Русская война 1854. Книга четвертая

Глава 17

Воняет, а мне уже плевать, привык. Мы уже два дня на острове, где-то внизу ходят турки, ищут нас, а я сижу, сушу портянки. Один из плюсов непогоды — низкое давление, а значит, дым стелется по земле, и можно не беспокоиться, что нас заметят.

— Григорий Дмитриевич, скоро обед, но надо бы порции уменьшить, — ко мне заглянул Жаров.

Поручик после крушения проявил себя наилучшим образом. И на природе умел себя вести, и в бою показал себя, и, главное, настоял, чтобы мы взяли с собой турецкие припасы. Без тех сухарей и крупы было бы туго, а так еда есть, вода тоже, а значит, можно продолжать прятаться и не высовываться.

— Почему уменьшить? Мы же на четыре дня рассчитали! Или думаешь, непогода дольше будет?

— Кто знает, — поручик пожал плечами. — Но мы сидим тихо, силы не тратим, можно и поголодать. А так, с запасами всегда спокойнее будет.

— Давай на неделю заложим тогда…

Я помог поручику поделить порции. Потом вскипятили воду, засыпали перловку и оставили доходить уже без огня. Его хоть и не видно, но с этой бесконечной влажностью у нас не так много сухих дров. Надо еще и их экономить.

— Турки с утра снова пытались «Призрачный огонь» запустить, — Жаров заодно поделился новостями. Сегодня была его очередь сидеть на краю скалы и следить за врагами.

— По такой погоде — без шансов.

— Точно. Его сначала кинуло вверх с такой силой, что крылья хрустнули и повисли. А потом об море швырнуло. Жалко, что пилота вытащили.

Я кивнул. Один враг не изменил бы ситуацию, но врагом от этого он быть не перестанет. Скорее бы снова увидеть небо… Хорошо, что хоть турки не особо нас ищут. Так, покричали, заметив разграбленный лагерь, а потом почти полным составом засели у берега под тентами. Тоже жгут костры, греются и ждут…

Что нам принесет завтра.

— Ахмет-Хамид-паша, — рядовой в феске, засаленной от постоянного сидения рядом с масляными лампами, склонился перед турецким капитаном.

Рано его было так называть, рано. Но тут не было никого лишнего, а все солдаты знали, как их командир мечтает поскорее получить генеральское звание. Чтобы его сын был уже не эфенди, а беем, чтобы дочь могла выйти не за какого-то чавуша-полицейского, а за кого-то приличного.

— Рядовой Эмре пришел в себя, — новые слова заставили Ахмет-Хамида оскалиться.

Наконец-то он узнает, что именно тут случилось, кто напал на лагерь его брата и убил того, бросив тело, словно мусор. Ахмет-Хамид поднялся и, поскрипывая от влажности и возраста суставами, пошел к медицинской палатке.

— А, Ахмет-друг, ты быстро, — офицера встретил жизнерадостный голос врача.

Англичанин, который у себя в Лондоне родился в трущобах, но здесь, на землях великого падишаха, почему-то считает себя равным эфенди. Ахмету в который раз пришлось постараться, чтобы исполнить приказ своего господина Аали-паши и не показывать норов перед союзниками.

— Раненый что-то говорил? — спросил Ахмет.

— Да, и ты не поверишь, — англичанин замахал руками, а потом они вместе со все еще слабым Эмре рассказали удивительные новости.

Как оказалось, на отряд брата напал не случайный враг, а отряд самого Капитана-паши. Враг всего османского народа оказался вдали от своих, но даже так удача его не оставила. Малыми силами он разгромил взвод Абдул-Хамида, один против десяти, и выжил. Но даже удача злых духов не бесконечна. Эмре готов был поклясться, что во время сражения буря была уже близко, а значит, проклятый враг не смог бы сбежать.

— Он заперт тут, с нами, — английский доктор тоже был воодушевлен. — Если вы сможете его найти и захватить, Ахмет-паша, то благодарность Лондона не будет знать границ.

