Революционные народники. Книга для учащихся старших классов

Марк Андреевич Натансон (1851 – 1919)

Что можно сказать о судьбе человека, которого аресты каждый раз вырывали из рядов созданных им революционных кружков и обществ в момент их роста, подъема, начала активной деятельности? Вряд ли ее назовешь справедливой или счастливой. А Марк Андреевич Натансон был счастлив на протяжении всех 50 лет своего служения революционному делу.

Это служение началось в 1869 г., когда 19-летний Натансон, студент Медико-хирургической академии в Петербурге, смело выступил против С. Нечаева. В ответ на темпераментный и демагогически соблазнительный призыв последнего к студентам идти немедленно в народ и бунтовать его против самодержавного строя Натансон спокойно предложил провести на каникулах в деревнях анкету для выяснения готовности крестьян к бунту. Расчеты Нечаева на то, что ему удастся возглавить студенческое движение в Петербурге, были сорваны. Он выезжает из столицы в Москву.

Это столкновение, конечно, не означало еще полного поражения «нечаевщины», но оно ознаменовало рождение талантливого революционера-организатора Марка Натансона. Вскоре он с В. Александровым стал у истоков кружка «чайковцев», созданного в противовес Нечаеву. Уже говорилось, что «чайковцев» объединяли исключительно высокие нравственные принципы, требовательность к себе и друг к другу, обостренное чувство долга.

Характер кружка явно отразил главные черты одного из его основателей. О. Аптекман с удивлением и восхищением вспоминал, как в 1880-е гг. в якутской ссылке уже «побывавший в боях», поседевший Марк Андреевич постоянно возвращался к обсуждению нравственных вопросов.

Нет, недаром именно вокруг этого молодого человека среднего роста, шатена с небольшой бородкой, высоким лбом и живыми проницательными карими глазами, объединились лучшие представители передовой петербургской молодежи тех лет. Правда, Натансон недолго был в центре кружка. Уже в 1872 г. Марк Андреевич был арестован за составление вместе с Флеровским «Азбуки социальных наук». Последовала ссылка в Архангельскую губернию, затем – Воронежскую, перевод в Финляндию (входившую тогда в состав Российской империи). Все это заняло три года.

А в 1875 г. в Петербурге уцелевшие после разгрома «хождения в народ» революционеры с нетерпением ждали его побега, надеясь, что с прибытием такого организатора, как Натансон, наступит поворот к «объединенности и планомерности». Будто почувствовав, что революционное движение находится на перепутье, Марк Андреевич бежит из Финляндии и объявляется в Петербурге. Все видевшие его в это время отмечают в нем два удивительных качества: поразительную работоспособность и умение завоевывать, покорять людей. Он работает день и ночь, организует конспиративные квартиры, ведет переговоры об объединении с петербургскими и непетербургскими революционерами, обсуждает программу и устав будущего общества, становится одним из организаторов побега П. Кропоткина из тюремного госпиталя… Александр Михайлов имел все основания назвать Натансона «отцом „Земли и воли“».

Но увидеть становление своего «детища» Марку Андреевичу вновь не пришлось. Его арестовали весной 1877 г. и до ноября 1879 г. держали в Петропавловской крепости. Затем последовала ссылка в Восточную Сибирь, но и этого властям показалось недостаточно. В 1881 г. Натансона переводят в Якутию, самый гиблый и отдаленный улус Якутского округа. Из-за неудавшейся попытки организовать побег ссыльных ему пришлось вскоре познакомиться с местной тюрьмой. Марк Андреевич провел в ней с товарищами полгода. Трудно сказать, чем бы все кончилось, если бы не сгорело здание, где хранились материалы следствия и вещественные улики по делу о побеге. Это была отнюдь не счастливая случайность. Побег ссыльных провалился из-за болтливости одного уголовного поселенца, обещавшего помочь беглецам. Теперь, искупая свою вину, он и устроил этот поджог. Дело о побеге после пожара было благополучно прекращено и арестованные освобождены.

Даже здесь, в якутской ссылке, Натансон умудрился собрать вокруг себя единомышленников. Он решительно не мог жить вне споров, обсуждений, кружка товарищей. Ежедневно у него собирались землевольцы Тютчев, Линев, Аптекман, долгушинец Панин, каракозовцы, член кружка «москвичей» Александрова, писатель Короленко[14]. А еще приезжали погостить товарищи из окрестных мест то в одиночку, то группами по 10 – 15 человек.

