникул в Петербург члены кружка с жаром рассказывали о боевом настроении провинциальной молодежи. Большинство «чайковцев» высказалось за то, чтобы, продолжая самообразование, заняться распространением среди студенчества книг прогрессивных писателей и журналистов. Так началось «книжное дело», охватившее 37 губерний России и позволившее «чайковцам» установить прочные связи с революционными кружками Москвы, Киева, Харькова, Одессы, Казани и других городов. Им удалось распространить тысячи экземпляров книг Чернышевского, Добролюбова, Лаврова, Флеровского, «Капитала» К. Маркса, а также произведения Лассаля, Дарвина, Вольтера, Сеченова и др. Позже, когда «чайковцы» наладили издание литературы за границей, к перечисленным книгам присоединились агитационные произведения, написанные членами кружка: «Сказка о четырех братьях» Л. Тихомирова, «История Пугачевского бунта» Л. Тихомирова и П. Кропоткина, «Сказка о копейке» и «Мудрица Наумовна» С. Кравчинского, прокламация «Чтой-то, братцы…».

Почему же именно «чайковцы» стали во главе многочисленных революционных кружков? Что за люди объединялись вокруг М. Натансона и В. Александрова? Историк революционного движения в России В. Богучарский, влюбленный в деятелей 1870-х гг., писал:

Но чтобы лучше понять слова историка и почувствовать атмосферу нравственного обновления, вызванную «чайковцами», надо сказать о Нечаеве и «нечаевщине».

В 1869 г. Сергей Геннадиевич Нечаев основал в Москве общество «Народная расправа». Согласно «Катехизису революционера» – документу, составленному Нечаевым совместно с Бакуниным, задачей общества являлось разрушение всего «образованного мира» и поголовное истребление врагов и «попутчиков» революционеров. В «Народной расправе» Нечаев пытался насадить беспрекословное подчинение своим приказам, добивался превращения членов общества в безгласных исполнителей. Когда один из членов «Народной расправы» Иван Иванов попытался усомниться в тесных контактах Нечаева с зарубежными революционерами, тот обвинил его в предательстве. Иванов был убит членами организации. В ходе следствия по делу об убийстве полиция арестовала всех членов «Народной расправы», кроме Нечаева, которому удалось скрыться за границей. В 1872 г. он был выдан швейцарскими властями царскому правительству как уголовный преступник. Осужден на многолетнюю каторгу, но отбывал наказание, вплоть до смерти в 1882 г., в Алексеевском равелине Петропавловской крепости.

Для «чайковцев» не было более отвратительного понятия, чем «нечаевщина». Они строили свою организацию на высоконравственных принципах. В прекрасном произведении «Подпольная Россия» С.М. Степняк-Кравчинский вспоминал:

Устоять перед обаянием нравственного климата, созданного «чайковцами», атмосферой равенства, честности, веры друг в друга оказывались не в состоянии даже враги.

Новые члены принимались в организацию с учетом не только их идейных взглядов, но и нравственных качеств. За новую кандидатуру должны были проголосовать все. Важные вопросы практической деятельности также принимались единогласно, остальные – большинством голосов. Малейшее подозрение в неискренности, недостаточной нравственной чистоте оборачивалось исключением из кружка. Причем прошлые заслуги не играли в данном случае никакой роли.

Призывы Бакунина и Лаврова идти «в народ», желание молодежи помочь массам осознать свое положение, указать им путь к новой жизни делали свое дело. «Чайковцы» начали с пропаганды среди рабочих. Рабочие стали для народников первой половины 70-х гг. своеобразным пропагандистским «полигоном», где можно было проверить доходчивость, меткость языка агитационных бесед и литературы. К тому же, рабочие представлялись «чайковцам» огромным арсеналом народных пропагандистов, к которым крестьяне испытывают гораздо большее доверие, чем к «студентам»[9].

Сами пропагандистские беседы с рабочими проходили, по воспоминаниям того же П. Кропоткина, следующим образом:

Обычно такие беседы кончались вопросом рабочих: «Что же нам делать?» Каждый раз следовал ответ пропагандистов: «Ждать. Когда придет время, мы дадим сигнал».

