Рок царя Эдипа

Глава 12 Фея

Москва встретила ее снегом. Пушистые хлопья забивались за воротник, и Инна с забытым чувством радости, ощущала, как они тают, коснувшись щек, и превращаются в прохладные капли.

Гид, встречавшая тургруппу, суетилась, рассаживая иностранцев по местам в новеньком «Икарусе».

— Мадам Коллинз, плиз… Мадам Коллинз…

Инна очнулась, спохватившись.

Коллинз — это она. Надо быть внимательнее…

«Дожила… — с грустью подумала она, занимая место у окна. — Через десять лет приезжаю, словно воришка, под чужой фамилией, с чужими документами, с трудом втиснувшись в экскурсионный тур… Спасибо, Сара Коллинз отказалась от поездки, уступила свое место. Иначе бы не успела… Да и кто знает… Перестройка перестройкой, а в Комитете небось по-прежнему действительны списки «нежелательных гостей»… Эта система при любой власти бдит… Для меня граница на замке…»

Она зябко запахнула дубленку, смотря в окно на такие родные и знакомые московские улицы…

Сейчас они выскочат на Ленинградку, а там, если повернуть вправо, рукой подать до ее дома…

Но их автобус не будет сворачивать. Они минуют Белорусский вокзал, проедут по улице Горького и остановятся у «Интуриста»…

А что там дома? Как отец? Он, наверное, убит горем… А Алешка? В какой же класс он теперь ходит? В третий? В четвертый? И скорее всего, в ее школу… Она хорошая и близко от дома… Может, он сидит в том же классе, что и она, и на той же парте?

Как пусто теперь в их квартире без мамы… Неужели она больше не хлопочет на кухне, не печет ватрушки, не ворчит на отца за то, что он бросает где попало газеты и сигареты?..

Ну почему она не может прийти домой, попрощаться с матерью, поцеловать последний раз холодное, застывшее лицо, обнять отца и сына?!

Танька позвонила в Нью-Йорк, сказала, что у мамы инсульт, состояние безнадежное. К тому времени Инна уже рассталась с Женей, с его отцом и матерью, она больше не могла лгать. Теперь вот живет в Америке, перебивается редкими заработками.

Инна тут же бросилась искать возможность отъезда в Россию и послала отцу телеграмму, что немедленно выезжает.

И он ответил ей, впервые за девять лет.

«Мать умерла. Ты убила ее. Не смей порочить ее память. Не смей переступать наш порог».

А у Инны на руках уже был билет, путевка и чужой паспорт.

Знакомые отговаривали ее от поездки.

— Он прав в одном, — говорили они, — тебе нельзя видеться с ним. Поверь, в этой стране ничего не изменилось. Это только пыль в глаза… ты навредишь и отцу, и сыну… После твоего визита их не оставят в покое… К тому же ты инкогнито. А если выяснится, что ты въехала нелегально? Ты представляешь, чем это может кончиться?

Инна понимала справедливость их слов, но ничего не могла с собой поделать. Она должна проводить маму в последний путь. И потом она постарается повидать Алешку. Пусть тайком, пусть мельком…

Только сейчас она поняла, как тянуло ее домой все эти годы… Как не хватало этого мороза, этого снега, этой раскисшей слякоти на мостовой, этого огромного и нескладного города, в котором она родилась.

Все это она вырвала из сердца, а оно, оказывается, не хотело мириться с потерей, тосковало и ныло… Просто она заглушала эту тоску повседневными заботами, запрещала себе думать и вспоминать…

Инна безучастно выслушала распорядок дня, время экскурсий, план экскурсий и прогулок по Москве, поднялась в номер и сразу же, не раздеваясь и не распаковывая багаж, бросилась к телефону.

«Что я делаю! Дура! — тут же остановила она себя. — Здесь наверняка все прослушивается».

Она спустилась вниз и побрела по улице, удивленно и отрешенно вглядываясь в спешащих мимо нее москвичей. Что-то изменилось… Только сразу не поймешь что…

Да нет, пожалуй, ничего… Инна усмехнулась, потому что первый работающий автомат оказался только в переходе метро «Пушкинская».

