Ростов-папа. Часть 2

Глава 24

Мы вышли на улицу. Воздух постепенно наполнялся весенним теплом. Ничего не напоминало о том, что когда-то здесь лежал снег, разве что вездесущие лужи и грязь. Они были везде, поэтому постоянно приходилось перепрыгивать их и скакать как сайгаки. Естественно, на пользу гардеробу это не шло.

— Далеко идти? — спросил я, в очередной раз отряхивая обделанную грязью штанину.

— А что — спешишь куда-то? — усмехнулся Мамед.

— Я так-то сюда не в отпуск приехал, а по делам.

— Насчёт Федорчука что ли?

— А ты его знаешь?

— Нет, этим вопросом Веня занимался. Так что не переживай, коллега, впустую время не потратишь. Сейчас придём к Вениамину на хату, узнаем, что с ним приключилось, ну и заодно про этого Федорчука всё, что тебе надо, выяснишь.

Несмотря на свою экзотическую внешность и турецкое происхождение, по-русски он говорил чисто и даже без малороссийского акцента.

Хотя, украинский мой спутник знал — это выяснилось, когда Мамед случайно столкнулся с каким-то знакомым и перекинулся с ним парой фраз, причём это действительно была «мова», а не распространённый тут суржик, отголоски которого мне довелось слышать и в Ростове.

— Слушай, а турецким ты тоже владеешь? — спросил у Мамеда я.

— И турецким, и греческим, — с гордостью сообщил он. — Ещё английского чуток, но так… «здрасьте — до свидания, принеси — подай». Когда в порту грузчиком работал — научился. Ты б знал, сколько я на своём горбе всяких мешков перетаскал! Чуть не надорвался! Одна польза — языки учил.

— Да ты прям полиглот! — восхитился я.

— Какой есть! Абы кого к нам не берут, — засмеялся он.

Я кивнул. В милицию принимали грамотных, умеющих устно и письменно пересказывать как содержание книг, так и события. Милиционеры были обязаны знать арабские и римские цифры, и владеть основными правилами арифметики: сложение, вычитание, умножение и деление. К этому добавлялось знакомство с географической картой, понятие о странах света и частях света, знание устава гарнизонной службы, умение ездить верхом. Ну, и конечно, владение стрелковым оружием, включая его разборку и сборку — без этого просто никак.

Ещё б зарплату нормальную платили…

Дом Дохина затерялся на краю улочки, застроенной редкими пузатыми хатами. Такой милый и пасторальный вид, не скажешь, что ты в небольшом, но всё-таки городе.

А где-то недалеко шумело и пенилось море, и волны набегали на берег.

Высоко в небе пролетел аэроплан, помахав крыльями. По нынешним временам — событие.

Пока шли, практически никого не встретили, разве что ребятишек, пускавших по лужам кораблики из щепок. Глядя на них, я вспомнил и своё детство. Не босоногое, хотя и с деревянным игрушками. Короче, всё как полагается.

Мы подошли к невысокому редкому забору, немного постояли, надеясь, что хозяева обнаружат нас и выйдут на крыльцо.

Увы, этого не произошло. Разве что в доме напротив отдёрнулась, а потом снова задёрнулась ситцевая занавеска, но это как раз нормально — любой незнакомый человек в глухих углах вызывает острый приступ любопытства. Заодно и тем для разговоров будет на неделю.

— Вень! — громко позвал Мамед. — Привет! Не узнаёшь — это я!

Не дождавшись ответа, он просунул руку в щель между рейками калитки и скинул крючок.

— Веня!

Убедившись в отсутствии, как говорило молодое поколение в моём времени — «фидбека», Мамед повернулся ко мне:

— Не слышит чего-то… Тетеря глухая! Надо зайти в дом, посмотреть.

— Надо так надо… Может, мы с ним разминулись, и он на службу пошёл?

— Вряд ли. Он этой дорогой ходит. Попался бы на пути. Пошли, Жора…

— Пошли.

Я опасливо огляделся.

— Что, собачку высматриваешь? — догадался он.

— Ага.

— Можешь быть спокойным. Веня собак не держит. Он вообще никакой живности не держит, даже кота.

