Ростов-папа. Часть 2

Глава 21

Эх, и удивились жители близлежащих домов, когда у отделению милиции подкатили несколько грузовичков, с которых на мостовую стали спрыгивать привлечённые к операции бойцы. С винтовками наперевес они ринулись внутрь.

Штурм прошёл гладко, без всякого «френдли-файер». Никто не подумал сопротивляться, через пару минут все, кто находился в здании (как люди в форме, так и гражданские посетители), стояли в коридорах с поднятыми руками, лицом к стене.

Художников, я и Мышанский сидели в легковом автомобиле, ждали, когда взятие «Бастилии» закончится. Я порывался идти на штурм, но Иван Никитович не разрешил.

— Твоя голова мне ещё пригодится. Успеешь повоевать.

— Не переживайте, Быстров! Мы сделаем всё в лучшем виде! — заверил Григорий Игнатьевич.

С той поры, как он возглавил спецгруппу ГПУ, призванную помогать Донскому уголовному розыску, видеться мы стали гораздо чаще, и я был этому только рад. Мышанский оказался отличным мужиком, себе на уме, конечно, но это для конторы в порядке вещей. К тому же его связи очень пригодились, когда я устраивался инструктором к Будённому. По нашей линии оперативно провернуть это мероприятие точно б не получилось.

К машине подошёл чекист в ладно сидевшей на нём шинели, с деревянной кобурой для «маузера» на боку.

— Товарищ Мышанский, разрешите доложить!

— Докладывай, Силин.

— Все, кто был в отделении, задержаны.

Мышанский кивнул, посмотрел на нас:

— Ну что, товарищи, поработаем?

Мы охотно выбрались из холодного автомобиля и направились к отделению. Часового милиционера у входа сменил боец ГПУ, в руках у него была трёхлинейка с примкнутым штыком. Солдат козырнул Григорию Игнатовичу и отошёл в сторону, давая пройти.

В отделении было многолюдно, народа набилось как сельди в бочку: одних только коллег — милиционеров — с дюжину, примерно столько же гражданских, и это не считая чекистов.

В коридоре было не повернуться.

Я окинул равнодушным взглядом спины задержанных.

— Кто здесь Кишкин? — позвал Мышанский.

— Я — неохотно отозвался один из стоявших у стены.

Его развернули, и я увидел перед собой молодого, лет двадцать пять — не больше, мужчину, белобрысого и вислогубого, с широкой откормленной мордой и испуганными бесцветными глазами. Кишкин до сих пор не мог осознать, что происходит.

Руки опустить ему не разрешили, рукав гимнастёрки слегка сполз, и я увидел на его запястье дорогие массивные часы в позолоченном корпусе.

— Ты меня знаешь? — поинтересовался у него Мышанский.

— Так точно. Видел вас на совместных совещаниях с ГПУ.

— Отлично, значит, нет нужды представляться. Кто такой товарищ Художников, тебе тоже говорить не нужно?

Кишкин кивнул.

— Отведите нас в его кабинет и постойте возле дверей, — распорядился Григорий Игнатович.

Наблюдать за моим почти тёзкой, оказавшимся в родной стихии, было сплошным удовольствием.

Мы вошли в кабинет. Художников осмотрелся и хмыкнул:

— А ты хорошо устроился, Кишкин! Обстановка как в светских салонах.

Действительно, начальник отделения действовал по принципу «красиво жить не запретишь», сам восседал на роскошном кожаном кресле, подстать была и прочая обстановка: стулья с бархатными сидениями и спинками, мягкие диваны в углу, роскошные шторы на окнах. Ну и массивный стол с резными ножками, укрытый зелёным бархатом, занимавший большую часть помещения.

— Чтоб я так жил! — усмехнулся я и под неодобрительным взором чекиста добавил:

— Шутка!

— Что-то инвентарных номеров не наблюдаю… — протянул Иван Никитович, разглядывая один из диванов. — Откуда дровишки?

— Дровишки? А, в смысле мебель… Ну, это подарки от сознательных граждан, — буркнул Кишкин, стараясь не смотреть Художникову в глаза.

— Везёт же вам на сознательных граждан… — иронично заметил Иван Никитович. — Не то что нам…

— Так это, работаем с людьми… Народ понимает, что ради него же стараемся, живота своего не жалея, — понёс чушь начальник отделения.

Мышанский поморщился.