В целом, «чайковцев» ждало разочарование. Рабочие, охотно тянувшиеся к грамоте, к изучению социально-экономических вопросов, не собирались становиться пропагандистами в деревне. Но не это важно. Важно то, что существование рабочих кружков, создание воскресных школ, ссудно-сберегательных касс вело к постепенному сближению прогрессивной интеллигенции с рабочими. Главным итогом этого процесса стало проникновение революционно-демократических идей в массы.

Народническая пропаганда повлияла на настроение рабочих, просветила их, побудила к сознательной революционной деятельности, познакомила с борьбой западноевропейского пролетариата.

Правительству еще предстояло встретиться с участниками рабочих кружков начала 70-х гг. – известными деятелями российского рабочего движения: П. Алексеевым, А. Петерсоном, В. Обнорским – будущими организаторами «Северного союза русских рабочих», «зачинщиком» стачки на Кренгольмской мануфактуре В. Прейсманом.

Для самих же «чайковцев» пропаганда в рабочей среде была лишь подготовкой к массовому «хождению в народ», к работе среди крестьянства. Однако здесь нам придется на время расстаться с ними, чтобы познакомиться с непосредственными предшественниками «чайковцев» – кружком А.В. Долгушина.

Александр Васильевич Долгушин, в прошлом студент-вольнослушатель Петербургского технологического института, объединил вокруг себя горстку рвавшихся «к делу» молодых людей. В кружок вошли всего шесть человек: А. Долгушин, Л. Дмоховский, И. Панин, В. Тихоцкий, Н. Плотников и А. Васильев. Самому старшему из них было 25 лет, младшему – 19. На собраниях долгушинцев бывали и другие лица, не принимавшие активного участия в деятельности кружка.

…По-разному можно о нем рассказывать. Можно, как это делали некоторые современники, посмеяться над тем, что у долгушинцев «…роль печатной машины исполнял ручной самодеятельный пресс, столь простой конструкции, что он напоминал времена первобытные». Можно поведать об анекдотических случаях деятельности долгушинцев. Например, о том, как крестьяне Звенигородского уезда Московской губернии приняли печатный пресс за станок для изготовления фальшивых денег, и Долгушину пришлось пригрозить пистолетом, чтобы они не болтали глупостей. Можно усмехнуться по поводу методов пропаганды долгушинцев, которые летом 1873 г. разбрелись по уездам Московской губернии, рассказывая встречным крестьянам, что «скоро все будут равны на земле» и настанет «рай без бога». Они дарили собеседникам книги, прокламации, не скрывая от них револьверов, сумок с литературой и бумаг, «на которых были нарисованы все соседние села и деревни». Можно подивиться предприимчивости самого молодого долгушинца Анания Васильева, который не только раздавал прокламации направо и налево, но иногда и продавал их желающим…

Но это далеко не самое главное в деятельности долгушинцев. Уже с весны 1873 г. они развернули лихорадочную деятельность. Чувствовалось, что все вопросы они для себя решили; летом того же года долгушинцы уже «в народе». Не жалея себя, не думая о себе, они печатали доморощенным способом прокламации, распространяли их среди крестьян, читали им вслух. Никаких предосторожностей, никаких опасений.

О чем же говорили долгушинцы крестьянам? И только ли к крестьянам они обращались со своей пропагандой? Рассмотрим две написанные и отпечатанные ими прокламации: «Русскому народу» и «К интеллигентным людям».

Доказывая, что крестьянину нечего ждать помощи от дворян и правительства, первая прокламация выдвигает ряд требований: уничтожение оброка, передел всех земель, замена рекрутчины обучением военному делу в школах, открытие сети хороших школ, отчет правительства перед народом о расходовании налоговых средств. Эти требования подкреплены цитатами из Библии и Евангелия, которые, естественно, являлись главным авторитетом для тогдашнего крестьянства. Добиться осуществления народных чаяний, указывалось в прокламации, можно, если с крестьянами удастся «столковаться и согласиться, чтобы действовать дружно и согласно…».

