Русская война 1854. Книга четвертая

Глава 11

Не дышу, смотрю на тени, думаю… Будут меня сейчас убивать или соблазнять? Потому что при всей скорости, с которой тень спряталась, одно я разглядел точно — она была женской. Анна Алексеевна? Если это она, а я подниму тревогу, будет очень глупо. А если там очередной убийца, а я не подниму, то будет еще глупее.

— Считаю до трех и зову ближайший патруль, — я отступил на шаг и положил руку на пистолет. Обычный однозарядный… По идее, с пары метров не промажу, но на будущее стоит взять один из трофейных кольтов. У местных у офицеров их было достаточно.

— Стой… — голос хриплый, незнакомый. Но все-таки женский. — Не нужно никого звать.

— Кто ты?

— Не узнали, Григорий Дмитриевич?

Я действительно не узнал голос, но эти ехидные нотки…

— Юлия Вильгельмовна? — я и не подумал убирать руку с пистолета.

С одной стороны, я, конечно, буду рад, если девушка каким-то чудом смогла сбежать из плена. С другой, сколько случайностей должно было бы для этого сложиться? Не бывает таких совпадений!

— Вы, кажется, не рады?

— Видел вас в компании султана, поэтому не могу даже представить, как вы оказались тут.

— А чего сложного? — Стерва не смутилась. — Думаете, султан в восторге от ситуации? Ему очень и очень хочется договориться, и я предложила свои услуги.

— Тогда, пожалуй, вам не ко мне, а к Павлу Степановичу.

— Так и планировалось, — Стерва откинула полог и вышла на улицу. Выглядела она в тусклом свете горящей внутри палатки лампочки как самое настоящее привидение. Не поймешь, живая или нет, впрочем, одежда у нее была вполне приличной и чистой.

— Тогда что вы делали в моей палатке? — я встряхнул головой, прогоняя лишние мысли, и продолжил допрос.

— Знала, что сюда точно никто не заглянет до вечера, — впервые с начала разговора в голосе Стервы мелькнула фальшь. — А еще меня узнали пилоты и согласились провести. Они хорошие мальчики, не наказывайте их.

Я с трудом разжал кулаки. Кто бы из хороших мальчиков из каких бы самых лучших побуждений ни нарушил устав, уже завтра он отправится домой. Я молчал…

— Гриш… Григорий Дмитриевич, — голос Стервы снова изменился. — Я знаю, что ты не пытался спасти именно меня, но… Если бы не вся эта безумная авантюра с проливами, то мне бы вечно сидеть в казематах султана. Спасибо.

— Очень многие люди не умеют говорить это слово, — я опять по-новому посмотрел на девушку. — Пожалуйста и… Если твоя история подтвердится, то мне бы хотелось знать, кто именно тебя похитил.

Вопрос со шпионом до сих пор висел в воздухе.

— Я не видела лица, — Стерва погрузилась в воспоминания. — Но это точно был мужчина. Слишком силен для женщины. Еще он открыто передвигался по улицам, значит, не чужой в городе человек.

— Что-то еще?

— Руки. Я запомнила его руки и, если увижу снова, узнаю.

Слова той, кого и саму считали и считают шпионом — не самое надежное обвинение. Но точно лучше, чем ничего…

— Григорий Дмитриевич, Юлия Вильгельмовна, не может быть! — в нашу сторону быстрым шагом шел Нахимов.

А рядом с ним семенил сияющий Лешка Уваров — вот значит кто в этой истории хороший мальчик. Бывший мичман и мой лучший пилот до сих пор искренне считал, что все сделал правильно.

Сегодня впервые за много дней Юлия спала в свой собственной кровати. И ей пришлось побороться, чтобы в ней оказаться. Нет, в чем-то ей повезло, когда Мехмед IV сам вызвал ее и начал задавать вопросы про новые машины и тактики русской армии. Тогда-то Юлия узнала, что устроил Григорий Дмитриевич: захватил проливы, и пусть не ради нее, но она воспользуется эти шансом.