Пальцы дрожали, она никак не могла сунуть монетку в щель. Потом набрала знакомый с детства номер.

А вдруг сейчас подойдет Алешка?.. Скажет звонким голоском: «Алло. Кто это?»

И она ответит: «Это мама…»

Нет, так нельзя… Вдруг ляпнет кому-нибудь…

В трубке раздавались длинные гудки. Долго… слишком долго… У них не такая большая квартира, чтобы так долго, идти к телефону.

— Алло… Кто это? — услышала она незнакомый старушечий голос.

— Я… — с трудом выдавила Инна. — Я насчет похорон…

— Так хоронят уже… — сообщила старуха. — Все на кладбище. Я здесь одна, поминки накрываю.

— Сегодня? — обомлела Инна.

Так спешила и не успела!

— Они недавно уехали, — обнадежила старуха. — Вы попрощаться хотели?

— Какое кладбище? — перебила ее Инна.

— Долгопрудное. Только новое, говорили… Новое… А то заплутаете и не найдете… А вы кто будете?

— Знакомая.

Инна повесила трубку и бросилась вверх по лестнице. Задевая по пути прохожих и ничего не видя из-за застилающих глаза слез.

Она привычно вскинула руку на обочине, и тут же перед ней затормозило такси.

— Куда? — лениво перегнулся к ней таксист.

— На кладбище…

Он не успел отреагировать, а она уже сидела рядом.

— Долгопрудное. Знаете? Новое.

— Дорого будет, — многозначительно сказал таксист.

— Там подождете. Потом отвезете обратно.

— Полтинник, — он выжидательно посмотрел на нее.

Господи, какая чушь! Какая разница, сколько это стоит…

Шикарная дама готова платить за свои причуды. Пожалуйста.

Такси рвануло с места.

— Только быстрее, умоляю… — попросила Инна.

Она даже не сообразила, что надо было купить цветов. Вспомнила об этом, когда уже увидела около кладбищенских ворот пустой автобус и разбросанные на пути гвоздики и еловые ветки.

Она шла по ним, повторяя последнюю дорогу мамы, словно та указывала дочери путь к своей могиле…

Какое странное кладбище… Огромное поле, как в кошмарном сне. Занесенные снегом холмики, некоторые с пирамидками свежих венков… и ветер… пронизывающий, неожиданно холодный… И мороз… В городе он совсем не чувствовался…

Далеко впереди на снежной пелене виднелась черная группка людей. Траурная процессия.

Они ненамного опередили ее, по крайней мере, гроб еще стоял на металлических козлах, а люди вокруг зябко ежились в ожидании.

Инна свернула с дороги и пошла по снежной целине между могилами. Ее так хорошо видно на этой безмолвной равнине…

Неподалеку от могилы, чуть в стороне, высился гранитный памятник, занесенный снегом. Инна остановилась около него, не рискуя подойти ближе, прижалась к холодному камню, стараясь остаться незамеченной.

Отсюда она могла хорошо разглядеть лица присутствующих…

Ближе всех стоят бывшие сослуживцы матери… вот два отцовских друга… соседка… еще одна… А вот отец… Склонился над гробом… Как он постарел!

Мерный, монотонный стук нарушал кладбищенскую тишину. Инна не сразу поняла, что это… И почему никто не прощается? У отца уже покраснело лицо от мороза и слез…

Стук прекратился, и из могилы выбрался рабочий с киркой. Виновато развел руками, посмотрел многозначительно… Товарищ отца, дядя Петя, суетливо сунул ему в руку деньги, достал из-за пазухи бутылку…

И только после этого все стали прощаться. Подходили по одному, склонялись над гробом и уступали место следующим. Все быстро, торопливо… И пяти минут не прошло, как рабочие накрыли гроб крышкой, вколотили пару гвоздей и, крякнув, приподняли его на веревках с подставки. Он завис над ямой и с жутким гулким стуком упал вниз на мерзлую землю.

