Русские подвижники 19-ого века

ИГУМЕНИЯ ФЕОФАНИЯ (ГОТОВЦЕВА), ОСНОВАТЕЛЬНИЦА С.-ПЕТЕРБУРГСКОГО ВОСКРЕСЕНСКОГО ЖЕНСКОГО МОНАСТЫРЯ

Честнейшая мать Феофания (в миру Александра Сергеевна Щулепникова, в замужестве за генералом Готовцевым), родилась в 1787 г., 15 февраля — Костромской губ., Солигаличского уезда, в сельце Трескове. Отец ее, Сергей Афанасьевич, происходивший из древнего боярского рода, и выборный от костромского дворянства в комиссию Наказа, был кроткий человек, требовательный лишь в исполнении религиозных обязанностей. Жена его Доминика Ивановна (дочь Вологодского воеводы Белкина) была превосходная хозяйка, славилась красотою и даром слова. Ежедневно в особом флигеле раздавала она нищим пищу, а в праздники устраивала им обеды во дворе. Семьи небогатых дворян считали ее своею матерью.

Ясным лучом промелькнуло счастливое детство девочки среди приволья многочисленной и богатой семьи. У нее было четыре брата и семь сестер.

На одиннадцатом году ее отвезли в Смольный институт, в Петербурге, где оканчивала курс ее старшая сестра, Анна Сергеевна. Но так как она не попала по баллотировке, и, кроме того, заболела от тоски по дому, ее поспешили отправить назад. Ликование охватило всю усадьбу при крике: "Барышня приехала" — и больной отец, бегом выбежавший к ней, обнимая свою любимицу, говорил: "Теперь не расстанусь с тобою до моей смерти". С тех пор отец и дочь стали неразлучны. Когда Анна Сергеевна, по окончании курса, вернулась домой, она занялась образованием младшей сестры.

Девочка училась хорошо и была крайне деятельного нрава; больше всего она любила оказывать услуги другим; она близко знала всякое лицо из многочисленной дворни, и сама изучила на деле всякое ремесло и рукоделие, и даже перепробовала, несмотря на запрет матери, черные работы.

Щулепников прожил недолго. По его смерти девочка четырнадцати лет поступила в Екатерининский институт в Петербурге. Сперва она страшно тосковала и была рассеянна, но потом нежная забота начальницы Брейткопф смягчила ее детскую грудь, и она стала лучшею ученицею; не любила только немецкий язык: в рисовании же и рукодельях выказывала особые успехи. В 1805 г. Александра Сергеевна была выпущена из института, с золотым шифром Государыни Императрицы Марии Феодоровны[4]. С первого представления, еще девочкой, Императрица полюбила ее, и требовала ее к себе при всяком посещении, лаская ее, как мать. Прощаясь с нею, Государыня обещала ей навсегда свое благоволение, приказала при всяком удобном случае являться к ней, и при надобности прямо прибегать к ее покровительству.

Недолго пожила Александра Сергеевна у матери, которая вскоре по возращении ее домой скончалась; чрез полтора года умерла и родная замужняя сестра ее Екатерина Сергеевна Шилова[5], к которой вместе с сестрой Анной Сергеевной переехала Александра Сергеевна по кончине матери.

Тогда сестры поселились в своей деревне Костромского уезда.

В начале 1809 г. Александра Сергеевна в Петербурге обвенчана с генералом Готовцевым, который, будучи в отпуску в деревне, познакомился там с нею и сделал там же предложение. На другой день свадьбы Готовцев получил приказ идти с полком в Швецию, на помощь фельдмаршалу Каменскому. Шесть недель только провел он с молодою женой, много выезжая в свет, что занимало ее, и окружая ее блеском, почестями и любовью. С отъезда мужа она погрузилась в книги и военные карты и, собирая самые быстрые и верные сведения, следила за всяким переходом генерала. Вскоре генерал прислал к жене фельдфебеля, с приглашением приехать к нему в виду скорого окончания войны.

Великие препятствия приходилось преодолевать русским войскам, идя без проводников по дремучим лесам, скалам, льдам, болотам — во вьюгу и мороз, без пищи — так что шведы не хотели верить некоторым переходам, считая их невозможными. Всю жизнь потом мать Феофания с восторгом любила рассказывать о подвигах русских в эту войну, о которых ей рассказывали сподвижники ее мужа, и говорила, что недостойное равнодушие современников и потомства окружает деятелей этой войны.

