Рок царя Эдипа

Глава 16 Модный театр

Жара страшная.

Вспоминается детский восторг от маминых «шпилек», оставляющих дырочки в нагретом асфальте. Сейчас легкие матерчатые туфли, кажется, прилипают к расплавленному на солнце тротуару. Нет, конечно, только кажется…

Инна шла быстро и вроде бы бесцельно. То есть цели не знала. Но знала, на что охотится.

«Загнанный зверь. Животное, бегущее от собственного инстинкта. Сезон охоты открыт, господа-товарищи! Безумная мать (перемать!) охотится на произведения искусства!»

Так думала, шагая вперед, глядя по сторонам, развлекая и подхлестывая саму себя.

«Но должны же быть где-то все эти кинотеатры, театры. Бары, в конце концов. В Москве, говорят, открылось несколько приличных баров, где всех этих новых бандитов мало, а хороших музыкантов — много…

Нет. Бар — это не то», — почему-то решила Инна, шагая дальше.

«Да и кинотеатр — тоже не то. Я, похоже, вообще не знаю их нынешней жизни. То почему-то жду, что все здесь как в Штатах, то думаю, что попала в каменный век. Кино они наверняка смотрят только на видео. А вот театр может быть только в театре…»

И тут же взгляд ее зафиксировал театральную кассу у станции метро.

Инна прибавила шаг…

— У вас есть что-нибудь современное… интересное для молодежи с хорошим вкусом, — попыталась объяснить Инна, наклонившись к окошку. — Ну, понимаете… Как когда-то «Современник», Таганка…

Киоскерша, сухая дама неопределенного возраста, тут же поняла. Назвала какую-то фамилию, которая явно не требовала комментариев. Инна сразу почувствовала себя здешней, советской, будто и не уезжала, — вместо того чтобы расспросить, кто это, чем знаменит, что поставил, она согласно закивала: мол, как же, конечно, знаю.

«Что за трусость? Почему? Разве стыдно чего-то не знать? Столько лет считаю себя свободным человеком… Неужели вся моя свобода зависит только от страны?»

Киоскерша уже говорила что-то о спектакле, на который рекомендовала сходить. Инна кивала с понимающим видом, а сама пыталась вспомнить фамилию режиссера. Фамилия моментально исчезла, испарилась из памяти. Осталась лишь ассоциация, ощущение: короткий звук, как топориком щепу — на мелкие лучины для растопки… Инна уже судорожно придумывала, как теперь узнать адрес этого знаменитого театра, но киоскерша сама объяснила ей, как проехать, добавила:

— Вы же знаете, у них нет своего помещения.

— Конечно, знаю, — кивнула Инна.

Отдала деньги — и понесла добычу домой…

Да, Инна боялась. Трусила. Никакой свободы, никакой уверенности. И не из-за какой-то киоскерши. Просто не было земли под ногами, каждый шаг — как в вязкую пустоту, каждая минута — как неритмичное тиканье сломанных часов.

«А если они вообще не ходят в театр? Никогда? А если Леша заупрямится, выкинет еще какую-нибудь глупость? Или Надя вдруг откажется пойти? Мол, голова болит, извините. Все вежливо, естественно, ненаигранно. Она же умная. Не захочет отвлекаться, развлекаться, приобщаться к искусству всем вместе. Захочет своего Лешу проверить, отпустить со мной вдвоем. А как вернется — в глаза заглянуть… Я бы сделала именно так…»

Будто споткнувшись об эту мысль, Инна остановилась у двери, медля доставать ключи.

«А ну не ври самой себе. Не ври! Ведь пошла бы с ним одна и без этой Нади, сидела бы рядом, искусство — это чистое и возвышенное наслаждение, ничего предосудительного, все играют свои роли… Нет. Не вру. Правда хочу пойти втроем, посмотреть хороший спектакль всем вместе — и забыть там обо всем, выйти оттуда настоящими, нормальными людьми…»

Инна повернула ключ в замочной скважине, вошла и прямо с порога провозгласила:

— Надя, Леша! Мы сегодня вечером идем в театр.