Сердце у Инны оборвалось и тоже рухнуло вниз…

Она крепко впилась ногтями в ладони, не чувствуя боли и позабыв, что стоило надеть перчатки…

— Мамочка… — тихонько шепнула она. — Прощай… До свидания…

Она видела, как отец бросил в яму горсть мерзлой земли… А Алеша? Где он? Разве его нет здесь?

Инна беспокойно оглядела небольшую группу людей, теснящуюся вокруг могилы.

Где же Алеша? Женщина по телефону сказала, что все уехали… Значит, должен быть тут. Почему же она его не видит?

Что-то мешало смотреть, кололо глаза… это слезы замерзли на ресницах… Инна потерла лицо рукавом дубленки.

Могила была мелкой, холмик вырос моментально. Мужчины поставили стоймя пару венков с лентами, положили цветы… Все потоптались в нерешительности и побрели к воротам, отворачиваясь от встречного ветра, швыряющего в их лица снежную пыль…

Инна смотрела им вслед, стараясь отыскать маленькую мальчишескую фигурку… Нет, напрасно… Почему-то они не взяли Алешу на кладбище… Почему? Может быть, он болен?

Надо немедленно выяснить, где ее сын. Но сначала надо попрощаться с мамой.

Когда процессия скрылась за воротами, Инна выбралась из-за своего укрытия и подошла к могиле.

Холмик уже успело немного занести снегом, цветы припорошило.

Опустилась на колени на грязный, утоптанный снег, коснулась губами свежего белого покрова на могиле и шепнула:

— Прости меня, мамочка… Я скучала… Видишь, я приехала… Я здесь, с тобой…

А в голове словно прозвучал ответ: «Как приехала, так и уедешь. Отрезанный ломоть…»

Таксист привез ее обратно к Пушкину. Инна вновь спустилась к автомату, набрала номер, но не решилась говорить, нажала на рычаг.

— Мальчик, иди сюда, — позвала она мальчишку лет двенадцати. — Хочешь жвачку?

— Хочу, — кивнул он.

— Только сначала помоги мне. Позови к телефону Алешу. Ладно?

Она снова набрала номер.

— А если не он возьмет трубку? — спросил мальчишка.

— Спроси: пойдет гулять? — ляпнула Инна первое, что пришло в голову.

— А можно Алешу?.. Он гулять пойдет? — Мальчишка повесил трубку и повернулся к Инне: — Не пойдет. Болеет.

— Чем болеет? — встревожилась Инна. — Что же-ты не спросил?

— А вы не сказали…

Мальчишка все еще стоял рядом.

— Спасибо, — Инна повернулась, чтобы уйти.

— А жвачку? — напомнил он.

Она достала из кармана мятную пластинку.

«Наверное, Алеша тоже любит жвачку… — подумала она, глядя мальчишке вслед. — Интересно, что он еще любит? Странно… Я ведь понятия не имею, что нравится мальчишкам в этом возрасте».

Нет, она не могла уйти. Телефон-автомат словно притягивал ее невидимой нитью. Он был единственным звеном, связывающим сейчас ее с домом.

Инна потопталась в нерешительности и опять набрала номер.

Трубку взял отец.

— Здравствуй… — сказала она чуть хрипловато, чужим, незнакомым голосом.

Но он тут же узнал ее.

— Я просил вас больше не звонить.

Чувствовалось, что говорит он с трудом, едва сдерживая слезы. И голос был такой потухший, старый, чуть надтреснутый…

Инна быстро заговорила, боясь, что он положит трубку:

— Отец… Я здесь… Я была на кладбище… Мне очень жаль… Я…

Гудки ударили в ухо, короткие и пронзительные…

Инна порылась в кошельке — двушек больше не было. Тогда по московской привычке она принялась выклянчивать у прохожих, совала мелочь… Наконец какой-то парень притормозил рядом, заинтересованно посмотрел на нее, достал из кармана двушку и сказал, явно намекая на знакомство:

— Девушка, не звоните ему. Он не стоит ваших слез. Между прочим, я гораздо лучше.

— Катись, — сквозь зубы процедила Инна и быстро вернулась к автомату.

Он был уже занят. Какая-то девушка вдохновенно врала маме в трубку, что засиделась у подружки, а рядом с ней нетерпеливо топтался молодой человек.