Так девушка сначала убедила султана, что как посол она будет ценнее, чем как пленница. Она же расписала и предложение, которое могла бы передать от его имени. Нейтралитет султана в грядущем противостоянии великих держав.

— Глупая женщина, неужели ты не понимаешь, что мне уже никто не даст остаться в стороне? Ни чужаки, ни свои! — они говорили в походе, без лишних ушей, и султан мог позволить себе гораздо больше, чем обычно в Топканы.

— Нейтралитет не обязательно объявлять, достаточно лишь не очень спешить со сбором армии. Вон, Австрия держится в стороне, и уже без единого выстрела получила твои Дунайские княжества. Пруссия заработала на поставках и еще крепче привязала к себе Германский таможенный союз.

— Не объявлять… — султан задумался, пропустив мимо ушей слова о чужих успехах. Или не пропустив. — Нет! Не имеет смысла держаться в стороне. Россия теперь не уйдет из проливов, а Османская империя не имеет права их отдавать.

— Россия не уйдет, вы правы. Но в каком качестве она останется? Как единоличный владелец, как захватчик, которому придется еще несколько десятилетий держать тут огромную армию? Или же как партнер, который, возможно, получит равные права по контролю проливов и даже поставит пару своих крепостей?

— Невозможно!

— Если Россия проиграет, то да. Но если выиграет, будет ли уже у вас выбор?.. — Юлия смотрела прямо в черные, как грозовые тучи, глаза султана. — Разве не лучше, если в такой момент именно у вас окажется на руках какая-то предварительная договоренность? Выбор… Умереть вместе со страной, что оставили вам предки, или же сохранить лицо и империю.

— Твой острый язык — что жало змеи. Его нужно отрезать и… — запал султана пропал так же быстро, как и появился. — Ты сможешь добиться того, о чем говоришь?

— Высадите меня рядом с русским лагерем. Я передам командиру экспедиционного корпуса предложение о нейтралитете, и ваше желание мира будет зафиксировано в истории перед будущими переговорами. А они будут, любая война рано или поздно заканчивается именно ими…

Они говорили еще долго, но в итоге султан согласился. После этого смуглый молодой пилот уложил девушку рядом с собой на краснокрылого «Призрачного змея», и они полетели в сторону заката. Английский планер двигался гораздо жестче, чем русские «Ласточки», но он летел, скрадывая за четыре сожженных ускорителя не меньше пяти верст. Потом посадка — на постоялом дворе, рядом с небольшим гарнизоном, или просто на опушке леса. Но в любом месте их ждали и передавали новые ускорители. Пилот закреплял их и снова вез Юлию дальше.

— Итого вышло 22 посадки, и только пять раз нам пришлось немного подождать, чтобы довезли задержавшиеся ускорители, — рассказывала она уже Нахимову и остальным генералам, оставившим сон ради ее истории.

— Больше 100 километров, — оценил Щербачев, впрочем, он оказался способен не только на умножение. — А еще мне кажется, что этот полет был посланием от султана. Показателем его силы и власти. Вы посмотрите: больше десятка станций для дозаправки, а там, где их не нашлось по пути, сообщение передали другим способом, и пилота с Юлией Вильгельмовной все равно встретили. И довели почти до нашего лагеря!

— Кажется, мы контролируем окрестности меньше, чем думали, — кивнул Липранди.

— Нужно будет усилить патрули, — согласился Хрущев.

— И решить, что делать с посланием, — добавил Нахимов. — Сами мы не сможем его принять, но будет ли султан ждать, пока его сообщение уйдет на север и вернется обратно? Несколько недель… За это время тут уже все будет кончено, так или иначе.

— А ему и не нужно слово царя, — снова все понял Щербачев. — Думаю, если мы напишем, что оценили его мирные намерения и широту власти, то это будет и в рамках наших полномочий, и Мехмед IVполучит здесь и сейчас то, что ему нужно. Гарантии признания его вклада в будущий мир.

