Россини

* * *

Со времени «Вильгельма Телля», то есть уже более тридцати лет, маэстро не писал ничего, если не считать «Стабат матёр» и «Музыкальные вечера». Он заявлял, что ненавидит музыку и больше не умеет сочинять её. Когда же поправился от болезни и снова ощутил всеобщее восхищение и уважение, к нему постепенно вернулась прежняя страсть. Он стал с удовольствием импровизировать за роялем, сочиняя разные мелодии.

Однажды в апреле 1857 года синьора Олимпия получила в день своих именин неожиданный подарок: шесть новых мелодий с прелюдией. Эти небольшие сочинения просто чудесны. И посвящение тоже чудесное. Маэстро написал: «Болеутоляющая музыка — прелюдия для рояля — и шесть коротких мелодий, сочинённых на те же слова... Дарю их моей дорогой жене Олимпии как скромное свидетельство признательности за тёплую заботу обо мне во время моей слишком долгой и ужасной болезни». Это было первое из множества сочинений для рояля, которые он с удовольствием продолжал писать почти каждый день.

— Я сочиняю их потому, что не могу её сочинять, — с милой наивностью признался он сыну Вебера.

Это означало, что гений не мог больше оставаться в бездействии.

Едва распространилась эта поразительная новость, как сразу же посыпались просьбы от издателей и любителей музыки, предлагавших за новое сочинение внушительные суммы. Россини галантным жестом передал эти письма жене, потому что новые мелодии были теперь её собственностью. Однако синьора Олимпия — и это прекрасный поступок — отклонила все предложения и ревниво оберегала музыку, которая была посвящена ей.

Иногда маэстро развлекался, исполняя свои новые сочинения, которые он называл «грехами старости», причём исполнение его было поразительным и неповторимым, хотя он любил теперь называть себя «пианистом четвёртого класса». Многие из этих сочинений звучали потом в концертах в исполнении известных пианистов, которые тоже все до одного хотели отнести себя к четвёртому классу, раз это был класс Россини, класс исключительного пианиста. Но маэстро никогда не решился опубликовать эти опусы. Джулио Рикорди, как тот ни упрашивал продать их, он отвечал:

— Нет, нет. Это наброски, которые я делаю просто так, в шутку. Что вы хотите! Мне так надоели все эти уговоры написать что-нибудь. Маэстро здесь, маэстро там...

Сочинения для рояля любопытны и тем ещё, что Россини придумывал для них юмористические названия и комментарии. Среди них есть, это верно, и серьёзные сочинения, например, «Траурная песнь на смерть Мейербера», «Тирольская сиротка», «Жанна Д’Арк». «Первое причастие», но есть и шутливые — «Маленький вальс олеум рицини (касторка)», «Прогулка из Пасси в Курбвуа, которую следует совершать (гомеопатически и по-пезарски) по всем тонам хроматической гаммы», «Четыре закуски и четыре десерта»...

В Пасси, в пригороде Парижа, Россини проводил летние месяцы уже четыре года подряд, снимая сельский домик. Однако зачем снимать чужой дом, если ему так нравится жить тут? Разве уж совсем прошла его «каменная болезнь», как он называл свою страсть к приобретению и строительству домов. Когда парижский муниципалитет узнал о желании маэстро построить здесь дом, он предложил ему в бесплатное и пожизненное пользование земельный участок с тем, чтобы потом и участок и построенный на нём дом отошли городу.

— Деловые люди в этом муниципалитете, — заметил Россини. — Но я не так беден, чтобы принимать подобный подарок, и не так богат, чтобы делать Парижу такой дорогой подарок.