Инна чуть улыбнулась сквозь слезы. Как похоже на нее… На ее поздние звонки домой после бурных ласк в Юрином общежитии. Как все в жизни повторяется…

Наконец девчонка закончила говорить, радостно улыбнулась и обняла своего парнишку.

Инна решительно сняла трубку.

Сейчас она скажет ему… Он не имеет права… сколько раз она делала попытки связаться с ними, примириться… И теперь, хотя бы в такой день, хотя бы ради памяти мамы… Они должны наконец поговорить!

И снова томительно долгие гудки и усталый голос отца:

— Да…

— Папа… — ее голос сорвался.

Впервые за много лет она произнесла это слово.

— Вы ошиблись номером, — сухо сказал он.

Инна еще некоторое время так и стояла, прижимая к уху холодный металлический кружок.

Вот и все. Стоит ли еще пытаться, добиваться, унижаться? Ее не желают знать, не хотят узнавать, не верят, что она страдает и любит их…

Неужели у отца совсем нет сердца? Зачерствел в своей праведной обиде и отрезал навсегда? Неужели он сейчас спокойно повернулся к гостям и по его каменному лицу никто даже не догадался, что с ним только что пыталась поговорить родная дочь? Он не человек!.. Он… монумент… Памятник самому себе, властному и непогрешимому…

А ведь он берет на себя право решать за Алешку.

Ее сын сейчас сидит, наверное, в своей комнате, простуженный, сопливый… Может, у него температура… Может, он зовет ее во сне и не знает, что она только что хотела поговорить с ним, что она помнит его и безумно хочет увидеть…

Как это жестоко и несправедливо!

Инна должна была пробыть в Москве всего неделю. И каждый день вместо экскурсий, ссылаясь на головную боль и плохое самочувствие, ехала к своей бывшей школе в надежде увидеть Алешку.

Она не знала, как он сейчас выглядит, но думала, что сумеет узнать его даже в этой пестрой, гомонящей толпе, вываливающей из школы после последнего урока.

Было бы проще, наверное, пройти по школьным коридорам, поискать его по классам. Она пыталась было войти в школу, но была остановлена неожиданно строгой нянечкой в самых дверях.

— Вы к кому, дама? — Она сверлила Инну глазами.

И та неожиданно растерялась. Пролепетала:

— Я… узнать насчет сына…

— Фамилия? Класс?

И почему этим нянькам вечно больше всех надо?

Инна стушевалась.

— Я… насчет зачисления узнать… — ляпнула она первое, что пришло в голову.

— Весной приходите. В мае, — отрезала нянька, закрывая собой вход, словно вражескую амбразуру.

Инна отошла от крыльца и тут же отвернулась, прикрыв лицо высоким воротником дубленки.

Через школьный двор шла ее бывшая классная руководительница.

Как она выпустила это из виду? Учителя… С их цепкой памятью на лица им ничего не стоит узнать свою выпускницу. Этого только не хватало!

Теперь Инна дежурила у газетного киоска через дорогу. Несколько дней она лихорадочно вглядывалась в орущих и кидающихся снежками мальчишек… Но никак не могла узнать Алешу. Его не было. Наверное, отец не пускает его в школу. Боится…

И только в последний день перед отлетом, когда Инна в отчаянии простояла под окнами школы несколько часов, ей наконец повезло.

— Леха! — орал какой-то мальчуган, мутузя другого портфелем. — Леха! Врежь ему!

И чернобровый сорванец без шапки, с курчавой копной смоляных волос слетел на его призыв со школьного крыльца и немедленно включился в драку.

«Он!» — екнуло сердце, безошибочно угадав, что именно таким должен был вырасти их с Юрой сын. Та же манера вскидывать голову, тот же разлет бровей, такая же поджарая фигура. Он, пожалуй, на голову выше своих сверстников.