Все же в Натансоне было что-то необъяснимо притягательное. Конечно, играло роль и то, что он являлся живым хранителем революционных традиций, сам был человеком известным и уважаемым в революционной среде. Но на всеведущего патриарха Марк Андреевич не был похож и не собирался им становиться.

В 1889 г. закончился срок ссылки Натансона, и он поселился в Саратове. А к 1893 г. вокруг него уже создалось общество «Народное право», ставившее своей задачей борьбу за политические права и свободы народа. И вновь арест и ссылка на 5 лет в Восточную Сибирь. Позже Марк Андреевич Натансон становится одним из лидеров левых эсеров, выступает за тесный союз с большевиками.

Так что же счастливого было в его судьбе? А разве не счастье пройти такой путь, ни на миг не останавливаясь на достигнутом, не отставая от стремительно шагавшего вперед революционного движения? Разве не счастье стать одним из организаторов известнейших революционных кружков и обществ? Разве не счастье удостоиться такой оценки В.И. Ленина:

Ведь здесь речь идет не о прошлых заслугах, здесь – признание того, что человек постоянно находился в пути, в поиске и единственным критерием для выбора его позиции являлось счастье трудового народа.

Сергей Михайлович Степняк-Кравчинский (1851 – 1895)

В 1882 г. в Италии вышла книга под названием «Подпольная Россия». Фамилия ее автора – С. Степняк – ничего не говорила ни революционерам, ни полиции России.

Его жизнь четко распадается на два периода. В первом – Сергей Михайлович Кравчинский в 19 лет вступает в кружок «чайковцев» и вскоре становится одним из активнейших его деятелей. Участвует в «хождении в народ», затем арест, побег, эмиграция. В 1875 – 1877 гг. Кравчинский участвует в боях против турок в Герцеговине, а затем в Италии вместе с анархистами пытается сделать страну социалистической. Вновь арест, тюремное заключение. В 1878 г. Сергей Михайлович возвращается в Россию и становится землевольцем. В августе того же года на Михайловской площади в Петербурге ударом кинжала в грудь он убивает шефа российских жандармов генерал-адъютанта Мезенцова – и скрывается. В ноябре 1878 г. Кравчинский, спасаясь от преследования полиции, уезжает за границу, как оказалось, навсегда.

С отъездом за границу постепенно исчезает Сергей Кравчинский – бунтарь, террорист, и очень быстро нарождается вдумчивый исследователь революционного движения в России, пламенный писатель-публицист Сергей Степняк. В последующие годы многое меняется в его взглядах, характере, но одно остается неизменным: огромная жажда деятельности. Причем не просто деятельности, а отстаивание своего права идти первым, выбирать нехоженые тропы. Так во всем и везде, всю жизнь, вплоть до 1895 г., когда Кравчинский попадает под поезд и эта нелепая случайность обрывает его замыслы и рукописи на полуслове.

Расскажем именно о втором периоде жизни нашего героя. Писательская судьба Сергея Михайловича Степняка-Кравчинского настолько индивидуальна, интересна и поучительна, что грех упустить такую возможность. Собственно говоря, речь пойдет лишь об одной его книге – «Подпольная Россия», которая звучит одновременно как гимн и реквием революционному народничеству 1870-х – начала 1880-х гг.[16].

Кравчинский начал писать ее в Милане осенью 1881 г. Судьбы друзей, оставшихся в России, настолько тревожили его, желание познакомить с этими прекрасными людьми Европу было так сильно, а необходимость оценить более чем десятилетнее движение народничества – настолько очевидной, что план работы сложился как бы сам собой. Две главы – анализ движения; затем – 8 биографий; в заключение – несколько ярких эпизодов из деятельности подпольщиков. Написание биографий доставляло Сергею Михайловичу огромную радость и причиняло мучительную боль. В них Кравчинский вспоминал любимых товарищей, но большинство из них томились в тюрьмах или ссылках, а некоторые (Осинский, Лизогуб, Перовская) были казнены.