Во второй прокламации доказывалась бесполезность филантропической, по сути дела, деятельности интеллигенции, пытающейся помочь народу: работа в земстве, организация артелей, благотворительность. Единственным видом деятельности, ведущей к освобождению народных масс, провозглашалась работа пропагандиста. Единственным методом деятельности, достойным прогрессивной интеллигенции, признавался выход «в народ», невзирая «на гонения и смерть». Члены кружка обращались к передовой интеллигенции с призывом немедленного свержения режима.

Похоже, что он не ошибся. Письмо, написанное долгушинцем Дмоховским после ареста, подтверждает догадку мемуариста.

Приговор оказался суровым: Долгушину и Дмоховскому по 10 лет каторги, остальным – от 8,5 и до 3 лет каторжных работ.

Два первых крупных кружка революционных народников, являясь союзниками в борьбе против существующего социально-экономического строя, не были связаны организационно. Возможно, это объясняется и тем, что уже в сентябре 1873 г. кружок Долгушина был разгромлен полицией.

Перед «чайковцами» встала задача обосновать свою деятельность в программных документах, разъяснить цели и методы борьбы. Проект программной «Записки» организации «чайковцев» был написан в конце 1873 г. П.А. Кропоткиным. Он назывался «Должны ли мы заняться рассмотрением идеала будущего строя?» и состоял из двух частей, в которых рассматривались идеал будущего общества и направление действий революционеров в народе.

Идеальный общественный строй, говорится в проекте, может быть основан только на идее равенства отдельных личностей. Это равенство практически достигается равными правами на труд, образование и т.п. Материальные ценности должны принадлежать не государству, а всему обществу. Автор проекта настаивает на уничтожении всякого государства. Вместо него должен быть установлен союз сельских общин и промышленных артелей. Распределение продуктов происходит по системе обмена товаров между различными артелями и общинами. Кропоткин считал, что успех революционного переворота тем ближе, чем сильнее гнет, бесправнее народные массы.

Первая часть проекта не вызвала у «чайковцев» большого интереса. Их внимание было приковано к постановке задач практической деятельности революционеров.

В проекте отмечалось, что единственным путем установления справедливого общественно-экономического строя является социальная революция. Революция – это лишь первый шаг к новому строю, причем чем полнее в ней выразятся требования народа, тем легче будет проводить социалистические мероприятия в дальнейшем. Эти требования будут осуществлены достаточно полно только в том случае, если в революции активнейшую роль играют сами народные массы – «объединения рабочих и земледельцев».

Отсюда вытекали задачи революционеров России: организация своих сил и активная работа среди народных масс. В проекте Кропоткина исключались:

Партия должна стать «выражением требований самого народа», объединять сознательных представителей крестьянства и пролетариата.

Работа в народе заключается в разоблачении главных недостатков существующего строя, разъяснении, что силами крестьян и рабочих можно победить угнетателей. Необходимо создать кружки и организации в самом крестьянстве, просвещать народ.

В проекте раскрывалась основная цель новой для революционной России деятельности – пропаганды среди городских рабочих.

Документ, написанный Кропоткиным, отразил жгучие вопросы, стоящие перед революционерами России в начале 1870-х гг., и был принят в качестве программы кружка «чайковцев». Он позволяет высказать некоторые соображения по поводу взглядов не только «чайковцев», но и других народнических кружков России. Прежде всего – об отношении российского народничества к социальным и политическим вопросам. Как всем утопическим социалистам, ему была свойственна идея об ограниченности политически-правового, юридического равенства, установленного буржуазными революциями в Западной Европе. В противовес утопический социализм выдвинул идею реального социального равенства вплоть до равенства в отношении к собственности. Российские социалисты связали борьбу за освобождение крестьянства, полное освобождение человека от гнета с борьбой против антагонистического строя вообще.

Конечно, объективно народничество всегда противостояло самодержавию. Оно никогда не представляло себе новую Россию иначе, как страной, свободной от царского деспотизма. Под определением П.Л. Лаврова –

– подписался бы любой революционер России.

Однако любая постановка политических задач признавалось не только излишним, но и опасным для устоев народного (крестьянского) быта. Ведь в Европе падение монархий и установление буржуазных республик привело к усилению буржуазии. Она набирает вес и в России, и если не произойдет немедленного социального переворота, то капитализм деформирует, извратит и приспособит к своему развитию крестьянскую общину. При таком течении событий из-под ног народничества выбивалась его главная опора.