— Не нанесем ли мы тем самым вред России? — задумался Нахимов. Эх, адмиралу бы в обычной жизни его решимость, с которой он всегда действовал на поле боя.

— Лично я на самом деле впечатлен тем, как туркам удалось организовать перелеты на дальние расстояния с учетом несовершенства переданных им «Огней». В каждой стране есть люди, готовые за нее бороться, и если такие еще рождаются на землях Османской империи, то, может, они еще сумеют стать полезным союзником. В любом случае я бы оставил это решение Николаю.

— Кхм, — Юлия напомнила о себе. — Мне кажется, вы сейчас все рассуждаете как военные. Тут же нужно смотреть дипломатически. И с этой точки зрения султан уже рискнул, показав свою готовность к миру, уже сделал шаг вперед. Нам сейчас всего-то и нужно, что не отталкивать его.

Кажется, ее услышали. В отличие от переговоров с султаном тут все решили гораздо быстрее. Юлию отправили спать, Нахимов пошел писать официальный ответ, а остальные… Тоже разошлись.

Девушка лежала под одеялом, и пусть ей раньше казалось, что после такого она сразу уснет, вот только не получалось. Плеск волн, тихие переговоры патрульных — она лежала и слушала все, не давая себе расслабиться. Что это? Страх? Или ожидание, что рядом раздадутся знакомые шаги? Девушка не хотела признаваться в этом даже самой себе.

Неожиданно рядом с палаткой мелькнула тень, полог поднялся, и внутрь кто-то зашел.

— Юлия… — ее позвали, но голос был не тот. Захотелось заплакать, но девушка сдержалась.

— Анна, — вместо слез она мило улыбнулась старой знакомой по госпиталю.

Та как раз зажгла висящий на поясе странный фонарь без язычков пламени, а потом подскочила и изо всех сил обняла.

— Ты жива! Как же я рада! — шептала Анна Алексеевна.

Юлия не отвечала. Пока ее крепко сжимали, она невидящим взглядом смотрела на деревянный кинжал, висящий на поясе ее соперницы. Кинжал-заколку, рисунок которой она видела в палатке Григория Дмитриевича. И тогда получается, что эти двое… Впервые с момента похищения девушка не выдержала и заплакала. Слезы текли сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее.

— Поплачь, станет легче, — Анна ничего не понимала и лишь гладила ее по голове.

Не думать! Решение принято, и оно должно быть исполнено.

Я хлопнул ладонью по борту «Чибиса», желая машине удачного полета. Сидящий за штурвалом Лешка Уваров был бледен и, кажется, до конца не понимал, что происходит.

— Ваше благородие, прошу вас! Не отправляйте меня назад! Тут же вы, самолеты, ребята! Как я смогу сидеть в Севастополе, зная, что вас ждет новая осада?

— Ты нарушил устав, — напомнил я. — Привел постороннего в лагерь. И ладно нарушил, но ты не доложил мне! Как я могу после этого доверить тебе других пилотов?

— Но Юлия ведь своя!

— В тот момент ты этого не знал. Это был посторонний человек, который не должен был находиться на базе. В уставе же прописывали подобные ситуации! И мы не раз их проговаривали. Да просто представь себя на такой же базе врага не со связанными руками — что бы ты смог там натворить? Поджечь самолеты… Или незаметно повредить, чтобы неполадка вылезла только в небе… Или ты уже забыл случай с мичманом Кононенко?

— Не забыл, — Лешка сглотнул. Кажется, он и в самом деле представил, что смог бы устроить на чужом аэродроме с его-то знаниями, что и как можно портить.

— Тогда удачного полета! Передашь машину и почту в лагерь у Румели-Хисар. А дальше уже на корабле домой.

— Ваше благородие, еще один шанс!

— Пилот Уваров, имейте гордость! Если совершили проступок, так несите за него ответственность!