Инна судорожно поправила волосы, заталкивая под шапку растрепавшиеся пряди. Ей вдруг захотелось, чтобы сын увидел ее красивой и необычной, а не истеричной растрепой…

Она приказала себе немедленно досчитать до десяти и выступила из своего укрытия. На удивление спокойная, сияющая ослепительной улыбкой, величаво-сдержанная…

Мальчишки уже неслись через дорогу прямо навстречу ей. Алеша с разбегу прокатился по ледяной дорожке и… уткнулся прямо в нее.

Он поднял раскрасневшееся лицо и смущенно буркнул:

— Извините…

— Ничего страшного, — Инна улыбнулась как можно приветливее. — Я в детстве тоже любила так кататься.

— Правда?

Его друзья с визгом побежали дальше по улице, а он буквально остолбенел перед этой странной и прекрасной женщиной… Сердечко его почему-то забилось, словно в предвкушении сказки…

Не по-зимнему загорелое лицо, излучающие необъяснимую ласку глаза, как синие колодцы… А сама припорошена снегом, пушистые хлопья на меховом воротнике, на бровях, на кокетливой шапочке… Наверное, так Кай повстречался со Снежной королевой, вот так же выступившей ему навстречу из пурги и метели…

Что-то странное было и в голосе прекрасной незнакомки. Русские слова звучали необычно, с неуловимым акцентом, и от этого простые фразы волновали, как чудесная музыка…

«Я твоя мама, — чуть не сорвалось с языка у Инны. — Я люблю тебя… Сынок мой…»

А вдруг он шарахнется от этих слов? А вдруг счастливые глазенки потемнеют от гнева и нервные губы скривятся в презрительной усмешке? Ведь дед, наверное, сумел внушить ему, что его мать — это исчадие ада и от нее надо бежать, как от бешеной собаки… Что она бросила его, предала, забыла…

— Хочешь жвачку? — спросила снежная фея и достала из кармана несколько ярких заморских пачек.

— Хочу, — как любой мальчишка, будь он на его месте, кивнул Алешка и тут же сунул в рот ароматную пластинку.

— А что тебе еще хочется? — спросила фея.

— Велосипед, — выпалил Алешка, словно ожидая, что и его фея волшебным образом извлечет из кармана.

Бедный… Он завидует сверстникам, гоняющим по двору на велосипедах. Дед, видно, не в состоянии позволить себе такую трату. Почему же он отказывается от ее помощи?!

Она бы немедленно повела сына в магазин и купила бы все, во что уткнется его пальчик, но… отец тут же догадается, чьи это подарки, и тогда… Вместо осуществленной мечты мальчик получит истерические разборки и вновь выслушает все, что дед думает о его беспутной матери…

— Но сейчас зима, — мягко сказала Инна.

— Тогда мороженое, — не задумываясь, выпалил он.

А что еще можно попросить у Снежной королевы?!

Рядом был киоск «Мороженое». И они двинулись к нему, по-прежнему глядя друг на друга.

— Но ты ведь недавно болел? — заколебалась фея.

Откуда она знает? Впрочем, она, видимо, знает все…

— Это деда вечно преувеличивает! — независимо хмыкнул Алешка и шмыгнул носом. — Я хочу «Лакомку». Две… нет, три…

Да кто бы на его месте отказался получить запрещенное зимой лакомство от доброй, исполняющей желания волшебницы…

Он развернул покрытый инеем твердый брикет и с удовольствием впился в него крепкими белыми зубами. Инна успела заметить, что сбоку не хватает одного.

— А зуб где потерял?

— Сам выпал! — гордо сообщил Алешка. — У меня уже новый растет. Вон…

Он без стеснения продемонстрировал Инне крошечный осколочек в щербинке и вновь принялся за мороженое.

Она смотрела, как он ест… Совсем как Юра — откусывая крупные куски, быстро, но не жадно, успевая при этом болтать и улыбаться ей доверчивой детской улыбкой…

Инна не удержалась и провела рукой по его шевелюре.

— А что, все Соломины такие черноволосые?

Мальчик даже не удивился, что она знает его фамилию. Словно все в мире были обязаны знать, что он именно Алеша Соломин, а не кто-нибудь другой.

— Не… Деда говорит, что я в папу. Остальные у нас… — он чуть замялся, споткнувшись на слове «остальные», — белобрысые.