В начале 1859 года в Пасси появился солидный пожилой господин в длинном пальто и широкополой шляпе, с тростью в руке. Его сопровождала пожилая дама и несколько друзей. Они направились к участку, на котором были вырублены деревья. Тут их ждали ещё один господин и несколько каменщиков. Солидный пожилой господин положил первую лопату извести на камень, и рабочие опустили его в котлован, вырытый для фундамента, а синьора посадила куст роз. Это были Джоаккино Россини и его жена Олимпия, которые заложили основание своей виллы и парка. Потом каждое утро Россини, всегда относившийся ко всему новому с детской живостью и увлечённостью и вообще был бы счастлив воспринимать жизнь словно игру, ездил и смотрел, как возводится вилла. Из Болоньи и Равенны были приглашены итальянские художники, чтобы украсить комнаты. На плафоне в гостиной маэстро велел поместить медальоны с портретами Палестрины, Моцарта, Чимарозы и Гайдна, а в соседнем зале портреты Бетховена, Гретри, Буальдье. Это было исповедание веры. Среди кумиров он поместил и портрет падре Маттеи, своего учителя.

Вилла получилась красивая, просторная и удобная. И каждый год в начале весны на главных воротах вывешивалась лира. Это означало, что Россини с женой открыли летний сезон в Пасси. Сюда на лето переносились и знаменитые музыкальные субботы, проходившие на Шоссе д’Антиен. Тут появились и новички — Гуно, Рубинштейн, Иоахим[97], баритон Фор, который был великолепным Вильгельмом Теллем, Кристин Нильссон — белокурый соловей, знаменитые сёстры Маркизио — Барбара (контральто) и Карлотта (сопрано), великолепные артистки, приехавшие из Италии и завоевавшие славу необыкновенных певиц.

Появление в Париже этих сестёр вызвало необычайный интерес, и дирекция Оперы решила представить их публике в опере Россини, в какой в Италии сёстры вызывали фурор, — в «Семирамиде». Стихи перевёл поэт Мэри, музыку приспособил к ним друг Россини маэстро Карафа. Он разделил оперу на четыре акта и добавил танцы, обязательные для больших оперных спектаклей в Париже. Россини поручил эту работу именно ему, потому что целиком полагался на него. Карафа был автором многих пользовавшихся большим успехом опер, и ему явно не повезло, что он жил в одно время с Россини, который отвлекал на себя всё внимание публики. К тому же композитор находился в стеснённых денежных обстоятельствах. Россини целиком уступил ему авторское право на все спектакли, и это принесло славному Карафо солидную сумму в сто пятьдесят тысяч франков — целое состояние по тем временам. Какой широкий жест для человека, которого называли скупым!

«Семирамида» имела огромный успех, как и обе прекрасные певицы, причём успех этот повторялся на каждом из тридцати спектаклей. Это была большая радость для Россини — видеть триумф оперы, написанной в молодости!

— А знаешь, — с волнением признался ему счастливый Карафа, — опера ведь нисколько не постарела!

— Зато её автор, увы, весьма!

Незадолго до этого с маэстро сыграли плохую шутку. Приходит к нему как-то Гюстав Доре и спрашивает:

— Маэстро, почему вы так скрытны со мной?

— Что же я утаил от вас, друг мой?

— Вы написали новую оперу и ничего не сказали об этом.

— Я?

— Да. Если вы по-прежнему выдаёте себя за маэстро Джоаккино Россини. Итальянский театр объявил о постановке новой оперы Джоаккино Россини. Когда же вы написали её?

— Во сне, наверное. Или, может быть, это вам приснилось?

— Да нет, честное слово. Я видел афишу.

Действительно, Итальянский театр объявил о «новой опере Россини» — о «Любопытном инциденте», который некий Береттони слепил из музыки оперы «Случай делает вором», растянув действие на два акта и добавив фрагменты из других ранних опер маэстро. Удивлённый и возмущённый, Россини потребовал, чтобы театр перестал обманывать публику, и «стряпня», выдаваемая за «оперу, составленную синьором Береттони из старых мелодий маэстро Россини», была показана только один раз.

— Странное какое-то представление о собственности и честности, — заключил Россини. — У тебя есть носовой платок, и ты хозяин своего платка, как и собственного носа. А я не могу быть хозяином своих опер! Буквально за волосы хватают меня! Или не знают, что их у меня давно уже нет!