Вера в крестьянскую революцию как социалистическую требовала, чтобы народники отодвинули политику и шли «в народ». Они полагали, что освобождение общины неминуемо приведет к распространению общинных порядков: народ всем «миром» будет избирать старосту, решать важнейшие вопросы на общем сходе, совместно пользоваться землей, регулярно и справедливо распределять земли между общинниками. В этом народники уже видели залог социальной справедливости. Поэтому вопросы борьбы за политические права и свободы – свободу слова, совести, союзов, собраний, право избирать и быть избранными – как бы отпадали сами по себе и не рассматривались. Осознание необходимости политической борьбы придет к российским революционерам позже.

Пока же главным для «чайковцев» и родственных им кружков стал общий для Бакунина и Лаврова клич: «В народ!»

Движение «в народ» – явление уникальное не только для российского, но и для мирового революционного движения. Нравственный, в первую очередь, его характер подчеркивался и современниками событий, называвшими «хождение в народ» моментом «пробуждения человеческой совести» (П. Кропоткин), эпохой «лихорадочного желания позаботиться о благе ближнего» (С. Венгеров).

Движение началось с организации мастерских, где будущие участники «хождения» приобретали необходимую для жизни в деревне специальность: сапожника, столяра, слесаря и т.п. Детальное описание одной из таких мастерских, настроения работающей в ней молодежи оставил О. Аптекман.

Следующим моментом подготовки «хождения» была предварительная «разведка», проведенная ушедшими в деревню Кравчинским, Рогачевым, Перовской, Лукашевичем, Аитовым. Результаты «разведки» в основном обескураживали. Лукашевич и Аитов, пытавшиеся вести пропаганду во Владимирской губернии, столкнулись с тем, что крестьяне отнеслись к ним недоверчиво: отказывали в ночлеге, подозревали в воровстве. Лукашевич, проработавший несколько месяцев с плотницкой артелью на Оке, не заметил в результате своих разговоров с плотниками «никакого „шевеления“ их интеллекта».

Еще более яркую картину отношения крестьян с пропагандистами оставил С. Кравчинский.

Были, правда, и другие примеры. Тот же Кравчинский рассказывал, что во многих деревнях их слушали, как апостолов, водили из избы в избу и отказывались брать деньги за питание. Среди крестьян усилились слухи о справедливом переделе земель, а молодежь начала угрожать полиции и чиновникам скорой расправой. В результате властям удалось арестовать Кравчинского и Рогачева, но по дороге в город распропагандированная ими охрана позволила революционерам бежать через окно избы, в которой они остановились на ночлег.

Впрочем, уже ничто не могло удержать молодежь в городах. Еще налаживал выпуск пропагандистской литературы в своей типографии Ипполит Мышкин. Только обдумывал организацию по всей России сети вспомогательных пропагандистских пунктов Порфирий Войноральский, отдавший на это все свое состояние – 40 тыс. рублей. Он успел открыть лишь сапожную мастерскую в Саратове, ставшую складом нелегальной литературы, фальшивых паспортов и печатей, когда весной 1874 г. началось массовое «хождение в народ».

Из Петербурга, Москвы, Киева, Самары, Саратова и других городов тысячи молодых людей двинулись на Волгу, Урал, Дон, Днепр – туда, где, по их убеждению, были живы воспоминания о вольнице Разина, Пугачева, Запорожской сечи… На движение не повлияло даже то, что в марте 1874 г. был разгромлен полицией центральный петербургский кружок «чайковцев». Сколько всего насчитывалось этих молодых энтузиастов? По заключению советских историков – от двух до трех тысяч человек и еще в 2 – 3 раза больше сочувствующих.

Уже говорилось о том, что многие из революционеров были сторонниками Бакунина и шли в деревню, чтобы бунтовать крестьян, помочь им связать разрозненные выступления во всероссийское восстание. Оказалось, что надежды на бунтарский характер крестьянства сильно преувеличены. Ни в 1874, ни в 1875 г. революционерам не удалось поднять деревню на открытое выступление. Даже правоверным «бунтарям» пришлось заниматься пропагандой: разговорами на революционные и социалистические темы, чтением и распространением книжек, брошюр, прокламаций.