Под этими «остальными» сын подразумевал ее, свою мать.

— Понятно… Я так и думала… — поспешно сказала Инна, стараясь не показать ему, как больно задела ее эта фраза.

Она смотрела на сына, не подозревающего, что рядом с ним стоит его мать. Разве может быть его матерью эта роскошная тетя, благоухающая духами, смешивающимися с морозной свежестью, нездешняя и неземная? На нем была старенькая курточка со свалявшимся искусственным мехом на подкладке, вокруг шеи болтался самовязаный шарфик, свитер серый, невзрачный, синие форменные брюки из дешевого материала. И носы у ботинок облупившиеся и содранные…

Инна вынула из кармана какую-то купюру и сунула ему в руку.

— Возьми, — пробормотала она. — Угостишь своих друзей…

Мальчик разжал ладошку и обалденно ойкнул — сотня!

— Купишь себе что захочется, — сказала Инна. — Только не говори дедушке, а то он не разрешит тебе есть мороженое. Пусть это будет нашим секретом, хорошо?

— Хорошо… — Он просиял улыбкой, рассматривая свое сокровище.

Действительно, как в сказке!

— Леха! — нетерпеливо окликнули его успевшие добежать до угла и вернуться обратно друзья. — Ну ты идешь?

— Сейчас! — он дернулся нетерпеливо и остановился, не в силах оторваться от странной феи, боясь, что она исчезнет, едва он отвернется.

В одной руке у него были брикеты с мороженым, а в другой — бумажка, сулящая кучу всяких удовольствий…

— Беги, — ласково улыбнулась фея, и глаза ее вдруг стали очень грустными.

Он кивнул, отступил на шаг, повернулся… и оглянулся опять.

Она смотрела на него с такой нежностью, как еще никто на свете не смотрел.

— Беги, — повторила она.

И вдруг нагнулась и коснулась прохладными губами его щеки.

Алешка обалдело захлопал глазами, попятился и быстро глянул на мальчишек. А потом помчался к ним вприпрыжку.

Инна видела, как он вручил им по «Лакомке», что-то оживленно и возбужденно рассказывая. Потом вдруг замолчал и опять оглянулся.

Она быстро отступила за киоск.

Алешка протянул было в ее сторону руку и замер.

Волшебной феи больше не было — пустая улица, только поземка метет по тротуару… Она исчезла, испарилась, растворилась так же необъяснимо и загадочно, как и возникла перед ним.

Конечно, именно так и кончаются все сказки…

Дома он спрятал свое сокровище под обложку дневника и долго еще не решался потратить, рассматривая его перед сном.

Перед глазами вновь возникала снежная фея с грустными глазами. Странно, но он был уверен, что она его очень любит. Ведь недаром она выделила именно его из всех мальчиков. Но он ни разу даже не подумал, что это могла быть его мать.

Мать была где-то далеко, он знал, что она жива, но просто не хочет жить с ним, и не винил ее. Он просто не думал о ней. Она для него не существовала. Она только снилась иногда, но он никак не мог увидеть ее лица, запомнить слова, что она ему шептала.

Она была далекой и недостижимой… Иногда ему хотелось, чтоб она вдруг возникла ниоткуда и он бы гордо прошел с ней рядом на зависть всем мальчишкам. Ведь конечно же она сказочно красива, иначе и быть не может. И она добра и ласкова, и она будет выполнять все его желания. Совсем как та фея…

Он так мало знал о ней. Дед всегда обрывал разговор, не отвечал на Алешкины вопросы. И мальчик научился по-взрослому прятать свою тоску в самые потаенные уголки души и не выпускать ее оттуда. Он просто привыкал понемногу к мысли о том, что это неосуществимая мечта. Но он не мог жить только одной мечтой, у него была куча более насущных проблем — уговорить деда купить футбольный мяч, стереть в дневнике двойку и списать контрольную. У него была совершенно нормальная мальчишеская жизнь. Кроме одного — у него, не было ни отца, ни матери…

«Когда я вырасту, — твердо решил он, — я найду эту фею и женюсь на ней…»