Турок криво улыбнулся, впервые англичанин повысил его. Словно шайтан-искуситель… Но его слова были совсем не важны, потому что теперь Ахмет и так сделает все, чтобы найти и захватить столь важного врага.

— Спасибо, доктор Спенсер, — поблагодарил он врача, все же тот сделал свое дело и помог Эмре рассказать такие важные новости.

Пора было отдать новые приказы, теперь никто не будет сидеть без дела. Ахмет-Хамид вышел под ливень, совершенно не думая, как теперь промокнет его мундир. Он был уже весь в погоне и поэтому не заметил, как раненый солдат начал подергиваться, все резче, все быстрее, а потом — раз, и замер. Доктор Спенсер без особых эмоций подошел к нему и провел по лицу, прикрывая глаза, а потом вернулся к столу.

Надо было прибраться. Он вытащил нож и провел по своему рабочему месту, собирая смолистые коричневые кристаллы опиума. Пусть раненый и умер после их приема, но сколько полезного рассказал. Оно точно того стоило.

— Турки оживились, — вернувшийся с наблюдательного поста рядовой Заботов потер набухший красный нос. У него от погоды уже началась простуда, но пока, увы, ничего нельзя было с этим поделать. — Все три сотни солдат разбились на группы и начали прочесывать остров. Словно узнали, что мы тут!

Случайность или нет? Я на мгновение задумался и понял, что рассчитывать на первое нет никакого смысла.

— Позовите поручика, Заботов, — я посмотрел на солдата, на его нос и добавил. — Или лучше я сам, чтобы время не терять. А вы, пока меня нет, проследите, чтобы разожженный костер зря не горел. Погрейтесь.

— Есть.

Я оставил солдата у очага и, пригнувшись, вышел на открытое место. Поручик был в нашей пещере — как он сказал еще два дня назад, готовился к бою. А чуть выше по скале ползала Юлия Вильгельмовна: снова искала лечебные горные травы, чтобы приготовить что-то от простуды. Девушка заметила меня, улыбнулась и изобразила воздушный поцелуй. Вслед за ней улыбнулись и все, кто его заметил. Я, оба рядовых, Заботов с Акчуриным, и даже поручик Жаров, который выполз наружу, заметив мое появление.

— Все-таки хорошая вы пара, — добавил он, подобравшись поближе.

Естественно, в нашей небольшой компании все всё знали и очень одобряли. Меня — за всякие полезные дела, Юлию — за храбрость. Тот выстрел, когда она подобралась поближе и пристрелила турецкого командира, держащего на мушке нас с Жаровым, уже начал обрастать легендами.

— Полно вам, — я остановил поручика, а потом кивком показал вниз, где было видно ползущие по острову поисковые партии. — Кажется, время пришло.

— Тогда я пойду ставить заячьи зубы.

Заячьи зубы — так мы назвали вьетнамскую ловушку, что я вспомнил из будущего. Две дощечки с гвоздями, в нашем случае с одним гвоздем. У нас их не так много было, всего ящик, что Жаров прихватил из турецкого лагеря — и как он все успевает, хоть сейчас повышай до прапорщика! Ничего, нам бы только выбраться, и уж я прослежу, чтобы не упустить такого кадра…

Так вот дощечки с гвоздями ставятся в ямку с небольшим углублением, нога врага в нее соскальзывает, продавливает доски и своим же весом вгоняет гвозди себе в щиколотку. Очень дешево, очень незаметно и очень быстро ставится. Благо ямок мы накопали заранее, просто не заряжали ловушки, пока были шансы, что турецкие патрули так и закончатся ничем.

Я проследил, как поручик исчез в лесу, снова растворившись в чаще и мокром мареве, а потом пошел в пещеру. Вряд ли он успел потратить совсем уж все гвозди и дерево… Потратил! Более того, поручик наделал еще целую груду острых щепок, расколов остатки реек «Призрачного огня» — понятно, это для второго типа ловушек, чтобы ставить на дно ямок. Тут же в углу лежала и снятая с крыльев ткань, он и ее, оказывается, уволок. И ведь ни турки, ни мы этого даже не заметили. Ну, поручик!