Впрочем, и у «пропагандистов» дела шли не лучше. Идея нового передела земель в крестьянстве действительно жила, но начало его ожидалось лишь «сверху». Распоряжение о переделе земель, по мнению крестьян, придет оттуда, откуда ранее пришло освобождение от крепостной зависимости, т.е. от императора.

Царистские иллюзии крестьянства, его твердая уверенность в том, что император поможет, – вторая неожиданность, поджидавшая революционеров в деревне. Вот типичный пример. Пропагандист, работавший в Смоленской губернии, рассказывает крестьянам об истории английской деревни. Хозяин дома грустно качает головой: да, обидели в Англии паны народ. Вот и у нас то же было бы, да царь не допустил. Он вообще хочет всю землю крестьянам отдать. И следовал вывод: у нас за царем лучше, чем у других народов, где паны орудуют.

При таком настроении деревня оставалась абсолютно равнодушной к социалистической пропаганде. Нет, крестьяне не отказывались слушать пропагандистов, но воспринимали их рассказы как новую сказку.

Вскоре начало сказываться отсутствие единого центра движения, нехватка у революционеров навыков конспирации. Аресты начались с провала 31 мая 1874 г. сапожной мастерской, устроенной Войноральским в Саратове. Первый же визит в нее жандармов – и пристав наткнулся на «Государственность и анархию» Бакунина. Потом – еще несколько нелегальных книг, географические карты, путеводители, рекомендательные письма, записные книжки. В последних оказались полузашифрованные, а то и вовсе не зашифрованные адреса…

В 37 губерниях было арестовано свыше полутора тысяч человек, и следствие по делу затянулось на три года. Все это время арестованные находились в нечеловеческих условиях одиночных казематов: к началу процесса насчитывалось 93 случая самоубийства, умопомешательства и смерти. На ведение следствия по делу пропагандистов негодовал даже отъявленный ретроград К.П. Победоносцев. Он писал, что жандармы

Но и после такого страшного провала работа «в народе» не прекратилась. В несколько иной форме ее продолжил кружок «москвичей». Ядром его стали «кавказцы» – грузинские студенты, еще в Цюрихе объединившиеся с кружком «фричей»[10] – русских студенток, которые, не имея возможности получить высшее образование в России, обучались в Швейцарии. Сблизили кружки и желание работать «на пользу», по их словам, общерусского революционного движения, и жаркие дискуссии по социальным вопросам, и споры между Лавровым и Бакуниным, в общем – вся атмосфера жизни революционной эмиграции.

Возвращению «фричей» в Москву способствовало само царское правительство. Боясь контактов молодежи с революционной эмиграцией, оно опубликовало сообщение, в котором заявило, что стремится удержать русских студенток от «ложного понимания назначения женщины в семье и обществе, увлечения модными идеями». Студенткам было велено прекратить до 1 января 1874 г. занятия в Цюрихском университете и политехникуме и вернуться в Россию. Вскоре в Москве появляются члены кружка «фричей»: В. Любатович, Б. Каминская, С. Бардина.

Еще раньше в Москву прибыли, однако, «кавказцы» и сразу окунулись в горячие дебаты. Дело в том, что опыт «хождения в народ» требовал создания сплоченной организации, но революционеры боялись образования централизованного общества, опасаясь повторения «нечаевщины», диктаторства. Один из руководителей «кавказцев» И. Джабадари вспоминал:

«Кавказцы», «фричи» и существовавшие в Москве революционные группы объединялись в единую организацию «москвичей». Они постарались использовать опыт предшествующего движения, для чего консультировались с ходившими в народ Д. Клеменцем, С. Кравчинским, Н. Морозовым, Н. Саблиным.

Неудачу «хождения в народ» «москвичи» объясняли неорганизованностью пропагандистов и неразвитостью крестьян. Поэтому решено было попытаться начать с пропаганды среди рабочих.