«Подпольная Россия» вышла в свет на итальянском языке всего через полгода после начала работы над ней. А ведь автору пришлось преодолеть большие трудности. Начнем с того, что и в Милане он не чувствовал себя в безопасности. Живя под чужим именем, получая письма и газеты на адреса знакомых, Кравчинский в любой момент мог быть арестован итальянской полицией. У него под рукой не было никаких материалов и документов, а историческая работа требует особой точности. К тому же он плохо запоминал даты, приходилось о времени чуть ли не каждого события справляться у жены и друзей, живших в Швейцарии.

Книга, естественно, должна быть наполненной фактами и событиями. С другой стороны, нельзя ни на минуту забывать о том, что неосторожное слово может повредить товарищам, усугубить их наказание. Наконец, впервые в русской литературе героями книги стали живые люди, современники Кравчинского. Но главная ее тема – судьба народнического движения, которое находилось на перепутье и вызывало яростные споры среди революционеров в России и в эмиграции.

Свой взгляд на людей – героев «Подпольной России», на народничество 70-х гг. в целом Кравчинский отстаивал до конца. А спорить приходилось много, причем с очень близкими людьми: Г. Плехановым, Л. Дейчем, В. Засулич, А. Эпштейн… Никому из них не удалось поколебать Сергея Михайловича.

Книга сразу нашла читателя. Нет, не российского (поскольку на русском языке она появилась лишь в 1893 г.), а европейского. «Подпольная Россия» моментально была переведена на португальский, английский, французский, немецкий, датский, шведский, испанский, голландский, польский, болгарский, венгерский языки… О ней с восхищением писали Э.Л. Войнич, М. Твен, Э. Золя, A. Доде, И.С. Тургенев, Л.Н. Толстой.

«Подпольная Россия» взволновала и врагов. Сразу же после ее выхода наставник Александра III К.П. Победоносцев специально обратил на книгу внимание полиции. Командир корпуса жандармов с огорчением констатировал, что ничего «полезного» для себя он в книге обнаружить не смог.

В журнале идеолога самодержавия М.Н. Каткова появилась огромная рецензия на «Подпольную Россию», основная мысль которой была до предела ясной и традиционной: чтобы «извести» революцию в России, надо усилить гонения на всю интеллигенцию…

А жандармы зря отмахнулись от книги. Она, подобно ее создателю, стала активной противницей самодержавия. Кравчинский недаром писал: «Для меня литература – то же поле битвы». Действительно, позже «Подпольная Россия», по указанию B.И. Ленина, энергично использовалась большевиками в революционной пропаганде. Знаменитая партийная типография «Нина», расположенная в Баку, в 1903 г. выпустила отдельной книжечкой очерк о С. Перовской. Работа Кравчинского приводила людей в революцию. Для академика С.Г. Струмилина, Ж.Э. Заломовой (жены известного рабочего-революционера П. Заломова), А.П. Гайдара «Подпольная Россия» была первой книгой о борцах за народное счастье.

Так уж получилось, что этот эскиз посвящен не столько C.М. Степняку-Кравчинскому, сколько его книге. Но они неотделимы. Прочитайте «Подпольную Россию» и вы познакомитесь с замечательными людьми, о которых рассказал удивительный, неповторимый человек, влюбленный в своих товарищей и в революцию. Прочитайте «Подпольную Россию». Узнать Кравчинского можно только через написанные им книги.

Дмитрий Александрович Клеменц (1848 – 1914)

Летом 1873 г. в провинциальном тогда Петрозаводске губернатору, исправнику и прочим властям города нанес визит капитан инженерной службы Штурм, направлявшийся в Финляндию для проведения геологических изысканий. За неделю, проведенную им в Петрозаводске, капитан очаровал всех, развлекая высший свет города умными и веселыми разговорами, а обывателей – устройством фейерверка и другими учеными штуками. Приглашения на обеды и вечера сыпались на милейшего Штурма как из рога изобилия. Но он исчез, а вместе с ним из города пропал сосланный сюда революционер Тельсиев.

Обаяние капитана было столь велико, что в Петрозаводске никто не связал эти два события. В городе долго ждали возвращения Штурма на обратном пути из Финляндии, но так и не дождались. Роль очаровательного инженера сыграл, по словам С.М. Кравчинского, «едва ли не лучший пропагандист» 70-х гг. Дмитрий Александрович Клеменц…

Он был типичен для революционной среды этих лет и в то же время явно выделялся из нее: всегда сторонился разговоров о революционной теории, предпочитая практическую работу. Привлекал своим обаянием массу людей, но не обладал качествами вождя, руководителя. Он был поглощен решением самых разнообразных научных вопросов, активно сотрудничал в научных журналах России, Франции, Англии.