Квартира молчала. Потом отец откликнулся из своей комнаты:

— Чего кричишь? Нету их.

Инна почувствовала себя ватной куклой, из которой вытянули проволочный каркас.

Но через полчаса пришла Надя (она ходила за хлебом), через полтора — Леша. Оба они восприняли известие о вечернем культпоходе спокойно.

Собираться начали заранее.

Инна заперлась с Надей в ванной и под прямым светом электрической лампочки — голой, без абажура вкрученной в патрон, торчащий из стены над зеркалом, — стала объяснять, что такое макияж и чем он отличается от малярных работ и боевой раскраски индейцев.

Надя слушала внимательно, произнося быстро-заинтересованно «мгм» и опасаясь кивать головой.

«Кожа у нее, конечно, не очень хорошая. Просто плохая. И цвета лица никакого. Я в ее возрасте… А что — я? Что от меня осталось — не на лице, а там, внутри? Да и что могло остаться… Все Юра с собой забрал».

— Сейчас подводка снова в моде. Но тебе она, по-моему, не нужна. Ну что? Решай, — говорила Инна вслух.

И Надя раскрывала глаза, сосредоточенно глядела на Инну снизу вверх, будто решая что-то действительно важное.

«Ах, какие у нее глаза! Как вишни. И взгляд светится. Не дай Бог ей никакого горя. Не хочу, чтобы у нее — как у меня!»

И Инна провела кисточкой по Надиному веку — твердым и точным движением.

— А теперь сама.

Надя пыталась провести линию над левым глазом абсолютно симметрично. Получилось не так аккуратно — Инна поправляла, чувствуя себя то ли ювелиром, то ли микрохирургом.

В итоге Надя превратилась в девушку семидесятых годов.

Театральная публика была вроде бы разношерстной, но все были чем-то неуловимо похожи друг на друга, как старые пластинки, которые пылятся в углу рядом со сломанным проигрывателем, становясь одинаковыми черными виниловыми кругляшками в разных бумажных конвертах. Все эти экзальтированные стареющие дамы в шелках и трикотаже, шумные и развязные, как юные девицы; и юные девицы, одетые в черное, угрюмые, как брюзжащие старики; и старики в экстравагантных пиджаках и рубашках, бросающие куда-то в толпу пылко-умиленные взоры, как влюбленные юноши; и юноши, жеманно ломающие руки и опускающие взгляд, — все это Инна, конечно, не раз уже видела. Нью-Йорк, Нью-Йорк, живая легенда, миф о полной свободе, который еженощно творят заново во многих барах, таких же, какие есть в изобилии и в Мюнхене, и в Амстердаме. Инна даже побывала там пару раз из любопытства. Но быстро поняла, что это ее любопытство вроде похода в зоопарк, и стало неприятно не от того, что вокруг, а от того, что в себе…

Но тут было по-другому. Здешняя публика жила своими страстями и интересами будто напоказ, будто оглядываясь через плечо и отчаянно выкрикивая: вот, смотрите!

«И эта девица-вамп, которая говорит с Лешей и Надей, — какая-то вся ненастоящая, замороженная… Но пусть говорит. Мне хотя бы не надо ничего объяснять, выяснять».

К Наде с Лешей подошла Иришка.

— Хорошо выглядишь, котик, — улыбалась она Наде. — Вы откуда здесь?

— А мы… вот… в театр решили сходить, — произнесла Надя, недоуменно оглядываясь вокруг и пытаясь обнаружить многочисленных Иришкиных поклонников.

— Мама взяла билеты, — невозмутимо сказал Леша. — Мама, познакомься, это Ира.

— Мы с Надеждой учимся вместе, — Ира протянула ей руку, улыбаясь и скользя взглядом из-под полуприкрытых век по лицу Инны и мимо, куда-то вбок.

— Это Ира нас с Лешей познакомила, — успела вставить Надя.

— Очень приятно, — Инна пожала протянутую ладонь с длинными ногтями, покрытыми черным лаком.

