Россини

* * *

Признаться, сегодня мне страшно, — сказал Россини Кольбран перед началом спектакля 4 декабря 1815 года, когда в театре Фондо должно было состояться первое представление «Отелло». — С некоторых пор все мои новые оперы проваливаются.

— Сегодня вечером тебя ждёт триумфальный успех, поверь мне. На меня ты можешь положиться.

— В тебе я нисколько не сомневаюсь, Изабелла, ты это знаешь. Но публика... Тут я не уверен...

Это был действительно триумфальный успех. Очень хорошо встретили первый акт, бурными аплодисментами — второй, восторженными овациями — третий. В третьем акте композитор сумел передать всю силу мрачной шекспировской трагедии и создал глубоко человечную, волнующую музыку.

В этом акте либреттист с большим уважением отнёсся к оригиналу: печальные события волею судеб и темперамента героя развиваются здесь стремительно и мощно, в то время как в предыдущих актах характер героев ещё прорисован неопределённо. Слишком могуч был гений английского драматурга, и слишком ничтожными оказались возможности скромного неаполитанского либреттиста. Либретто получилось неудачным, и только музыка Россини могла придать драме ощутимый взлёт. Байрон восхищался музыкой, но был шокирован либретто.

Публика, наоборот, не придала значения тексту, её увлекла волнующая красота музыки, полной и страсти, и патетики, она была захвачена стремительно развивающимися событиями. В этой опере больше, чем в «Елизавете», Россини проявил себя как опытный драматург. Противники его были сражены. Этот дьявол во плоти всегда преподносил какой-нибудь сюрприз. От него ждали оперу-буффа, а он одерживал победу оперой-сериа.

Кто мог устоять перед волшебством третьего акта? Это была буря, сокрушавшая всё, буквально разрывавшая душу на части. И посреди этой бури — островок спокойствия, тихий и очаровательный, — «Песнь ивы», которую Изабелла Кольбран исполнила с таким чувством, что растрогала весь зал.

Сколько находок в этой сцене! Вот Дездемона стоит у окна в предчувствии бури, которая сокрушит её, а по каналу спокойно плывёт гондола, и звучит неторопливая, печальная песнь гондольера. Стихи придумал Берио, но Россини настоял на том, чтобы гондольер пел песню на дантовские строфы: «Тот страждет высшей мукой, кто радостные помнит времена в несчастьи...» Берио возражал.

— Ни один гондольер, — говорил он, — никогда не поёт на стихи Данте, разве что Тассо...

Но Россини ответил:

— Я знаю это не хуже вас, потому что жил в Венеции, но в этом месте нужны именно эти дантовские стихи, чтобы придать действию необходимую величавость.

Жаль только, что в сцену ревности маэстро почему-то решил вставить крешендо из арии о клевете из «Цирюльника». К счастью, эта небольшая заплатка была заглажена стремительностью финала.

Среди великолепных исполнителей (Нодзари — Отелло, Чичимарра — Яго, Давид — Родриго) особенно выделялась Изабелла Кольбран в роли Дездемоны. Восхищенный импресарио прибежал к ней за кулисы.

— Не узнаю тебя сегодня! Я никогда ещё не слышал, чтобы ты так пела! Публика просто без ума!

Она ответила:

— На то есть причина.

И Барбайя униженно и заискивающе зашептал ей:

— Успех этот устроил я. Я приказал Россини написать для тебя эту райскую музыку...

— Ты? — В голосе певицы прозвучала ирония.

— Я. А ты даже не поблагодаришь меня? Ты уже давно пренебрегаешь мною, бросила меня, даже запретила бывать у тебя... Может, будешь поласковее? Почему ты так изменилась?

— Придёт время, узнаешь, — ответила Кольбран.

Россини точно так же ответил ему на какой-то другой вопрос. Почему Барбайя вспомнил сейчас об этом? Но ему некогда было раздумывать — зрители заполнили сцену, чтобы поздравить автора и певцов.

— А меня, бедного, забытого, обиженного импресарио, разве не надо поздравить? Никто и не вспомнит обо мне? Разве тут нет и моей заслуги? Ведь это я всё подготовил.

— Да нет, конечно же, конечно, импресарио тоже надо поздравить.

— Какой спектакль!

— Превосходный, чуть ли не лучше, чем в Сан-Карло.

— Одно только плохо.

— Вот как? Плохо. Можно узнать, что же?

— Любопытно, любопытно...

— Уж слишком тяжёлая эта драма, слишком мрачная и печальная. Уходишь из театра с таким тяжёлым камнем на сердце!

Ах да, этот «Отелло» — прекраснейшая опера, но слишком печальная. Настолько, что на премьере в Риме, а потом в Венеции и Анконе решили изменить финал, чтобы публика могла уйти домой со спокойным сердцем. Конец переделали: в финале, когда мавр заносит кинжал, чтобы убить супругу, она останавливает его словами:

— Что делаешь, несчастный? Я невинна!

Отелло смотрит на неё.

— Невинна! Это правда?

— Да, клянусь тебе!

Тогда Отелло, обезумев от радости, отбрасывает кинжал, берёт Дездемону за руку, ведёт к рампе, и они поют дуэт «Сага, per te quest’anima...» («Дорогая, тебе эта душа...»). Во Флоренции в театре Пергола пошли ещё дальше. Тенор Таккппарди сделал венецианского мавра белокожим, чтобы публика, как было отмечено, не испытывала «неудовольствия при виде негра на сцене.).

В этот вечер, когда завершилась премьера «Отелло», Барбайя, вернувшись домой, хотел поговорить с Россини, которого потерял из виду в театре. Однако маэстро ещё нет дома. Ещё нет? Неужели даже в этот вечер после стольких трудов, после премьеры он не чувствовал усталости?