Мой взгляд вернулся к ткани. А ведь чисто теоретически из нее можно было бы собрать одно крыло и попробовать добраться до вражеского корабля, но… Всех не унести, а одиночке там делать нечего. Я отбросил идею и засел за то, что действительно могло помочь. Делал щепки для ловушек, потом ползал по склону рядом с нами и закапывал их. Потом мы ползали уже с нижними чинами и ставили метки для стрельбы. На десять, двадцать, тридцать и так вплоть до двухсот метров. Дальше, учитывая густую растительность, уже не имело смысла. А так мы немного, но повышали шансы, что ни одна пуля не будет потрачена зря.

Ахмет-Хамид всегда был выше ненависти. Например, австрийцы, поджимающие его родину у Дуная, с одной стороны, мешали империи, с другой, их торговцы платили налоги и приносили Турции деньги, которые ей были так нужны. Русские были хуже. Они отнимали территории, они мешали торговле предков — лицемеры, сами держали своих мужиков в рабстве, но на корню выжигали торговцев живым товаром из Крыма, Кавказа и Туркестана. Но опять же русские корабли ходили через Босфор и клали под ноги султану плату за свою дерзость.

Но вот кого он ненавидел, так это одного конкретного человека, выскочку, русского капитана, в фамилии которого слились удачливость и плутовство[15]. Мало того, что он привел русскую армию на турецкие земли, так он еще и сражался, как настоящий варвар.

— А-а-а-а!

Ахмет-Хамид выругался — вот и еще солдат попал в одну из проклятых ловушек. Гвозди пробили ногу, возможно, раздробили кость. Очень хотелось пристрелить неудачника, а не отправлять вместе с ним на корабль еще двух солдат, но… У него в отряде только половина низам — регулярная армия, остальные же недавние крестьяне — мустахфизы, набранные на скорую руку. Эти могут и взбунтоваться.

— Вперед! Всем смотреть под ноги! — Ахмет-Хамид повторил этот приказ уже в десятый раз.

Это ни капли не помогало: зелень, бьющий в глаза бесконечный дождь — все это сводило на нет любые попытки найти ловушки. Даже винтовками простукивали каждый шаг, и все равно то тут, то там кто-то да попадался. И когда неожиданно прозвучали выстрелы, заставив сразу несколько солдат рухнуть, Ахмет только обрадовался.

Наконец-то этот бесконечный ад закончился. Наконец-то честный бой!

У нас было тринадцать винтовок. Две изначально входили в экипировку нижних чинов, еще одну я подобрал в «Призрачном огне» и десяток достался от первой побитой команды турок. Еще было три пистолета — мой, Жарова и Юлии — и револьвер, из которого нас чуть не пристрелили. Не очень много против сотни врагов, но часть склона размыло дождями, и теперь подобраться к нам можно было только по камням, так что… Нужно просто держать тропу, и пока враги боятся, мы будем стоять.

Турки прошли через нашпигованный ловушками лес с потерями. Казалось, их осталось меньше половины, но нужно было понимать — часть солдат просто ушла с ранеными и рано или поздно вернется. А пока… Надо было сделать первый самый жирный по улову залп. Каждый знал свою цель, у каждого рядом лежало запасное ружье и еще по одному рядом с Жаровым и мной, как с лучшими стрелками.

— Юлия… — рядом со мной вжималась в грязь и девушка.

Очень хотелось отправить ее назад, закрыть в пещере, а то и оглушить, чтобы не дергалась! Были у меня надежды, что даже в случае провала ее просто возьмут плен, а потом отпустят, но… Когда я лишь заикнулся об этом, Юлия посмотрела мне в глаза и рассказала с деталями, что ждет девушку любого положения в османском плену. В тот раз она была пленницей султана, и турки рядом держали себя в руках, но сейчас… Она сказала, что лучше смерть, чем бесчестье, и раз так, то чего прятаться. Тем более стрелять она умеет, и, черт побери, это была правда.