— Бросьте, Кишкин! Несите околесицу кому-то другому. С вами разговаривают серьёзные люди. Вы ещё не поняли, что произошло?

— Честное слово, не понял! — тихо произнёс Кишкин. — Какое-то недоразумение?

— Единственное недоразумение здесь — это ты в должности начальника отделения милиции! — в сердцах произнёс Художников.

— Товарищ…

— Молчать! — заорал Иван Никитович. — Какой ты мне товарищ?! В гробу я видел такого товарища!

Я удивлённо вскинулся: никогда не видел начальника угро таким разъярённым. От гнева его лицо покраснело, а глаза налились кровью.

— Ты — сволочь! Предатель и гад! Таких как ты надо давить, истреблять без жалости!

— Да что я сделал-то? — жалобно проблеял Кишкин.

— Ты всех нас опозорил, Кишкин! Из-за таких как ты, люди косо смотрят на всю милицию и обходят нас стороной. Ты даже не предатель, ты гораздо хуже!

Художников успокоился так же внезапно, как и разозлился. В его голосе загремела сталь:

— Хватит валять Петрушку, Кишкин! Нам доподлинно известно, что ты обложил данью всех нэпманов на твоём участке, а на тех, кто артачится, натравливаешь бандитов своего родственничка — Мамонта! И сейчас у тебя, иудушка, есть только один шанс избежать расстрела.

— Какой? — подавленно спросил милиционер.

— Мамонт! — спокойно добавил Иван Никитович.

Ломаться предатель не стал, только почти прошептал, спрашивая:

— Если я его сдам, вы гарантируете, что меня не расстреляют?

— Тебе моего слова хватит?

— Да.

— Он… Короче, в Витержево он прячется.

Я хмыкнул. Село с таким странным названием фигурировало в бумагах тех двух субчиков, которые пасли жену Пети Михайлова.

— Где именно? Витержево большое… — сказал Художников.

— У моей жены там хата осталась, по наследству от родителей перешла. Когда Мамонт попросил его спрятать, мы его туда и определили. Могу показать.

— На плане нарисуешь, — сурово сдвинул брови Мышанский.

— Может пусть лучше с нами поедет? — предложил я. — Если собираемся брать Мамонта живым — Кишкин нам ещё пригодится.

Чекист хмыкнул.

— Во-первых, Быстров, кто тебе сказал, что ты туда с нами поедешь?! Оставь Мамонта нам, мы с ним вопрос закроем. А во-вторых, с чего ты решил, что Мамонт нам живой нужен? — резонно заметил Мышанский. — Сорняк вроде него нужно сразу изводить под корень.

Художников взял меня под руку.

— Не спорь, Жора. Не будь в каждой дыре затычкой. Оставь Мамонта ГПУ. У нас и другой работы по горло.

— Как прикажете, товарищ начальник, — вздохнул я.

— Да так и прикажу. Возьмут Мамонта, никуда он не денется. А если грохнут при задержании — так невелика потеря. Для тебя есть дело поважнее.

— Это какое? — заинтересовался я.

— Вот что мне нравится в тебе, Быстров, так это реакция! Сразу охотничью стойку принимаешь! И глаза-то, глаза как разгорелись! Сразу видно настоящего сыщика! Так держать! — похвалил Художников. — Помнишь, ты собирался Федорчука в Таганроге искать?

— А как же! — подтвердил я.

История с ограблением Общества взаимного кредита никогда не уходила у меня из головы, несмотря на многочисленные запары. Я подозревал, что в этом «преступлении века» замешан техник-строитель банка Федорчук, и на это у меня имелась куча оснований. С той поры, как банк обнесли, утекло много воды, следы Федорчука потерялись: он мог как сбежать заграницу, так и сгинуть в пучине гражданской войны, а последней зацепкой было только то, что его вроде бы видели в Таганроге.

Меня в этот город Художников тогда не отпустил, сказал, что напряжёт своих знакомых в тамошней милиции.

— У меня для тебя хорошие новости. Послезавтра едешь в Тагангрог, — сообщило высокое начальство.

— И что же это у нас в лесу сдохло? — поинтересовался я.

Незнакомый с мемами и крылатыми фразами из будущего, Иван Никитович удивлённо повёл плечами:

— А при чём тут лес? И кто там сдох и почему мне об этом не доложили?

Я слегка прикусил себя за язык. Вот так держишься-держишься, а потом — раз, и ляпнешь что-то ни к селу ни к городу из сленга моего времени. Хорошо хоть на такие проколы смотрят сквозь пальцы.