С ранней юности по силе рукопожатия, по ощущению от кожи другого человека Инна безошибочно понимала, что это за человек.

«Несчастная, неуверенная в себе девочка. Жутко волнуется. А с виду и не скажешь». И Инна улыбнулась Ире открыто и дружелюбно.

Ира вновь жеманно улыбнулась в ответ.

«Как она изменилась! — недоумевала про себя Надя. — И что она здесь делает? Она же из дискотеки не вылезала. И эта короткая стрижка… И черное она никогда не носила…»

Одного Лешу, похоже, не интересовала ни Иришка, ни факт столь неожиданной встречи, ни одежда и манеры окружающих. Он смотрел застывшим, отстраненным взглядом поверх голов, в голубых глазах — тусклый блеск льда.

«О чем он думает? Что за этим холодным взглядом? Я же чувствую… Меня ему не обмануть», — подумала Инна, кивая на прощание Иришке.

А Иришка уже стремительно пробиралась сквозь толпу. Надя проследила за ней взглядом — она подошла к молодому человеку, увлеченно беседующему с другим юношей. Молодой человек носил прическу каре и кивнул Иришке с рассеянной улыбкой, не удостоив и взглядом.

«Зачем она? Зачем она так? Унижается, стоит рядом. Ждет от него слова, как милости, — мысленно ужасалась Надя. — И это наша Иришка, за которой весь институт бегает. Зачем все это… И зачем она нас сюда привела?»

Надю потянули за рукав. Она дала Инне увести себя и покорно заняла свое место.

Посередине. Справа — он, слева — она. Впереди — сцена. Надя застыла, глядя прямо перед собой. Она боялась пошевелиться, боялась повернуться, будто, если взглянешь вправо-влево — окаменеешь, застынешь навеки.

На сцене происходило нечто вполне обычное — две женщины замышляли убить третью. Она была несомненно богаче, вероятно, красивее и, возможно, более любима, чем ее две сестры. Сестер играли мужчины. Их хозяйку — тоже.

Надя пыталась сосредоточиться на игре актеров, на их лицах, разрисованных гримом такими же четкими плавными линиями, как виньетки в журналах десятых годов, которые она видела в книжном шкафу у одной своей подружки, коренной москвички.

«Костюмы, танцы, декорации — смотрю на это и думать должна об этом», — приказывала себе Надя.

Но что-то холодное, злое, пугающее мешало спокойным мыслям об искусстве. Надя поняла, что она даже на сцену смотреть не может — взгляд ее съезжает вниз, на затылки сидящих впереди, и ее ничего не интересует, и только одна мысль бьется в голове:

«Зачем она нас сюда привела? Сейчас какую-то глупость скажу. Гадость какую-нибудь», — с ужасом подумала Надя.

И тут же, не давая себе опомниться, не поворачиваясь, свистящим шепотом:

— Инна Николаевна, вам нравится? Лека, а тебе?

Леша невозмутимо пожал плечами.

— Это… интересно, — негромко произнесла Инна. — Понимаешь, есть древняя традиция… в японском театре… В антракте поговорим, хорошо?

Надя быстро-быстро закивала; мол, конечно, разговаривать неприлично, все понятно.

«Она привела нас нарочно».

И девушка вновь застыла, глядя прямо перед собой.

«Что теперь будет? — лихорадочно размышляла Инна, косясь то на Надин профиль, то на лицо Леши, похожее на непроницаемую маску. — Что я наделала! Почему не расспросила, что за спектакль, что за театр…»

«Да, она привела нас сюда нарочно. Чтобы мы, глупые, посмотрели, как современные люди живут. И с кем живут…»

«Надо сейчас Наде объяснить, рассказать… И Леше, и Леше тоже… Он умеет молчать. Это мне не нравится. Надя — нет, хоть она и тихая… Вот сказала же… Что же теперь будет?! Она наверняка сейчас сидит и думает, что…»

«Она хочет нам показать. Наглядно. Без всяких разговоров, намеков. Вот, детки, все бывает: мужики женщин на сцене играют, а мужики в зале это смотрят и другим мужикам глазки строят…»

«Я их сюда привела — значит, для меня все это — обычно. И значит, я сама такая, и…»

«И все это, детки, нормально, и мама с сыном — тоже нормально. Может, она и меня с ними как-нибудь потом позовет… Вместе… Втроем…»

«И значит, между мной и Лешей что-то может быть… Я же вижу, она сидит, а у нее в глазах что-то темное ворочается. Наденька, девочка, неправда все это, не думай так, это все случайно! Что же теперь будет?!»