Обращение социально-революционной организации к рабочим вовсе не означало отказа ее членов от основных догм народнической теории – веры в социалистическую природу крестьянской общины, ее революционные возможности. «Москвичи» не видели в рабочих самостоятельной силы, рассчитывали на них лишь как на умелых, пользующихся доверием крестьян пропагандистов.

Было решено, как свидетельствует Джабадари,

Идея создания такой организации была разработана еще в «Исторических письмах» Лаврова. Но в практике движения никто до «москвичей» не пытался претворить ее в жизнь. В уставе этой организации впервые записано:

Особенности кружка прекрасно характеризует устав. Прежде всего было заявлено о полном равенстве в любых делах всех его членов. Деятельностью «москвичей» ведала администрация, назначаемая из трех человек по очереди. Причем в этом качестве должны были побывать все участники организации. Из опасения «генеральства» администрация назначалась сроком на месяц. Тайное общество должно было состоять из федерации местных организаций («общин»). Входить в организацию мог лишь человек, чьи деловые качества испытаны в практической работе. Согласно уставу, все «москвичи» устроились работать на фабриках, чтобы лучше узнать жизнь рабочих, быть ближе к ним. Вскоре на большинстве предприятий, охваченных пропагандой, появились кружки рабочих, руководимые членами общества. Именно в это время развернулся талант пропагандиста Петра Алексеева, ткача по профессии, имя которого после судебного процесса над «москвичами» стало известно всей России.

Устав предусматривал деятельность организации как в относительно спокойные годы, так и во время крестьянских бунтов, описывал способы межобщинных отношений, принципы формирования и хранения денежных фондов организации.

В соответствии с задачами организации «москвичи» выбрали две формы деятельности: агитацию и пропаганду. Ими дана классификация этих форм, насчитывающая 7 пунктов. Главная роль отводилась агитации. Ее цель – готовить народ к всероссийскому бунту, вовлекать в движение новые крестьянские общины. Пропаганде члены организации отводили второстепенную роль, считая ее средством выявления взглядов на революционное дело, привлечения в свою среду новых членов.

Организация не успела стать действительно всероссийской. Созданная поздней осенью 1874 г., она была разгромлена летом следующего года.

Следствием по делу «москвичей» было установлено, что «Лидия Фигнер и Варвара Александрова играли главную роль в обществе пропагандистов в Иваново-Вознесенске, Ольга Любатович в Одессе и Туле, княгиня Цицианова в Киеве и Вера Любатович в Москве, как член администрации сообщества». Москва, Иваново-Вознесенск, Киев и Тула действительно были опорными пунктами организации, где пропаганда среди рабочих обрела широкий размах.

Суд над «москвичами» получил название процесса «50-ти». Следствие по делу затянулось на полтора года. Процесс состоялся в феврале 1877 г. Вопреки надеждам царизма, суду не удалось ни представить подсудимых «шайкой злоумышленников», ни привлечь на свою сторону общественные симпатии, ни щегольнуть видимостью законности и демократии. Все ухищрения царской юстиции разбились о твердое намерение подсудимых превратить суд в трибуну политической борьбы, пропаганды социалистических взглядов. Особенно сильное впечатление произвели речи С. Бардиной и П. Алексеева.

Изложив взгляды революционеров, Бардина в заключение сказала:

Отвечая на попытки судей доказать, что рабочие – члены организации были, в силу своей неразвитости, использованы, обмануты интеллигенцией, П. Алексеев в своей заключительной речи сосредоточился на положении рабочего класса в России. Он напомнил, что пролетарий долго ждал помощи и защиты со стороны правительства. Ждал, пока не понял:

В.И. Ленин назвал в 1900 г. заключительные слова речи П. Алексеева великим пророчеством русского рабочего-революционера[11].

Еще более сильное впечатление на современников произвел начавшийся 18 октября 1877 г. крупнейший в царской России процесс «193-х», на котором власти судили массовое «хождение в народ» 1874 г. Заседания суда были объявлены открытыми, публичными, но помещение выбрали настолько небольшое, что посторонней публики в зале практически не было. Его заполнили подсудимые, свидетели, жандармы, члены суда.

