Русская война 1854. Книга четвертая

Глава 18

Доктор Спенсер стоял рядом с Ахмет-Хамидом на границе леса. Сегодня он решил подняться и посмотреть, как защищаются русские, и увиденное его впечатлило. Их было пятеро, но они сдерживали почти полную роту. Двое погибли, осталось трое, из них одна женщина, но турки все равно не решались атаковать.

— Может, стоило предложить не смерть, а жизнь для его друзей? — спросил доктор у турецкого эфендика.

— Он знает, что я никого не отпущу живым, — турок стоял каменной статуей.

Кажется, таких потерь он не ожидал. Он что, из-за них так переживает? Кого волнует лишняя сотня османов, если удастся захватить такого пленника.

— Надеюсь, вы понимаете, что капитан будет нужен Лондону живым, — напомнил доктор, и турок даже как будто кивнул, но…

В этот момент из пещеры, где русские прятались от обстрела, показалась фигура со вскинутой головой. Капитан сам вылез, понимая, что кого-то другого могут и сразу подстрелить.

— Чтобы у вас не было соблазна закончить переговоры слишком агрессивно, — русский кинул на пару шагов от себя скрученный в несколько раз кусок ткани, набитый порохом. Его фигуру тут же частично скрыли клубы дыма. Значит, он все-таки боится? Или нет?

— А теперь, — капитан продолжал, — мне хотелось бы все же получить гарантии, что мои друзья не умрут — даже без мук — а будут отпущены. И не надо мне клясться, я знаю, что даже имя Аллаха можно произнести всуе, а потом просто выполнить каффарат и жить дальше.

Доктор мысленно кивнул. Его тоже поражало это двуличие османов: вроде бы священная клятва, но искупление за нее — накормить десять бедняков своей лучшей едой — сущая мелочь. Возможно, это имело смысл раньше, но не сейчас, в новое время… С другой стороны, протестантские священники тоже были готовы простить любой грех. Так есть ли разница?

— Нет! — эфендик тоже гордо вскинул подбородок. — Твои друзья умрут, это не обсуждается. В твоих силах только дать им покой. Или…

Турок удачно рассчитал момент — как раз к нему подбежал один из солдат и притащил отрезанную голову упавшего русского. Неизвестно, был ли он к тому моменту еще жив, но выколотые черные глазницы и капающая из криво перерубленной шеи кровь выглядели неприятно.

Доктор видел и не такое, но сейчас ему почему-то не хотелось смотреть, как гордого русского офицера в итоге сломают. Нет у него выбора. Отдать жизни своих спутников самому сейчас, смотреть, как они умирают, потом — какая разница? И эфендик не просто говорил: по его приказу лучшие разведчики, пользуясь очистившимся небом, лезли на скалу, чтобы спрыгнуть к убежищу русских сверху.

Бессмысленно, а этот капитан стоит и пытается делать вид, будто от него еще что-то зависит. Капитан Щербачев — и бессмысленно? Доктор Спенсер достаточно слышал об этом человеке, чтобы понять — тут что-то еще. Зачем тянет время Ахмет-Хамид, понятно. А зачем то же самое делает русский? Разве что…

Доктор положил руку на пояс, вытащил пистолет, а потом аккуратно двинулся вправо, чтобы разглядеть, что там творится на дальних склонах. Конечно, русский кидал свою дымовую бомбу в другую сторону — но разве не мог он учесть ветер, который снесет пороховой туман к скале и скроет часть ее крутого склона от глаз наблюдателей? Такая хитрость вполне была бы в его духе. С каждым шагом доктор все больше верил в свою догадку и бежал все быстрее. Возможно, стоило позвать подмогу… Но он был уверен, что и так справится.

Как же сильно пробивает ветер после дождя. Кажется, от каждого порыва что-то внутри тебя замерзает. С другой стороны, в такие секунды совсем не думаешь о сотне винтовок, что ловят любое твое движение. Слева раздался грохот сорвавшихся камней. Словно гром для меня, но, кажется, никто из турок даже не дернулся. Ветер опять сыграл на моей стороне, унеся звуки в другом направлении, а значит, можно продолжать.