Типичен же Клеменц был верностью социалистическим идеалам, любовью к трудящемуся человеку, абсолютным равнодушием к собственным удобствам, условиям быта.

Его арест в 1879 г. казался случайным, но на самом деле таковым не был. Скорее можно удивляться тому, что за 6 лет нелегального положения, при такой кипучей деятельности и оригинальной внешности Клеменца арестовали впервые.

– таким запомнился он товарищам.

Следователь описывал внешность Дмитрия Александровича гораздо суше, прозаичнее:

И все-таки его арест был делом случая. В марте 1879 г. к известному петербургскому земскому деятелю редактор нелегального журнала «Земля и воля» Клеменц зашел по своим делам. А вскоре туда же со случайным обыском нагрянула полиция. Характерная внешность Клеменца заставила полицейских судорожно вспоминать описания преступников, находящихся в розыске. Однако улик его незаконной деятельности при нем найдено не было, да и обыск квартиры ничего не дал. Оставалось подписать протокол. Все потянулись к столу, а Дмитрий Александрович попросил принести бумаги к его креслу. Тут-то полиция заподозрила неладное и попросила Клеменца подняться из кресла. Пришлось подчиниться, и в кресле обнаружился скромный потертый портфель. Открыв его, торжествующие сыщики нашли номера «Земли и воли» и архив этой революционной организации.

Следствие по делу Клеменца вел сам начальник III отделения В.К. Плеве – восходящая звезда российской бюрократии, будущий министр внутренних дел. Следствие продолжалось долго, почти два года. Чиновникам III отделения было в чем разобраться: с 1872 г. Клеменц – член революционного кружка «чайковцев», с 1873 г., став нелегалом, исколесил всю Россию в качестве сезонного рабочего, богомольца, нищего, был деревенским писарем, кучером у помещика. В имении Свечиных, куда внезапно нагрянула полиция для ареста Дмитрия Александровича, Клеменц успевает переодеться нищим и просит милостыню у жандармов и урядника. 1875 – 1877 гг. он проводит за границей. Затем, едва вернувшись в Россию, спешит в Сербию, где вспыхнуло восстание против турецкого ига. С 1878 г. Дмитрий Александрович вновь в России – участвует в организации побега Веры Засулич за границу, становится редактором нелегального журнала «Земля и воля». Революционная печать наполнена его статьями.

Клеменц с удовольствием вспоминал эпизоды своей жизни, которые перечислял следователь. При этом Дмитрий Александрович разворачивал столь блестящие научные гипотезы и необычные теории, что Плеве невольно проникся к нему уважением. Покачивая головой, следователь не раз сожалел, что такой яркий и глубокий человек «сбился с пути».

А дальше произошло нечто, круто изменившее судьбу Клеменца. По одним свидетельствам, Николай Клеточников – революционер, проникший в штат III отделения, – сумел уничтожить портфель с архивом «Земли и воли» (главную улику против Клеменца). По другим – покушения народовольцев на жизнь императора заслонили собой «дело Клеменца». Так или иначе, его не судили. Дмитрий Александрович был сослан в Сибирь административным порядком.

Пятнадцать лет в Сибири – это долго. Тем более когда тебе за сорок, и никто не подскажет, сколько осталось жить, что ты еще успеешь сделать. За эти годы революционер и журналист Клеменц стал еще и географом, геологом, этнографом, археологом, но прошлое не забывалось, перед глазами вновь и вновь проходили знакомые лица и события…

Петр Алексеевич Кропоткин (1842 – 1921)

Среди плеяды революционных деятелей 1870-х – начала 1880-х гг. было немало по-настоящему талантливых людей. Одним из них был Петр Алексеевич Кропоткин – революционер международного масштаба, всемирно известный ученый-географ[17], участник выдающихся событий в России и в Европе, интересный писатель и публицист.