«И не будет никакого антракта…»

«Неужели без антракта? Как же…» — Инна судорожно взглянула на часы.

И заметила, что Надя перехватила ее взгляд.

— Понимаешь, Надюша, в старинном японском театре и в китайской опере тоже… — нагнулась, зашептала Наде в ухо.

— Женщин играли мужчины, — закончила фразу Надя (негромко, но и не шепотом). — Инна Николаевна, я знаю. Давайте потом поговорим. — Взглянула на Инну, улыбнулась и вновь вперила взгляд в сцену.

На сцене жертве подавали яд. Но хозяйка не хотела или просто не могла стать жертвой, она отказывалась от напитка настолько бесхитростно, что было не ясно, знает ли сам автор пьесы, почему она не хочет пить — разгадала коварный замысел или просто капризничает?

«Все пропало. Теперь я для нее враг… — подумала Инна. — Но как держится, как улыбнулась! Молодец, Надя!»

«Все понятно. Это не она нас сюда привела. Это они меня сюда привели. Он и она. Вместе».

Надя ощущала себя металлическим осколком между полюсами магнита из какого-нибудь примитивного школьного опыта. Маленьким ребенком, который схватился за обрывки провода.

«Я ведь хотела все исправить. Сходить в театр по-человечески — и то не получается, — думала Инна, совсем перестав следить за сценическими страстями. — А собственно, что «исправить»? Я кто — преступница? Или совершила проступок, который надо исправлять?»

Кто-то, кажется, умирал на сцене. Звучал душераздирающий шансон.

«Нет. Не совершила. Еще не совершила».

Инна искоса взглянула на Лешу:

«А он? Что он? Якобы воплощенное спокойствие. Но я же тебя знаю, я же тебя всего чувствую, Лешенька, от меня-то ничего не скроешь. Ведь все равно сорвешься, такого натворишь… Но о чем ты сейчас-то думаешь?»

Леша был непроницаем, будто в стеклянном колпаке.

«Ох, тяжело это все, — подумала Инна с такой тоской, что в груди что-то сжалось, заныло. — Тяжело и страшно. Что теперь будет-то?»

А был конец спектакля.

Были аплодисменты, цветы, все хлопали долго, вызывали актеров несколько раз.

И Инна, Надя, Леша тоже встали и хлопали, монотонно, вместе со всеми. Лишь бы не двигаться, не разговаривать, не смотреть друг на друга.

Впрочем, Леша, приложив ладонь к ладони, просто стоял, будто отдыхая после изнурительной, тупой работы.

Потом все многоголовой медлительной живой массой поползли к выходу.

Переминание с ноги на ногу стало единым, размеренно-неправильным ритмом. Казалось, никакого движения вперед не происходит и происходить не может. Инну все время прижимали к Наде, а Надю — к Леше, но слева и справа были люди, притиснутые так же плотно, но совершенно чужие — и ощущение собственного тела и прикосновений к нему просто исчезало.

Когда их наконец вынесло в фойе, рядом снова оказалась Иришка.

— Ну как вам? — улыбнулась она, закуривая сигарету в длинном мундштуке и шагая вместе с ними к выходу.

— Замечательно! Прекрасно! Просто слов нет! — заговорила Надя радостным голосом.

Иришка, похоже, сочла восторги искренними — и оживилась, будто ее наконец включили в сеть и нажали нужную кнопку:

— Котик, ведь правда, он гений! Просто гений. И все мальчики его гении. Я имею в виду актеров, — пояснила она, повернувшись к Леше. — А вы на «Лолиту» не ходили?