— Да? — Юлия повернулась ко мне.

— Выживи, пожалуйста, — попросил я ее, а потом вернулся к винтовке.

Первый выстрел мой, как сигнал… Грохот от удара курка по капсюлю, взрыв пороха, бросающий пулю вперед — все это было словно в замедленной съемке. Я увидел, как рухнул первый турок, и тут же схватил вторую винтовку. Еще выстрел! Точно в цель. Жалко, что все враги поголовно вымокли, и не понять, кто из них командир. Третий выстрел. После этого нужно было перезаряжаться, а враг, как назло, именно сейчас попер вперед.

— Ваше благородие, мы встретим! — Заботов ткнул в плечо Акчурина.

— Лежать! — я только рявкнул на них. — Лежать, перезаряжаться и стрелять, пока морду чужеземную на расстоянии вытянутой руки не увидите!

Кажется, успокоились. Я тут же закинул по пуле в каждую винтовку — две легли хорошо, а третья застряла, перекосилась, но не было времени поправлять. Закинуть капсюли, развернуться — снова огонь! Нас было слишком мало, чтобы сдержать увидевших цель турок, но на узком переходе между дорогой и пещерой их ждал последний сюрприз. Мы распотрошили запасные ракеты «Призрачного огня» и часть пороха пустили на простейшие мины. Закопали вот только-только, чтобы не успели промокнуть. Еще и сверху брезентом прикрыли, чтобы вода точно не успела добраться до пороха. Должны сработать!

Но я все равно до последнего опасался, что что-то пойдет не так. Дело ведь не только в воде, в самой конструкции было немало слабых мест. Запал из гремучей ртути, который должен был треснуть от веса наступившего. Корпус из глины, словно сейчас средние века, но… А что еще нам было использовать? Вот делали бы англичане оснастку своих планеров из алюминия, как мы, были бы варианты. А так… К счастью, старые решения не подвели. Одна из мин грохнула. Конечно, не так, как могла бы — но турок в стороны раскидала, и их порыв добраться до нас здесь и сейчас резко сошел на нет.

Подхватив раненых, красные фески откатились назад, уходя из зоны обстрела. Мы тоже отступили, прекрасно понимая, что будет дальше. Как это работает уже лет сто: не справилась пехота, приходит артиллерия. И пушки у турок были!

До захода солнца нас обстреляли пару раз, просто чтобы не расслаблялись. А на рассвете на границе леса показалась впряженная в два десятка солдат пушка. Что характерно, турки где-то раздобыли настоящий русский единорог. И это была не очень хорошая новость. Чем стреляют из обычной корабельной пушки? Ядрами. И врагу, учитывая изрезанный ландшафт, пришлось бы постараться, чтобы выйти на прямую наводку. А вот единорог, хоть его приняли на вооружение еще в 18 веке, прекрасно работал и с ядрами, и с бомбами, и с картечью. Недаром, несмотря на весь прогресс века 19-го, такие орудия еще несколько десятков лет будет помогать нашей армии.

— Полупудовый, — опознал единорога Жаров. — Сам весит всего 30 пудов, а стреляет, как его старый собрат, на все 112.

30 пудов — это 490 килограммов. Не так уж и много, если по прямой, но вполне заметно в гору, а уж если вспомнить про ловушки, которые никуда не делись — не удивительно, что турки с ним возились до самого утра.

— Ядра какие? — уточнил я.

— 17 с половиной фунтов, 8 килограммов, — на этот раз поручик вспомнил, что я предпочитаю новую систему мер. — Кстати, пушка совсем старая. Видите, на стволе еще единороги Шувалова набиты?

Я кивнул. Про это я слышал. Название пушка получила в честь фамильного герба графа Петра Ивановича Шувалова, который и принял ее на вооружение. Во время реформы 1805 года Алексей Андреевич Аракчеев от украшений велел отказаться — нечего тратить на них время и деньги — но название осталось. А заодно и возможность оценивать век пушки.

