Русские подвижники 19-ого века

МИССИОНЕР, МОНАХ ГЕРМАН

Монах Герман, из Серпуховских купцов, 16-ти лет от роду вступил в Сергиеву пустынь (под Петербургом). Во время пребывания в ней получил он чудесное от пресвятой Богородицы исцеление в постигшем его недуге. 21–22 лет он перешел на Валаам. Всею душою он привязался к этой обители и ее игумену Назарию. Удаленный от них, он писал, что память о Валааме "не изгладят из его сердца ни страшные непроходимые сибирские места, ни леса темные, ни быстрины великих рек не смоют, даже грозный океан не угасит чувств оных".

Несомненно, что о. Герман весьма скоро достиг высокой духовной степени, потому что мудрый игумен благословил ему жить в пустыне, в глухом лесу, в полутора верстах от обители; место это и поныне называется Германово. По праздникам о. Герман приходил в монастырь и со слезами певал на клиросе.

В 1794 г. Св. Синод отправил десять валаамских монахов, и в числе их о. Германа, проповедывать Евангелие на новоприсоединенных к России Алеутских островах. Несколько тысяч были просвещены, заведена школа, выстроена церковь, но к 1800 году остался из миссии один о. Герман: иеромонах Ювеналий принял мученическую кончину; начальник миссии, архимандрит Иоасаф, удостоенный уже епископского сана, утонул со свитою.

О. Герман жил на небольшом и живописном острове Еловом (названном им "Новым Валаамом"), отделенном проливом версты в две от острова Кадьяка, где устроен был деревянный монастырь и церковь.

Выкопав себе пещеру в земле, о. Герман провел в ней лето. Когда американская компания выстроила для него келлию, он предназначил пещеру для своей могилы. У келлии был огород, а вблизи деревянная часовня и деревянный домик для училища и посетителей. На этом месте о. Герман подвизался более 40 лет. Жизнь его была в высшей степени сурова. Он таскал для топлива большие деревья, которые могли бы снести только четверо, возделывал огород, принося для удобрения его в громадном коробе морскую капусту; на зиму делал запасы грибов и соли, добывая ее из морской воды. Все добытое он употреблял на пищу, одежду и книги для своих воспитанников-сирот.

Воздержание о. Германа было удивительно; он в гостях чуть отведывал за обедом какого-нибудь блюда, а в келлии довольствовался малою частью овощей или рыбы.

Одежда его, неизменная зимою и летом, в бурю, дождь и метель, — состояла из оленьей кухлянки (рубашки), без белья, которую он носил, не снимая, по 8 лет, сапог, подрясника и заплатанной рясы. Постель состояла из узкой скамьи с изголовьем из кирпичей; одеяла не было; деревянную доску, лежавшую на печке, о. Герман называл одеялом своим и завещал покрыть ею себя в могиле. Тело свое, изнуренное бдением, сокрушал он 15-фунтовыми веригами. После смерти они найдены были, или, как говорят другие, сами выпали в часовне. "Трудную жизнь, говорят алеуты, вел апа (дедушка), и никто не может подражать его жизни". Кроме этих внешних подвигов, всякую минуту жизни предстоял о. Герман Творцу своему. Из келлии его слышалось совершаемое им монастырское богослужение, и, ведя жизнь как человек, разрешившийся от плоти, он стал как бесплотный, и, на вопрос, как он не соскучится, отвечал: "Я не один! Там есть Бог, там есть ангелы святые. И можно ли с ними соскучиться!"

Об отношениях своих к туземцам, к которым Промысл Божий послал о. Германа, он писал так правителю колонии Яновскому: "Я нижайший слуга здешних народов и нянька, от лица их пред вами ставши, кровавыми слезами пишу вам мою просьбу: будьте нам отец и покровитель. Мы всеконечно красноречия не знаем, но с немотою, младенческим языком говорим: "отрите слезы беззащитных сирот, прохладите жаром печали тающие сердца, дайте разуметь, что значит отрада". Понимая, что народ этот находится во младенческом состоянии, о. Герман жалел его как малого ребенка; он заступался за него пред начальством; никого не боясь, распаляемый ревностью Божественною, и не взирая на лица, обличал он некоторых начальствующих в недостойном поведении и притеснении алеутов. На него вооружались злобою, клеветами, писали в Петербург, что необходимо выселить его, что он возмущает против начальства; один Бог хранил его в этих притеснениях.