Тянуть драгоценные секунды, пока Юлия с Жаровым разматывают скрученные из оснастки «Призрачного огня» канаты и спускаются по склону. Как же они не хотели… Но пришлось! Вряд ли бы турок понял, если бы на переговоры пришел кто угодно кроме меня, а еще они точно не сумеют спрыгнуть со скалы на крыле-парашюте. Вот такой у нас безумный план. Я тяну время, они спускаются по склону, а потом я спрыгиваю сверху — с прояснившимся небом шансы направить полет в нужную сторону были даже неплохими. А потом всего-то и останется, что побегать по лесу, пока не придут наши. В том, что они придут, и быстро, никто не сомневался ни мгновения.

«Не умирай. Любой ценой!» — тихий шепот Юлии Вильгельмовны до сих пор стоял в ушах. Умеет она быть ласковой, а через секунды снова превращаться в воина.

— Отпустите хотя бы девушку, а офицеру дайте возможность умереть с оружием в руках… — я продолжал торговаться. — В конце концов, я их сам могу пристрелить, чтобы не мучились, если другого выбора не останется!

— Я не буду никого отпускать, пока ты не сдашься.

— А я не буду сдаваться, полагаясь на твое слово…

Переговоры начали заходить в тупик. Кажется, еще пара криков, и мне надо будет идти на новую уступку. И в этот момент все тот же ветер донес до меня перестук скользящих по камням сапог, а потом бьющее по нервам…

— Не двигаться, — на английском.

Я сразу же вспомнил молодого европейца в гражданском, который сначала вился рядом с турецким командиром, а потом куда-то исчез. И вот теперь понятно куда.

— Отпусти их! — я сделал шаг к слону. — И я сдамся тебе.

Мне бы хоть немного английской предприимчивости, когда надо, и все еще можно будет исправить. Пока мы живы, шанс еще есть.

Еще один шаг… Плевать, что турки тоже все поймут. Главное, я теперь видел горящие глаза стоящего внизу англичанина. А еще видел Жарова и Юлию: они висели как раз посередине склона, метрах в тридцати от земли. Ни вверх, ни вниз, ни в сторону.

— Нельзя сдаваться, Григорий Дмитриевич. Ваши же слова: если начал, то иди до конца, — Жаров задрал голову, а потом потянулся к заткнутому за пояс пистолету.

— Нет! Не надо!

Естественно, меня никто не послушал. Жаров не остановился, англичанин сразу выстрелил, и тело в темно-синем мундире полетело вниз. Прямо на острые пики точно так же упавших камней.

— Не делайте глупостей, — на мгновение показалось, что сквозь наигранную растерянность на лице англичанина мелькнула довольная улыбка. — Сейчас сюда спустится девушка, потом вы, Григорий Дмитриевич, и мы закончим это дело к общему удовольствию.

— Гриша… — а вот теперь заговорила Юлия. Она смотрела только на меня, бледная, решительная, настоящая. Меня пробила дрожь, что-то кричали османы, но я слышал и видел только ее.

— Не надо, — я просил.

— Ты не сдашься! Не ради меня!

— Не надо! — я заорал.

Внизу что-то лепетал англичанин, но кто будет его слушать.

— Живи! Борись! А я люблю тебя! — девушка на мгновение прикрыла глаза, словно даже ей не хватало решимости, а потом, продолжая смотреть на меня, прыгнула спиной вниз.

Тут же раздался выстрел — это англичанин попытался достать меня, поняв, что по-хорошему мы больше не договоримся. Я отшатнулся — мимо — а потом, словно кукла, двинулся в пещеру. В этот момент внутри меня что-то заледенело и умерло навсегда. Что-то кричали турки — кричали, но не шли вперед. И я спокойно, почти без спешки, разобрал и расправил заранее скрепленные куски обшивки «Призрачного огня», а потом разбежался и прыгнул. Тоже раскинув руки в сторону…

Ветер свистел в лицо, море шипело ударами волн, словно предлагая все бросить, но меня попросили… Я отпустил парашют, ловя поток воздуха и отворачивая еще больше в сторону, чтобы меня было не подстрелить с вражеской позиции. Потом еще один разворот, и на этот раз я направил полет в сторону бухты. На берегу суетились красные фески, но мне было не до них. Я сразу нацелился на корабль. На тонком куске ткани управлять полетом было непросто, но я действовал словно робот. Точная посадка, а потом пять пуль из револьвера прямо по лбам турок, что попытались меня схватить.

Остальные спрятались в кубрике — глупцы. Только подарили время, чтобы перезарядиться, а потом я разобрался и с ними. Двенадцать человек, турецкий командир оставил на своем шлюпе чуть больше взвода. Решил, что ему больше понадобятся люди на берегу. Зря! Еще человек пятьдесят плыли ко мне на лодках, но это они поспешили. В одиночку зарядить и навести пушку — сложно, но возможно. А вот выжить после залпа картечи в упор на открытой лодке — шансов нет вообще.