— Есть нести ответственность, — Лешка сглотнул и замолчал.

Обиделся. А как будто мне сейчас легко: отказываться от лучшего пилота, когда на носу самые тяжелые сражения. Но по-другому нельзя. Есть правила, под которыми мы все подписывались, и если начать их нарушать, то армия очень быстро превратится в толпу. И так я выбрал самое мягкое из возможных наказаний. А то ведь у нас до сих пор действует караульный устав, утвержденный еще Петром I, и там за пропуск чужака наказание одно — смерть.

Отправив Лешку, я точно так же проводил на вылеты и оставшихся пилотов, а потом пошел в мастерские. Было у меня несколько заготовок, которые так и не успели довести до ума в Севастополе, но которые мы постепенно дорабатывали в свободное время. Укрепления достроят и без меня, а после потери Лешки, после сюрпризов, которые уже подкинули нам враги, мне очень хотелось хоть немного отыграть наши шансы на успех.

— Григорий Дмитриевич, — в мастерских меня встретил замерший посреди грохочущих станков Достоевский. — А я тут решил попробовать вражескую митральезу повторить. Вроде бы не сложно: собрать большой ствол из маленьких, сделать кассету с патронами, но как будто чего-то не хватает. Тяжело получается, громоздко, а вы всегда говорили, что нужно не просто изобретать, а думать, как люди будут этим пользоваться.

— Это хорошо, это правильно… А с чего ты вообще решил заняться митральезой, мы же про это даже не говорили?

— Так лейтенант Лесовский про нее рассказывал, как его постреляли. Вот мы вместе и подумали, что поставить пару таких митральез на «Китов», и они сразу в «Касаток» превратятся.

Звучало, конечно, неплохо. Я сразу представил «Летающие крепости» времен Второй Мировой — сколько проблем они доставляли даже целым эскадрильям истребителей — красиво. Но еще не время.

— И каков шанс, что с нуля мы сможем получить что-то рабочее за пару дней? — я внимательно посмотрел на инженера.

— Немного. Но он есть, и если получится…

— Сколько пуль съедает эта машинка? Двести в минуту?

— Если быстро перезаряжать, то да, можно выйти на двести выстрелов.

— То есть на боезапас пары рот. А есть у нас столько лишних патронов хотя бы на пару часов стрельбы?

— Ради дела найдем.

— И вот самый главный вопрос: ради какого дела?

— Сбивать самолеты!

— Наши ракеты делают это ничуть не хуже.

— Расстреливать врага издалека!

— Артиллерия тут будет в разы полезнее. И точнее.

— Но тогда… Митральезы бесполезны?

— Вовсе нет! Они прекрасно подойдут для укрепления позиций, для сдерживания идущей в атаку пехоты. Они мобильны, они могут усилить даже одного бойца, но… К их использованию нужно готовиться. Заготовить патроны, научить солдат из них стрелять и попадать, продумать тактику. И это все не касаясь самой конструкции. Ствол, наверно, греется? А пули при кассетном заряжании постоянно сбиваются и заклинивают все, что только можно?

— Так точно, — Достоевский с сомнением посмотрел на меня. — Значит, вы, капитан, тоже над ними думали? И побольше меня… А я вот поспешил, сразу кинулся отливать детали в железе, а можно было столько времени сэкономить.

— Ничего, еще сделаем митральезы! Причем настоящие, русские, и назовем их пулеметы! Причем сделаем по уму — очевидно же, что ручку можно убрать и начать крутить ствол за счет отдачи. Охлаждение внешнее поставим. Тут бы придумать что-то получше и полегче, чем обычная вода, но…

— Григорий Дмитриевич, вы же не хотели митральезой заниматься, — напомнил Достоевский.

— Точно, — я вовремя остановился. — Вернемся к нашим баранам. В смысле к снарядам.