Увы, возраст никак не сказался на работоспособности. Пушка бахнула так, что я на мгновение оглох, а выбитые из скал мелкие камни посекли всю площадь перед пещерой. Потом был еще выстрел, и еще. Мы после каждого выглядывали, проверяя, не решил ли враг пойти на штурм, но турки пока выжидали. Только часа через четыре рота красных фесок попробовала закрепиться поближе, но мы опять встретили ее огнем. 13 ружей — это мало, но не на открытом пространстве и когда хочется жить.

Враг откатился, и снова посыпались ядра. Заодно единорог прошелся и по тропе до пещеры, обезвредив оставшиеся там мины. А под вечер еще одна толпа турок дотащила новую пушку. Не знаю, как они справились почти с двумя тоннами корабельной 24-фунтовки, но справились! После этого паузы между выстрелами стали гораздо меньше, и враг снова пошел вперед, готовя укрепления всего в пятидесяти метрах от нас.

— Я достану! — Заботов не выдержал и без приказа полез наружу после очередного выстрела.

— Стой! — я только и успел заорать, но то ли у него уши заложило от насморка, то ли ему просто надоело сидеть часами в ожидании смерти.

Заботов все равно высунулся, и именно в этот момент нас накрыл еще один залп. Турки как раз решили пройтись картечью. Сноп мелких стальных шариков накрыл наши позиции, и сразу несколько из них досталось Заботову. Диаметр картечины — почти 10 миллиметров, пороха в единорог можно закинуть даже больше, чем в пушку. В итоге солдата просто откинуло назад изломанной фигурой, и он умер, еще даже не коснувшись земли.

— Все на позиции! Сейчас попрут!

Хотелось ругаться, но я уже схватил свои винтовки и пополз вперед. Увидев смерть одного из защитников, турки просто обязаны были попробовать нас дожать. И действительно, почти все, кто окопался на ближней позиции, вскочили и бросились к нам. Тридцать человек — мы успели подстрелить десятерых. Очень помог револьвер, который я разрядил практически в упор, а потом отбросил назад и со штыком наперевес бросился вперед.

Втроем — я, Жаров и оглядывающийся на погибшего товарища Акчурин — почти полностью закрыли проход к пещере. Тут бы вражескому командиру приказать своим остановиться и дать залп, но, кажется, нам повезло, и перед нами оказались новобранцы, которым просто хотелось поскорее добраться до нас. Я видел перекошенные лица, они что-то кричали, а я молчал — дыхание нужно, чтобы бить.

Удар, минус один. Может, и выстоим? Но потерявшийся Акчурин почти сразу пропустил укол турецкого штыка. Проклятье! Я, не думая, врезал еще одному турку. Возможно, это последний, кого я смог достать. Если кто-то решит ткнуть меня сбоку, я даже этого не увижу. Но… Тут Акчурин поднялся. Обычно молчаливый татарин что-то заорал, а потом, прыгнув сразу на двух турок, утащил их вместе с собой вниз по склону.

— Ура! — Жаров прыгнул вперед.

Ну, и я за ним. Турки растерялись, а мы кололи. Потом сзади присоединился грохот револьверных выстрелов — это Юлия Вильгельмовна успела заново набить барабан — и враг побежал. И мы тоже, только назад… Потому что снова заработали пушки и снова начали собираться рядом с пещерой вражеские солдаты. Еще и дождь затих, словно задумав закончиться. А ведь если все вокруг подсохнет, то к нам можно будет подобраться с любой стороны.

Я осмотрел себя, потом Жарова и Юлию Вильгельмовну. Ран не было. Чудо после такой мясорубки, словно кто-то с небес присматривал за нами. Я сжал руку девушки, ее потряхивало… А сейчас еще и пушка снова должна ударить. Но выстрела не было — вместе этого с границы леса раздался громкий каркающий крик.

— Рус! Выходи, рус! Сдавайся, и, я обещаю, твои друзья умрут не больно.