За забором находились только дом и примыкавший к нему сарай-дровяник. Не похоже, что тут вообще вели какую-нибудь хозяйственную деятельность, нет даже намёка на будущие грядки и сад.

Мамед взошёл на крыльцо и подёргал входную дверь. Та оказалась не заперта.

— Видать, дома, — радостно произнёс спутник.

— Он что — один живёт? — спросил я.

— Один. Только спит что ли… — задумчиво произнёс Мамед. — На него это непохоже…

Его лицо стало тревожным.

Мы вошли в холодные тёмные сени.

— Веня! — снова позвал Мамед. — Встречай гостей! Хорош дрыхнуть — проспишь всё на свете!

И опять никто не среагировал на его слова.

Пожав плечами, Мамед распахнул дверь, ведущую с сеней в жилое помещение.

Обстановка внутри была неказистой: грубая, самопальная мебель, некрашеный пол, пожелтевшие газеты вместо обоев. Пахло сыростью и почему-то сгоревшим порохом. Последнее не понравилось мне больше всего.

Я сразу достал револьвер.

— Ты чего? — нахмурился Мамед.

— На всякий случай.

— А…

В закутке, служившем кухней, на колченогом табурете возле стола сидел, уронив голову на столешницу, мужчина. При нашем появлении он даже не шелохнулся, что во общем-то было понятно: из его виска вытекла успевшая загустеть каша из крови из мозгов, а в правой руке был зажат револьвер. Мужчина был мертвее мёртвого, правда, закоченеть ещё не успел.

— Веня! Как же так — а?! — горестно произнёс Мамед.

— Это точно Дохин? — спросил я. — Ты не ошибся?

— Он, конечно! Что я — друга даже со спины не узнаю, — обиделся спутник.

— И всё-таки — убедись. Проверь.

Мы подошли ближе.

Мамед сокрушённо вздохнул:

— Да он это. Эх, Веня-Веня, что ж ты натворил, дурак! Ну зачем ты так…

На Дохине была серая рубашка с закатанными рукавами и тёмные брюки с щеголеватыми подтяжками. На грязном столе были пустая бутылка водки, стопарик и исписанный карандашом лист бумаги, пропитавшийся кровью.

— Думаешь, самоубийство? — осторожно спросил я.

— Не думаю, вижу… Теперь понятно, почему тебя не встретили. Веня на себя руки наложил.

— С выводами не спеши, — попросил я.

— А какие тут могут быть выводы? Ясно как белым днём, — удивился спутник. — Веня в себя выстрелил.

— И всё равно, нужно всё тщательно проверить и дождаться экспертизы.

— Я тебе без любой экспертизы скажу — самоубийство это. Да вот же, это наверное предсмертная записка, там всё сказано, — Мамед потянулся к листку, лежавшему на столе, но я его остановил.

— Не спеши! Пусть эксперт проверит на предмет отпечатков.

Мамед покачал головой, но спорить не стал.

— Ох, Венька, натворил же ты делов! Записку разобрать можешь?

— Могу.

Склонившись над бумагой, я прочитал вслух текст, написанный крупными печатными буквами:

«Простите меня, товарищи! Я очень виноват перед вами за то, что бросил в такое тяжёлое время, но я не мог поступить иначе! Я сильно устал и разочаровался в жизни! Моя позорная болезнь не излечима, мне стыдно находиться в ваших рядах. Таким я был бы для вас только обузой! Не поминайте лихом и не корите себя за то, что не уберегли! Я сам принял это решение. Ваш Вениамин Дохин»

— Он пишет о какой-то болезни… Что у него было? — посмотрел я на Мамеда.

Тот вздохнул.

— Теперь уже можно… У Вени был люэс, сифилис… Подцепил ещё когда в окопах сидел в германскую. Очень сильно переживал, нарочно не стал жениться. Говорил, что никому не нужен со своей «французской болячкой».

Я понимающе кивнул. До изобретения пенициллина, венерические болезни были настоящим бичом всего человечества и лечили их порой варварскими методами с сомнительным результатом.

— Видимо, ему стало хуже, раз решился на такое, — с грустью добавил Мамед. — Пошли искать телефон — вызывать наших.