Так я сначала разобрался с теми, кто пытался добраться до корабля, а потом навел пушку на лес, где должны были находиться осадившие нашу пещеру османы, и начал палить уже туда. Вечером, когда к кораблю можно будет подобраться незаметно, они получат свой шанс. А пока — я словно заведенный таскал порох, ядра и стрелял-стрелял-стрелял. За тот вырезанный форпост, за рядовых Заботова и Акчурина, за поручика Жарова и за… Юлю!

Я этого не видел, но по лицу без остановки текли слезы, оставляя тонкие следы в черной копоти, покрывающей меня все больше и больше.

Звено Лешки Уварова вылетело за капитаном, как только буря хоть немного утихла. Летели с усилением в виде десантников Степана — наверно, лишнее, но казак все эти дни ходил хмурый, словно туча, и наотрез отказался оставаться на берегу.

— Предчувствия у меня черные, — сказал он Уварову, и тот только кивнул.

Потом был полет: всего пятьдесят минут, но «Чибисы» потрясло и покидало из стороны в сторону больше, чем за рывок от Босфора. Кого-то из молодых пилотов даже стошнило, но они все равно летели, а потом увидели остров. И стоящий рядом с ним турецкий шлюп, палящий по лесной зелени из пушек.

— Четыре дня, — до Лешки через трубку долетел тихий шепот Степана. — Они тут четыре дня были. Одни против пары сотен человек. Если бы их не заметили еще, были бы шансы, а так…

— Но корабль стреляет! — возразил Лешка.

И это действительно было важно. Если враг по кому-то бьет, пусть редко, словно вместо артиллеристов у него какая-то инвалидная бригада, но бьет, значит, есть по кому, значит, наши еще живы!

Лешка поднялся чуть выше, чтобы побыстрее оказаться на месте, но неудачно. Наоборот, напоролся на встречной поток ветра и начал отставать от остальной группы. Ничего, минута-другая, и он их догонит… Лешка покрепче вцепился в штурвал, и в этот момент с головной «Пигалицы» начали передавать что-то странное.

— Что? — Степан тоже не смог с первого раза разобрать сообщение. Или просто не поверил.

— Говорят, что по палубе турка бегает черт.

— А что османы? И кто из пушек стреляет?

— Черт и стреляет…

Лешка решил не спешить и сначала заложил круг над турецким шлюпом. Ничего не понятно — он уже начал отворачивать в сторону, когда Степан неожиданно заорал «Гришка», открыл заднюю дверцу и, наплевав на все положения техники безопасности, выпрыгнул из самолета. Хорошо, что «Чибис» летел довольно высоко, а десантников гоняли прыгать в любых обстоятельствах. Степан успел и повернуться правильно, и парашют раскрыть, и сесть точно на палубу рядом с чертом.

Пауза, а потом они обнялись. И только тогда Лешка по-настоящему поверил, что не ослышался. Это действительно был никакой не черт, а Григорий Дмитриевич. Черный от пороховой сажи, мокрый, всклокоченный и злой, но живой.

Я стрелял как заведенный, а потом прилетели наши. Я сначала не узнал Степана, но казак как обнял меня, как сжал, и только тогда я поверил, что все по-настоящему. Впрочем, дел еще было много. К нам спустились остальные десантники, они еще раз проверили, что на шлюпе нет посторонних, и начали как-то тревожно на меня посматривать. Потом мы зачищали посадочную полосу для «Чибисов», и взглядов стало больше. Как будто это я виноват, что турки решили держаться подальше от огня своего же корабля и отступили.

После этого Лешка предложил отвезти меня на континент, но я отказался — пока не увижу своими глазами смерть того англичанина, не успокоюсь. В общем, «Пигалицы» улетели одни, а мы остались караулить остров уже в расширенном составе. Турки один раз попытались сунуться на корабль, но десантники Степана их заметили и снова встретили картечью в лоб. Без шансов.

А на следующий день к нам приплыл «Владимир» во главе лично с Бутаковым, и мы начали уже полноценную операцию. Солдаты прочесывали джунгли, сопротивление выжигалось ракетами, а всех пленных сгоняли на берег на допрос и фильтрацию.