Алеуты часто приходили к нему. Он помогал им, разбирал их неприятности, мирил; нежно любил он детей, оделял их сухариками, сам пек им крендельки. Особенно ясно высказалось самоотвержение о. Германа во время повальной язвы, занесенной в Кадьяк кораблем из Соединенных Штатов. Не было ни лекарств, ни докторов; люди умирали в три дня. Ужасное зрелище представляли большие сараи, служившие жилищами алеутов. До ста человек лежало в повалку — живые рядом с остывшими уже мертвецами; там кончались, тут слышались раздирающие стоны. По охладевшим грудям умерших матерей ползали голодные дети, с воплем искавшие себе пищи. Во все время этой грозной беды, длившейся месяц, о. Герман ходил утешителем среди этого земного ада, увещевая терпеть, молиться и каяться.

Для просвещения алеутов, о. Герман устроил жилище для сирот и сам учил их Закону Божию и церковному пению. В воскресные и праздничные дни он собирал алеутов в часовню. Часы и разные молитвы читал ученик его, пение совершалось, и очень хорошо, сиротками, а сам старец читал Апостол и Евангелие и устно поучал народ. Увлекательные беседы эти, чудною силою действовавшие на слушателей, собирали множество народа. Одна молодая женщина, Софья Власова, услыхав от о. Германа о воплощении Сына Божия и вечной жизни, умолила старца разрешить ей остаться на острове, и сделалась надзирательницею детей. Умирая, старец завещал ей остаться на Еловом, и похоронить ее по смерти в своих ногах.

По смирению, отказавшись от сана иеромонаха и архимандрита, который ему предлагали, не имея официального звания, о. Герман был отцом бедного, заброшенного племени, к которому послал его Бог.

Но не на одних только алеутов оказывал влияние о. Герман. Его светлый образ неотразимо действовал на всех соприкасавшихся с ним, — а большинство таких лиц были моряки.

"Мне было тридцать лет, — рассказывает один из них, — когда я встретился с о. Германом. Я воспитывался в морском корпусе, знал многие науки и много читал; но, к сожалению, науку из наук, т. е. Закон Божий едва понимал поверхностно, и то теоретически, не применяя к жизни, и был только по названию христианин, а в душе и на деле вольнодумец, деист. Я перечитал много сочинений безбожных Вольтера и других философов XVIII века, и не признавал божественности и святости нашей религии. Отец Герман тотчас заметил это и пожелал меня обратить. К великому моему удивлению, он говорил так сильно, умно, доказывал так убедительно, что мне кажется, никакая ученость и земная мудрость не могли бы устоять против его слов.

Ежедневно беседовали мы с ним до полуночи, и даже за полночь, о любви Божией, о вечности, спасении души, христианской жизни. Сладкая речь неумолкаемым потоком лилась из его уст. Такими беседами и молитвами святого старца Господь совершенно обратил меня на путь истины. Всем я обязан о. Герману; он мой истинный благодетель.

Своими беседами о. Герман обратил одного морского офицера-лютеранина в православие. Однажды старца пригласили на пришедший по Высочайшему повелению фрегат, где было 25 офицеров. Эту компанию образованных людей одетый в рубище монах привел в такое положение, что они не знали, что ему отвечать. "Мы были, — рассказывал капитан, — безответны, дураки пред ним!"

Старец предложил всем общий вопрос: "Что вы, господа, больше всего любите, и чего бы каждый из вас желал для своего счастья?" Послышались всякие ответы. — "Не правда ли, сказал старец, все ваши желания можно свести к одному: всякий желает того, что считает лучшим и наиболее достойным любви?" — "Да, так". — "Что же, продолжал он, — лучше, выше, превосходнее всего, достойнее всего любви, как не сам Господь наш Иисус Христос, Который нас создал, украсил совершенствами, всему дал жизнь, все содержит, питает, все любит, и Сам есть любовь и прекраснее всех человеков? Не должно ли поэтому превыше всего искать, любить и желать Бога?" "Ну да, это разумеется", ответили все. — "А любите ли вы Бога?" спросил старец. — "Конечно, любим Бога. Как не любить Бога!" — "А я грешный более сорока лет стараюсь, и не могу сказать, что совершенно люблю Бога. Если мы любим кого, всегда помним его, стараемся угодить тому, день и ночь сердце наше им занято. Так ли вы, господа, любите Бога? Часто ли обращаетесь к Нему, всегда ли молитесь и исполняете заповеди Его?" — "Нужно признаться, батюшка, что нет". — "Для нашего блага и счастья, заключил старец, дадим себе обет, что от сего часа, сей минуты будем стараться любить Бога уже выше всего, и исполнить Его святую волю".