Он начал свою революционную деятельность среди «чайковцев» и уже в это время стал одним из первых народников, ведущих регулярную пропаганду среди рабочих Петербурга. Вместе с другими «чайковцами» Кропоткин был арестован весной 1874 г. В ожидании суда провел два года в одиночном заключении. К 1876 г. здоровье Петра Алексеевича настолько пошатнулось (началась цинга), что его переводят в Николаевский военный госпиталь на окраине Петербурга. В ответ на просьбу сестры выпустить его до выздоровления на поруки родных прокурор цинично заявил: «Доставьте свидетельство от врача, что ваш брат умрет через десять дней, тогда я его освобожу».

В госпитале здоровье Кропоткина пошло на поправку, но предстоял приговор суда, ссылка. Друзья предлагают ему бежать. Планы побега выдвигались самые фантастические. Один из них, как вспоминает Петр Алексеевич, был такой: он должен подпилить решетку на окне. Ночью, когда часовой задремлет в своей будке, заговорщики опрокинут ее на землю, поймав солдата будто в мышеловку. В это время Кропоткину следовало выпрыгнуть из окна и скрыться.

Наконец заключенному разрешили совершать прогулки во дворе госпиталя. Как оказалось, по времени они совпадали с приездом обозов с дровами, необходимыми для отапливания госпиталя. На какие-то минуты его ворота оказывались распахнутыми настежь. В новом плане побега было три узловых момента: 1) сигнал воздушным шариком, появление которого означало: «У нас все готово»; 2) пение или музыка в доме, снятом революционерами по соседству с госпиталем, что говорило: «Улица свободна»; 3) пролетка с быстрой лошадью и умелый кучер, чтобы, не теряя ни секунды, подхватить и умчать беглеца.

День побега (29 июня 1876 г.) начался с того, что друзья Кропоткина не смогли найти в Петербурге ни одного детского шара, хотя обычно они сотнями продавались в Гостином дворе. Наконец нашли у какого-то ребенка один шар, но он не летал. В магазине купили аппарат для добывания водорода и наполнили шар газом. Но он все равно отказывался подняться в воздух. Тогда Софья Лешерн привязала шар к зонтику и принялась ходить вдоль забора госпиталя, высоко подняв зонт над головой. Но забор был очень высок, а Лешерн – маленького роста, и Кропоткин шара не увидел, уйдя с прогулки в страшной тревоге за товарищей.

Побег состоялся на следующий день. План его был изложен в крошечной шифрованной записке, переданной Петру Алексеевичу в часах. Все получилось как по-писаному. Когда Кропоткина вывели на прогулку, ворота госпиталя оказались распахнутыми, а в домике, снятом революционерами, скрипка лихо выводила мазурку. Неторопливо приблизившись к воротам, Кропоткин заученным движением скинул арестантский халат и бросился бежать. Крестьяне, привезшие в госпиталь дрова и укладывавшие их в поленницы, закричали. Часовой и трое солдат бросились за беглецом. Товарищи позже рассказывали Кропоткину, что самыми напряженными были те мгновения, когда часовой несколько раз пробовал ударить заключенного штыком, но каждый раз не доставал беглеца. Петр Алексеевич выглядел настолько слабым, что часовой так в него ни разу и не выстрелил. Ему казалось, что он вот-вот догонит арестанта.

Выбежав за ворота, Кропоткин на мгновенье замешкался, увидев в пролетке человека в военной фуражке[18], однако он тут же узнал в нем своего друга О.Э. Веймара. Знаменитый призовой рысак Варвар[19] помчался галопом. А на козлах, правя рысаком, сидел Марк Натансон. В этом побеге, ставшем известным всей России, – много от характера Кропоткина. Решительность и осторожность, пунктуальность и импровизация, смелость и полное отсутствие лихачества, совершение немыслимого и ироничный, по-научному суховатый рассказ об этом немыслимом…

Обидно, что вынужденный отъезд Петра Алексеевича за границу пришелся на 1876 г. – самое начало перемен в российском революционном движении. За рубежом он не понял и не принял перехода народников к политической борьбе, обрекая себя тем самым на одиночество и обидную «ненужность».

Нет, Кропоткин оставался Кропоткиным – идеологом, лидером, вождем. Но вождем движения, которое в начале XX в. стало тормозом на пути подлинной революционной теории и практики.

Когда в феврале 1921 г. его хоронили в Москве, за гробом шли тысячи людей. Богатая, благородная личность – большая редкость, и люди всегда умеют оценить ее по достоинству.