Вторым занимался Владимир Иванович, а вот первое взял на себя я, и никто не возражал. Тем более что турки, едва увидев меня, сразу начинали говорить. Так они выдали все, что знали о заговоре Аали-паши, который решил при поддержке Англии сместить потерявшего расположение Аллаха султана. Пытались еще рассказывать о «Новых османах», организации, к которой принадлежали их командир и его брат, но сказки про свободу меня сейчас интересовали меньше всего.

Опираясь на найденные в первом лагере записи, я вытащил и остальные имена. Из интересных были Зия-паша, губернатор Кипра, и Ибрахим Шинаси, недавно приехавший из Франции и сразу занявший видное место в финансовом комитете империи. Султану это точно будет интересно. А вот лично меня больше интересовал англичанин — до сих пор его следы так никто и не сумел найти. Турки тоже дрожали, но ничего не могли рассказать. Доктор и доктор — вот и все, что они повторяли раз за разом.

А вечером меня вырвал с очередного допроса Степан и потащил куда-то в лес.

— Там ловушки, — напомнил я про сектор, где мы с Жаровым ставили заячьи зубы. Я заранее обозначил его на карте острова, чтобы наши солдаты лишний раз не рисковали.

— Я знаю, — казак кивнул, а потом уверенно повел меня мимо ловушек.

Мы почти добрались до той узкой каменной тропы, ведущей к нашей пещере, когда Степан остановился, а потом отвел меня в сторону. Здесь, буквально в паре метров от дороги, с пробитой гвоздями ногой лежал английский доктор. Лицо замерло в мучительном оскале — перед смертью он успел испытать все оттенки боли, но потом… Не знаю, кто направлял мою руку в тот момент, бог или дьявол, но запущенное вслепую ядро нашло убийцу Юлии и разорвало его пополам. Быстрая смерть, но, надеюсь, хотя бы на том свете с него спросят за все содеянное.

— Ее тело принесли в лагерь, нужно решить, будем забирать с собой или похороним тут, — снова заговорил Степан. Он за все время так ничего и не спросил, но это совершенно не помешало ему все понять.

— С собой, похороним на русской земле, — я поднялся. — Если бы не она…

Мы шли по лесу к берегу, и на этот раз я уже не сдерживался, рассказывал Степану все, что случилось. Как нас зажали, как мы сражались, как сначала Жаров, а потом Юлия пожертвовали собой, чтобы я жил… Случайные люди, слушая обрывки нашего разговора, удивленно расширяли глаза и спешили дальше поделиться сплетнями. Пусть…

Я говорил о Юлии, и в этот момент мне казалось, что она еще жива.

Мы вернулись в Кум-Кале только на следующий день. Я все еще был разбит и раздавлен, но по разговорам Степана и остальных все считали, что похороны и прощание помогут мне прийти в себя. Возможно… Ступив на берег, я первым делом позвал священника, чтобы организовать достойную церемонию для всех погибших на острове, и уже начал думать о памятной стеле, когда в окружении толпы рядовых на территорию аэропорта ворвался какой-то незнакомый епископ. Не наш, местный, в тяжелых золотых одеждах, он метал взглядом молнии и, наконец, заметив меня, решительно ринулся вперед.

— Никогда! — ревел он. — Никогда самоубийцы не будут похоронены на святой земле! Никогда им не будет прощения, и тебе, — он немного сбавил обороты, — сын мой, придется покаяться, чтобы смыть грех от одной только мысли о том, что ты хотел совершить.

Кажется, все это время я старался смотреть в землю, чтобы случайно не убить кого-то. Поднял голову — стоящая за священником толпа одобрительно гудела. Они знали меня, знали Юлию Вильгельмовну, поручика Жарова, и все равно пришли поддержать этого грека, чтобы растоптать ту немногую память, что у меня была… Если раньше я считал, что внутри меня что-то сломалось, то теперь это случилось по-настоящему. Теперь я готов был убивать. Своих, что встанут на пути. Врагов — с максимальной жестокостью. В памяти сами собой начали прокручиваться способы, которые до этого мне казались слишком жестокими. Флешетты, напалм, ядовитые газы…

Кажется, грек что-то такое прочитал в моем взгляде.

— Ты не посмеешь, — он попятился назад, а потом, наткнувшись на стоящих позади солдат, резко замер и уже воодушевленно заорал. — Черт! Недаром тебя именно в этом образе увидели у острова! Нельзя было победить одному столько врагов, но ты продался врагу рода человеческого, решил попереть законы земные и божественные. Люди добрые, вяжите его и несите на суд!

Я замер, склонив голову набок, ожидая реакции толпы.