Россини

* * *

Маэстро начал писать «Вильгельма Телля» в августе 1828 года. В ноябре газеты объявили, что скоро уже начнутся репетиции, но это заявление было преждевременным.

В январе 1829 года ещё ничего не было известно о премьере. Но все говорили о «Вильгельме Телле», и нетерпение разжигалось всякими противоречивыми сведениями. Тем временем возникла трудность: не могла принять участия в спектакле синьорина Чипти, которую автор пригласил на роль Матильды. Синьорина Чинш сделалась синьорой Дамуро и не могла выступать на сцене, потому что, как вежливо и завуалировано сообщали газеты, «став законной супругой, синьора Дамуро добровольно обрекла себя на некоторые узаконенные неудобства, длительность которых можно определить довольно точно». Итак, опять отсрочка. Потом ещё одна из-за того, что певица, которая должна была заменить Чинти-Дамуро, немка Фишер-Мараффа, не понравилась парижской публике при первом знакомстве с нею. Затем возникли другие причины, связанные с финансовыми вопросами.

Департамент изящных искусств затягивал переговоры о контракте на новых условиях, предложенных Россини, — пятнадцать тысяч франков за каждую новую оперу, бенефис в его пользу и пожизненный оклад в шесть тысяч франков в год. Маэстро настаивал на скорейшем решении. Он хотел обеспечить своё будущее, заслужив уже право диктовать свои законы. Поэтому он подал в суд на администрацию королевского дома и предупредил Любера, директора Оперы: если ему не будут гарантированы эти деньги, он приостановит репетиции «Вильгельма Телля». Бюрократы решили, что это пустая угроза, и потянули ещё. И тогда маэстро прекратил репетиции.

Тревога. Скандал. Но администрация по-прежнему не решалась заключить такой контракт. Тогда маэстро оставил дома партитуру уже законченных третьего и четвёртого актов и предупредил Любера: если он не получит ответа в течение нескольких дней, то заберёт из театра и первые два акта. Это было подобно удару грома! Театр целый год жил в надежде на новую оперу Россини. Были потрачены огромные средства, было готово всё — декорации, костюмы. Любер в отчаянии поспешил к министру, и наконец 8 мая контракт был заключён, причём подписан лично королём Карлом X. Довольный, но ещё более невозмутимый и бесстрастный, Россини вручил театру два последних акта и возобновил репетиции.

Таким образом, после ожидания, обострённого бесчисленными отсрочками, при огромном стечении наэлектризованной публики («все места уже давно проданы, — извещали газеты — а ложи, говорят, стоили по пятьсот франков, ожидание невероятное») в семь часов вечера 3 августа 1829 года состоялась премьера «Вильгельма Телля». Афиша «Королевской музыкальной академии», как тогда официально называлась Опера, объявляла о ней, не обозначив, как эго было принято для первых спектаклей, имя автора. Зато названы были исполнители: сопрано Чинти-Дамуро — Матильда, меццо-сопрано Мори — Джемми, баритон Дабади — Вильгельм Телль, тенор Нурри — Арнольд, бас Левассер — Гесслер.

Однако ожидаемого успеха не было. Сдержанные аплодисменты, не очень горячие вызовы. Оркестранты, критики, любители музыки были покорены трагедийной мощью, своеобразием стиля, носившего печать личности Россини, но эго был другой Россини, а опера оказалась началом новой эры в музыкальном театре. Знатоки были сразу же захвачены этой несравненной музыкой. Для них это был волнующий вечер, исполненный непередаваемого восторга.

Но большинство публики встретило оперу холодно. Слишком долго ждали её, слишком длинными были акты (опера шла почти четыре с половиной часа), слишком неожиданным и незнакомым оказался этот Россини, непохожий даже на того, который написал «Моисея», слишком много было новизны в стиле, музыке, слишком высоко взмыл в небо орёл, чтобы за ним сразу же легко могла последовать толпа, не привыкшая к такому величию искусства и не подготовленная ещё к напряжению, которое необходимо было, чтобы испытать радость более высокого наслаждения.

Россини понял. Понял, что его музыка не дошла до широкой публики. Однако не впал в уныние. Он крайне обострённо воспринимал реакцию публики и критики. Но если, как в данном случае, был уверен в себе и в своём сочинении, его уже не беспокоило, какой окажут приём новой опере. Время восстановит справедливость. Он уже не говорил, как прежде: «Хочу, чтобы премьерами считались вторые представления моих опер». Его искусство, ставшее более строгим, не допускало шутливого отношения к себе — оно приносило ему глубокое внутреннее удовлетворение именно потому, что он был абсолютно уверен в своей правоте.

Однако почтительные аплодисменты и настойчивые вызовы не поколебали его решения не выходить на сцену. Публика так и ушла, разочарованная тем, что не увидела его, но ещё больше тем, что услышала не ту оперу, которую ожидала.

Споры в зрительном зале были необычайно оживлёнными, и музыканты утверждали, что это шедевр.