Из-за тесноты помещения суд счел возможным разделить обвиняемых на 17 групп и разбирать дела по группам. Юридическое шулерство было сразу же разоблачено самими обвиняемыми. 120 из них решили бойкотировать суд и судиться заочно, не выходя из тюремных камер.

Один из подсудимых, Ф. Лермонтов, вообще предложил сенаторам «вместо всего другого лучше прочитать сегодня же окончательный приговор, который, вероятно, уже давно заготовлен у суда». Отметили подсудимые и то, что, несмотря на закон, материалы суда или вообще не печатались в газетах, или печатались в совершенно искаженном виде.

Резкие перепалки между подсудимыми и членами суда, срывы заседаний продолжались до тех пор, пока «протестантов» не перестали водить в суд. Ничего подобного в истории царской юстиции не было ни до, ни после этого процесса.

Центральным событием процесса «193-х» стала речь И.Н. Мышкина, произнесенная им по поручению товарищей 15 ноября 1877 г. Она и события, ее сопровождающие, буквально потрясли Россию. В начале речи Мышкин заявил: цели революционеров

Подсудимый подчеркнул, что

О себе и своих товарищах Мышкин сказал:

60 раз председатель суда прерывал, одергивал Мышкина, грозил лишить его слова. После этого последовала громовая развязка.

При словах «пустая комедия» первоприсутствующий закричал: «Уведите его!» Жандармы ринулись к Мышкину, отталкивая с пути других подсудимых. Товарищи, загородив Мышкина, дали ему возможность договорить до конца. Вслед за тем Мышкин был вытащен со скамьи через головы других подсудимых, причем жандармы тащили его за волосы, руки, туловище. В то же время подсудимый С. Стопани бросился к судьям и кричал им в лицо: «Это не суд! Мерзавцы! Я вас презираю, негодяи, холопы!» Рогачев подбежал к решетке, отделявшей сенаторов от подсудимых, и привел судей в ужас, с огромной силой сотрясая эту решетку. Несколько женщин упали в обморок, защитник Карабчевский бросился на жандармского офицера, замахнувшись графином с водой. Кончилось тем, что председатель суда бежал из зала, забыв объявить о закрытии заседания, а прокурор Желеховский только и смог вымолвить: «Это чистая революция».

Приговор по делу «193-х» был объявлен 23 января 1878 г. Четверо приговаривались к каторжным работам сроком на 10 лет; пятеро – на 9 лет; 56 человек – к различным срокам каторжных работ; еще 30 человек – к менее тяжким наказаниям. 90 обвиняемых после 3 – 4-летнего предварительного заключения были оправданы[12].

Процесс как бы подводил черту под движением народничества первой половины 70-х гг. Сразу отметим, что первая очная схватка с царизмом осталась за революционерами. Что же касается самого «хождения в народ», то однозначной оценки ему дать невозможно.

С одной стороны, крестьяне не понимали отвлеченных разговоров «пропагаторов» о социализме, всеобщем равенстве, уничтожении государства и т.п. Не оправдал себя и метод так называемой «летучей пропаганды». Наконец, оказалась наивной борьба неорганизованных революционеров с машиной царского сыска и полиции. Таким образом, сиюминутные надежды народничества начала 1870-х гг. оказались обманутыми.

Вместе с тем «хождение в народ» дало мощный толчок развитию революционной мысли, пересмотру тактических установок. Благодаря ему впервые установилась связь революционеров с народными массами, что позволило ознакомиться с условиями жизни, воззрениями и надеждами русского крестьянства. Все это дало возможность В.И. Ленину назвать время «хождения в народ» «расцветом действенного народничества»[13].

Не будем забывать, что в кружке «чайковцев» начинали свой революционный путь многие видные деятели народничества конца 1870-х – начала 1880-х гг.: А. Желябов, С. Перовская, Н. Бух, М. Фроленко, А. Квятковский, А. Михайлов, Л. Тихомиров, Н. Морозов…

Это обстоятельство, эта преемственность были подмечены замечательным писателем, современником событий В.Г. Короленко.

Однако до бомб должно было еще пройти время. Время организационного оформления революционных сил, создания централизованного, строго конспиративного общества.