Достоевский закивал, и мы, как это уже бывало не раз, закрутили токарный станок и закрепленный на нем продолговатый пушечный снаряд. Несмотря на помутнение с митральезами, Михаил Михайлович выточил новый боек, и теперь мы смотрели, как под действием инерции они с детонатором расходятся в стороны.

— Удивительно, — Достоевский покачал головой. — Но это точно сработает при выстреле? Токарный станок все же дает 800 оборотов в минуту. А снаряд так сможет?

— Он раз в десять быстрее крутиться будет! — ответил я, мысленно добавив, что нам бы только построить еще эти нарезные пушки.

Пока одна тестовая на всю армию на «Медведе» Руднева, и все. Но кто бы мне сказал, что это так непросто. Кажется, нашел сталь — лей пушки. Но нет. А сколько нарезов должно быть внутри ствола? А какой ширины? А с каким углом наклона? Сотни вопросов, на которые пока не было ответов. Конечно, можно было просто смасштабировать нарезку винтовок — так мы попробовали, и первая же доработка выдала результат в разы лучше.

В общем, пока мы остановились на 24 нарезах на метр сорок нарезной части. Ширина — 10,5 миллиметра, глубина — 1,24. Лобачевский даже показывал мне формулы, почему именно так лучше, но я не разобрался. Просто порадовался, что рядом есть люди, которые знают, что делают. А я в свою очередь делал новый снаряд под этот ствол.

Так-то идея использовать инерцию для взрывателя давно пришла в голову, но только сегодня появился первый образ. И что радовало: чистая механика, ломаться тут просто нечему, а для надежности хранения и перевозки снарядов это было одно из главных требований. В общем, пока снаряд хотя бы до тысячи оборотов не раскрутится, стопоры не отойдут в стороны, и никакого взрыва просто не получится.

— Хорошо, предохранитель спадает, — Достоевский все еще не мог отвести взгляд от вращающегося снаряда. — А что, если он попадет в цель не носом, а просто скользнет боком?

— Кольцо поставим, — мгновенно представил я. — Завяжем на тот же стопор. Тот уходит, кольцо освобождается, и любой боковой удар приведет к детонации.

Я не стал добавлять, что эта идея пришла мне в голову уже не из истории оружия, а от наших бомбистов, которые любили надеть кольцо на банку с гремучей ртутью. Такую бросишь, и кольцо от любого удара, даже по чему-то мягкому, ее разобьет. Неприятная история, а вот сама идея такого чувствительного взрывателя нам пригодится не только в снарядах, но и… в торпедах. Их, конечно, мы быстро не сделаем, но если враг не остановится, то пусть не удивляется, что мы уже сейчас начали готовиться к новому витку войны.

21 марта 1855 года

Это утро в Дарданеллах было таким же тихим, как и все остальные до него, а потом дежурный «Чибис» замигал красным фонарем. Бесконечные короткие вспышки. Тревога! Вместе с остальными офицерами я бросился на главную башню Кум-Кале и уже скоро смотрел в подзорную трубу на выбирающиеся из-за горизонта силуэты.

— Много, — выдохнул я и передал трубу морякам.

— Четыре французских авизо: «Мегера», «Брандон», «Люцифер» и «Фултон», — в отличие от меня морские офицеры могли определить врага даже по силуэту. — У англичан: 7 канонерок, 1 авизо и 5 шлюпов.

Только я подумал, чего это наши противники послали вперед только малые суда, как…

— Все паровые, — добавил наблюдатель, и все встало на своим места.

Большой флот еще собирается, но Англия с Францией решили снарядить летучую эскадру, чтобы никто не расслаблялся. Кстати, судя по составу, это те самые корабли, которые в моей истории сожгли Керчь, а потом и все порты в Азовском море. Не считая «Миранды» — тут она умыкнула у нас султана, зато не смогла присоединиться к остальным кораблям флотилии. Ослабит ли их это? Не знаю, а вот то, что у этой эскадры на борту не старье, а новейшие Ланкастерские пушки и французские мортиры, разом превращает ее в очень грозную силу.