— Так он и «Лолиту» ставил? — со светским любопытством спросила Надя. — Как интересно! Нет, мы не ходили, это должно быть жутко интересно!

«Что она несет? — думала Инна, глядя на Надю. — Мне от стыда хочется сквозь землю провалиться. Насквозь, в Америку, к Тэду — проснуться у себя в постели и подумать: «Что за чертовщина приснилась».

Но все было на самом деле. Здесь, сейчас. Все длилось в тягучем настоящем времени дурного сна, происходящего наяву.

— Котик, «Лолиту» не расскажешь, «Лолиту» надо смотреть. Жалко, они сейчас ее не играют, — продолжала тем временем Иришка. — Но если вы постоянно ходите…

— Нет, мы не постоянно, — сказала Инна. — Мы сюда совершенно случайно попали. Я взяла билеты, даже не зная, что это за театр.

Изумление и даже брезгливость появились на Иришкином кукольном лице.

— Я, честно говоря, не поклонница подобных изысков. Может быть, это у меня возрастное.

Иришка кивнула и вновь растянула губы в улыбке, но тут ее окликнули:

— Ирэн!

Ее звала какая-то девица маленького роста в парике из длинных снежно-белых искусственных косм.

— Ирэн, ты едешь?

Девица стояла в большой компании, в которой был и молодой человек со стрижкой каре, общения с которым явно жаждала Иришка.

— Еду! Лечу! — И, послав всем троим воздушные поцелуйчики, Иришка исчезла.

— Она очень изменилась, — сказала Надя задумчиво.

И было непонятно: делится ли она впечатлениями с Лешей, который знал Иришку раньше, или объясняет ситуацию Инне. Или просто произносит что-то вслух, чтобы не сказать то, о чем думает.

— По-моему, совсем не изменилась. Как была дурой, так и осталась, — ответил Леша.

Больше не разговаривали.

В метро Инна села, закрыла глаза, сделав вид, что задремала. Дома хотела сразу принять душ, но ее опередила Надя — юркнула в ванную, заперлась.

Инна осталась снаружи. Не уходила в свою комнату, стояла, прислушиваясь к плеску воды.

В ванной Надя, беззвучно рыдая, смывала слезы, плескала холодную воду в лицо полными горстями. Но слезы текли и текли. А стрелки на веках размывались, но не смывались — хорошую американскую подводку водой не смоешь.

«Нет! Не хочу об этом думать, не хочу этого понимать! Это все случайно было, она случайно такие билеты купила. Нет, не могу!» — рыдала Надя, видя себя в зеркале сквозь слезы и воду.

А за стеной, в коридоре, Леша подошел к Инне. Шагнул бесшумно, быстро — и оказался совсем рядом, так что дыхание обожгло ухо, тыльная сторона ладони коснулась бедра.

— Ну, на «Лолиту»-то мы с тобой пойдем. Да?

Это «да» прозвучало почти утверждением.

«Отойди!» — мысленно крикнула-взмолилась Инна. И негромко, ледяным тоном произнесла:

— Нет. Мне этот театр не нравится.

— При чем тут театр, — тоже негромко, сбивчиво, на выдохе.

И хотел сказать еще что-то, но Инна перебила:

— Иди спать, спокойной ночи.

Выставив вперед ладони, мол, все, ухожу, Леша отступил к двери в свою комнату. И скрылся внутри.

Тут же распахнулась дверь ванной. Надя, не поднимая глаз, тихой скороговоркой произнесла:

— Спокн-ночи-Ин-Николавна, — и прошмыгнула в Лешину комнату.

Инна вошла в ванную. Включила воду. Посмотрела в зеркало.

«Сказал все-таки. Значит, вот как ты, Лешенька, меня понял. Как хотел — так и понял… А может, как я хотела?.. Нет, не хочу! Не хочу всего этого», — заплакала Инна.

И ее лицо в зеркале искривилось, задрожало.