— Пошли.

Квест оказался короче, чем я думал. Счастливым владельцем телефонного аппарата был один из городских чиновников, проживавший на той же улице. Сам он находился на работе, но его жена беспрекословно впустила нас и разрешила позвонить в угро.

Судя по выражению лица, с каким она встретила нас после разговора, мимо её ушей не прошло ни одно слово.

— Это что, Дохин себя убил?! — со смесью ужаса и жуткого интереса, спросила женщина.

— А вы что — выстрел не слышали?

— Может и слышала. Только у нас тут время от времени на мотоциклетах разъезжают. Я на них подумала. Господи, ужас то какой!

Толку от неё как от свидетельницы не было, и мы покинули её дом.

Следственную бригаду ждали на улице. Мамед нервно курил папиросу за папиросой, а я думал. И пусть с мотивом всё вроде ясно, были вещи, которые меня напрягали. И чем дольше я размышлял над происходящим, тем сильнее оно мне не нравилось.

Этот опер (назову его так) — был далеко не первым на моём пути, чью смерть пытались обставить под самоубийство. И, думаю, далеко не последний. Чем сильнее я размышлял, тем всё больше убеждался, что имею дело с не очень качественной постановкой, способной ввести в заблуждение разве что чересчур замотанного текучкой и потому невнимательного мента. Ну или совсем зелёного сыщика.

Мамед, похоже, принадлежал первой категории, а может просто не включил мозги, слишком потрясённый смертью друга. Эмоции — страшная штука и способны сбить с толку даже опытного сыскаря.

— Слушай, а ты Веню хорошо знал?

— Спрашиваешь! — удивился Мамед. — С двадцать первого года вместе служим… Вернее, служили. От пули друг дружку не раз прикрывали. Отличный товарищ и настоящий друг!

Его щека предательски дрогнула.

— Тогда скажи: он действительно мог пойти на такое из-за болезни?

— Знаешь, Жора: я отвык удивляться. Люди порой такие вещи делают — волосы на голове дыбом встают. К тому же сифилис — есть сифилис, некоторые после него головой повреждаются. Может, и наш Веня — тоже того… — вздохнул Мамед.

— А что — были признаки?

— Я что тебе — врач?!

— Мамед, успокойся!

— Я спокоен, Жора!

— Отлично. Тогда просто ответь на мой вопрос.

— Ох и настырный же ты! Ладно, всё равно следак меня потом спросит. Вроде на службе это никак не проявлялось. Во всяком случае, при мне. А ты почему интересуешься? Ты ж к нам по своим делам приехал…

— Да уж не из праздного любопытства. Размышляю… Не складывается у меня картинка.

— Какая ещё картинка? — не понял Мамед.

— Преступления.

Мамед затушил очередной окурок башмаком.

— Погоди, какого ещё преступления?! Поясни…

— Попытаюсь. У Вениамина какое образование было?

— Не поверишь, даже в университете поучиться успел, пока не вышибли за политику. А что?

— То есть человек пусть с незаконченным, но всё-таки университетским образованием пишет предсмертную записку печатными буквами. Почему?

— Ну, чтобы мы почерк разобрали, прочитать смогли… — предположил он.

— Нет. Так обычно делает тот, кто хочет скрыть почерк. Оно, конечно, слова из газеты нарезать надёжнее, но это не тот случай. Второй момент: обратил внимание как ровно всё написано, буковка к буковке. Человек, который решил свести счёты с жизнью, так не напишет. Тут нужна просто стальная сила воли, чтобы рука с карандашом не дрогнула. Психология, Мамед…

— А кроме психологии у тебя ещё что-то есть?

— Почему револьвер остался на столе? Он что — стрелял, склонившись над столом? А зачем? К чему такие манёвры? Не практично это как-то…

— Слушай, Жора… Какая в задницу практичность?! Человек руки на себя решил наложить. Последнее дело в таком случае о твоей практичности думать.

— Может ты и прав, Мамед, но я бы начал с того, что опросил всех соседей Дохина. Думаю, с их помощью удастся узнать что-нибудь интересное, — сказал я.