Иногда и за полночь засиживался о. Герман за беседою, но ночевать никогда не оставался и возвращался к себе на остров. Вообще, за беседою о. Германа забывалось время, и нередко слушающие с вечера засиживались до рассвета.

Святою жизнью своею о. Герман стяжал себе сверхъестественные дарования. Любя животных, он кормил из рук дикого зверька, горностая и медведей, остановил пожар и наводнение, созерцал будущее.

О месте подвигов своих о. Герман говорил ученикам: "Хотя и много времени пройдет после моей смерти, но меня не забудут, и место жительства моего не будет пусто: подобный мне монах, убегающий славы человеческой, придет и будет жить на Еловом, — и Еловый не будет без людей". — "Миленький, спросил о. Герман 12-ти летнего креола Константина, как ты думаешь, часовня, которую теперь строят, останется ли втуне?" — "Не знаю, апа". — "Помни, дитя мое, что на этом месте будет со временем монастырь"… "Через 30 лет по смерти моей, говорил о. Герман, вспомнят меня".

"Когда умру я, приказывал о. Герман, — схороните меня рядом с о. Иосафом. Быка моего убейте, никого в гавани не извещайте, схороните меня одного. Тело положите на доску, сложите на груди руки, закутайте меня в мантию, и ее воскрылиями покройте мое лицо и клобуком голову. Лица моего никому не показывайте. В земле покройте меня бывшим моим одеялом".

Когда приблизился час кончины его, он велел ученику своему зажечь свечи пред иконами и читать Деяния св. Апостолов. Тихо преклонил он голову на грудь ученика, лицо его просияло, и келлия исполнилась благоухания. Блаженная кончина праведника последовала 13 декабря 1837 г., на 81 году его жизни.

В тот вечер в селении Катани (на Афогнаке) и в разных других местах был виден над Еловым островом светлый столп, досягавший до неба. В другом селении на Афогнаке видели человека, поднимавшегося с Елового острова к облакам. Потом жители узнали, что в этот день отошел о. Герман.

Несмотря на запрет старца, в гавань было дано знать о его смерти. Правитель колонии объявил, чтоб его ждали, что он приедет на похороны со священником. Но вдруг началась страшная буря, море волновалось целый месяц, и не было никакой возможности совершить короткий двухчасовой переезд по проливу. Целый этот месяц тело о. Германа лежало в доме его воспитанников, с неизменяющимся лицом и не издавая никакого запаха. Наконец, старца схоронили одни еловские жители. Тотчас море утихло и улеглось, как зеркало. Бык старца по смерти его затосковал и сам убился лбом о дерево.

В 1865 г. настоятель Валаама стал собирать сведения о жизни о. Германа и получил их от двух служивших в том крае русских архиереев, от учеников старца и от престарелого С. И. Яновского, бывшего в 1817–1821 г. главным правителем всех российско-американских колоний. 13 декабря 1867 г., в присутствии игумена и старцев, на Валааме было читано жизнеописание о. Германа. Так исполнилось предсказание старца, что о нем вспомнят 30 лет спустя по его смерти.

В 1842 г. апостол Сибири, архиепископ Камчатской и Алеутский Иннокентий, впоследствии митрополит московский, плывя в Кадьяк, был застигнут бурею. Опасность была крайняя. Обратившись к Еловому острову, архиеп. Иннокентий сказал в уме своем: "Если ты, о. Герман, угодил Господу, то пусть переменится ветер". Не прошло и четверти часа, как ветер стал попутный, и судно благополучно пристало к берегу. Преосв. Иннокентий, за избавление, сам отслужил на могиле о. Германа панихиду.

Кратки и немногосложны известия о жизни о. Германа, но в каком немеркнущем сиянии является это имя! С отрочества отдаться Богу, безропотно и навсегда послушно покинуть родину, вести отреченную жизнь среди дикого племени, заступаться, молиться, учить, примирять, жалеть, страдать за него — и смиренно закатиться, чтоб не в возлюбленной, как любит русский свою Россию, земле отдыхать хоть смертным пеплом, но остаться стражем у дальней холодной волны океанской: какой неумолчный благовест разносится от этой молчаливой жизни, какой это дивный пример!