— Не обращайте внимания, Иван Никитович. Так у нас в Москве говорят, когда происходит что-то странное.

— Да? — удивился он. — Не слышал прежде. Надо будет запомнить и ввернуть при случае.

Художников спохватился:

— Так вот, начальник Таганрогского горотдела милиции Русанов прислал телеграмму по этому делу. Детали не раскрывает, только сообщает, что ждут кого-то от нас. Ты, Жора, эту версию придумал, тебе и карты в руки.

— А почему тогда послезавтра? Могу и завтра сгонять!

— Нетерпеливый какой! — восхитился Художников. — Сам кашу заварил с Кишкиным и его командой, а теперь в кусты? А кто за тебя бумаги оформлять будет? Пушкин? Порядок должен быть во всём, товарищ Быстров! Как в расследованиях, так и в документах. Прошу зарубить себе на носу.

— На нём и так скоро место живого не останется, — засмеялся я.

— А он ещё и шутит! — восхитился Мышанский. — Товарищ Быстров, разве вас не учили беспрекословно выполнять приказы?

— Есть, выполнять! — по уставному отрапортовал я.

Отсортировав милиционеров в форме и без от штатских, команду Кишкина повезли на допросы. Часть в прокуратору, часть для ускорения процесса к нам, в угро.

Как я и предполагал, кололись оборотни легко и непринуждённо, сдавая подельников без душевных мук и терзаний. Хорошо, что зараза не расползлась далеко и не покинула пределы одного отделения. Но, чует моё сердце, разговоров завтра в Ростове будет много, а слухов — ещё больше.

С этим вопросом я и направился к Художникову.

— Иван Никитович, есть предложение — после того, как всю шайку, включая Мамонта, повяжем, надо бы договориться с газетчиками и дать большой материал в прессу. Пусть народ узнает от нас, чем будет черпать информацию из слухов.

— Ну, слухи никуда не денутся, а в остальном, предложение твоё дельное. Я и сам подумывал над этим. Нам скрывать от людей нечего, — легко отозвался Художников.

— А там, — я показал на потолок, — возражать не будут?

— Мне уже звонили из облисполкома, а через час надо идти в горком. Думаю, товарищи согласятся с нашим мнением. Пусть все знаю, какую работу мы ведём, чтобы чистить наши ряды от всякой сволочи! И да, хоть вскрытие этой язвы — твоя заслуга, Жора, смотри — не вздумай загордиться!

Честолюбия во мне, как и у любого нормального человека, всегда было с избытком, но годы опыта научили осаживать себя и не позволяли гордыне надуваться в огромный пузырь.

— И в мыслях не было! — заверил я.

— Тогда ступай, работай!

Я вернулся в кабинет, с допросами на сегодня было покончено. Ещё немного и, пожалуй, можно пойти домой, спатеньки. Завтра предстояла самая нелюбимая мной бумажная работа, и только опять же старая привычка по возможности прикрываться бумажками от потенциальных проблем, заставляла мириться с неизбежным.

Дверь распахнулась, в кабинет вошли трёх серьёзных и решительных мужчин в шинелях с зелёными чекистскими клапанами.

— Быстров Георгий Олегович, где? — спросил один из них, уверенный в себе, полный чувства собственной важности и превосходства.

Нехорошее предчувствие иглой кольнуло мне в сердце. Повеяло внутренним холодком.

— Я, а что? — стараясь не поддаваться эмоциям, отозвался я.

— Удостоверение личности покажите, пожалуйста.

Трое направились ко мне, встали возле стола так, чтобы у меня не было возможности дёрнуться и попытаться удрать. Так действуют профессионалы. Запахло ОСНАЗом.

Не похоже, что это были люди Мышанского. Уж что — что, а у Григория претензий ко мне быть не должно.

— Сначала ваши покажите, — сохраняя спокойствие, сказал я.

Происходящее мне решительно не нравилось, но я пока не понимал, откуда ветер дует.

— Пожалуйста! — не стал спорить и с готовностью предьявил «ксюху» старший. — Контрразведывательный отдел ГПУ, агент первого разряда Лыков.

— Даже так?! — хмыкнул я. — Вот мои документы.

Лыков пробежал по удостоверению взглядом и кивнул.

— Быстров Георгий Олегович, вы арестованы. Сдайте ваше оружие и документы.