В деле при Севаре небольшая русская армия атаковала многочисленнейших шведов. Генерал Готовцев лично повел свой Азовский Мушкетерский полк в штыки и опрокинул неприятеля, но сражен был шведскою пулею. До последних сил не покидал он поля сражения, и, наконец, был вынесен солдатами на плаще, и в тот же день 8 августа 1809 г. умер.

Накануне отъезда Александры Сергеевны в Швецию к мужу, было получено донесение графа Каменского:

"Мы лишились храброго генерала Готовцева".

Государь изъявил Августейшей Матери своей желание облегчить участь вдовы, а Императрица Мать послала к ней г-жу Брейткопф, чтоб с осторожностью сообщить роковую весть. Забота о той жизни, которую носила она в себе, принудила Александру Сергеевну подавить возможно скорее порывы неутешного горя. Мужа она просила похоронить там, где он убит — и, по желанию ее, генерал Готовцев, со смертью которого окончилась война, похоронен под Торнео — где теперь русская граница. По повелению Государя, военный министр препроводил к вдове Высочайший рескрипт, которому не успел порадоваться ее муж — за сражение при Кирко-Шкелефта.

8 ноября 1809 г. у г-жи Готовцевой родилась дочь. Крестила ее в Зимнем Дворце вдовствующая Императрица.

В своем и без того грустном положении Александре Сергеевне пришлось вынести разные клеветы. Тогда она явилась однажды на бал с младенцем на руках. Ее спокойствие, величие и честные синие глаза обезоружили всех, и на другой день весь город поехал к ней для выражения почтительных чувств. Где ни появлялась молодая вдова, — ее красота и прелесть, исключительное положение и ореол несчастия — возбуждали к ней общее внимание, и много было сделано ей брачных предложений — всем она отказывала.

Однажды Александра Сергеевна с дочерью посетила в Кирило-Новоезерском монастыре известного старца архимандрита Феофана. Благословляя ребенка, он молвил: "Таковых есть царство небесное". Девочка после того жила недолго, и скончалась после кратковременной болезни.

Мать оцепенела от горя; опомнившись же, она, протянув руки над трупом дочери, несмотря на уговоры священника, произнесла обет идти в монастырь.

Несколько лет прошло в колебаниях, трудно было отказаться от привычных условий жизни. Приходилось выезжать в свет; между прочим, Александра Сергеевна ездила в Ярославль, для свидания с расположенной к ней издавна великой княгиней Екатериной Павловной, которая передала ей желание вдовствующей Императрицы поручить ей один из петербургских институтов. Это предложение Александра Сергеевна отклонила. В трудные минуты уныния Александра Сергеевна находила утешение в письмах о. Феофана.

В 1817 г., в начале ноября, она ночью спешила на быстрой тройке превосходных своих рысаков, на именины к невестке. Зная любовь барыни к быстрой езде, кучер гнал, и на реке, обгоняя обоз, взял в сторону; лед не выдержал, лошади с повозкой провалились. Александра Сергеевна, в тяжелой шубе и с муфтою — еле могла вытащить уж под водою одну руку и просунуть над водою два пальца, что и спасло ее. Обозные извлекли ее из воды. Проведя всю ночь в мерзлом белье, она, и приехав домой, не приняла никаких мер. Погибая в реке, она говорила: "Если теперь Ты спасешь меня — я пойду непременно в монастырь". А, вступив на сушу, сказала себе: "Если Тебе угодно, чтоб я была в монастыре, пусть это потопление обойдется без болезни". "Страшно вспомнить, — говорила потом мать Феофания, — мое тогдашнее малодушие". Никакой болезни не последовало. Тогда Александра Сергеевна стала делать тайные приготовления к поступлению в монастырь. Имение свое она передала родным с тем, чтоб ей выплачивалось известное содержание; ближе присмотревшись к монашеству и вдумавшись в основы его, она рассталась со своими прежними против него предубеждениями. Сестру свою Анну Сергеевну, жившую с нею неразлучно, младшая сестра уговаривала ехать с собою, но та не могла сразу согласиться на такую перемену.

В Великом посту 1818 г., простившись со своею усадьбою и отправив в Горицкий монастырь в ящиках множество церковных облачений и утвари, Александра Сергеевна выехала туда под предлогом говения, а на Пасхе было получено домашними письмо, объявлявшее о вступлении ее в монахини. С барыней была одна только молоденькая горничная, которая по утру, в день Благовещения, убрала ее, как всегда, проводила до игумении, а чрез некоторое время генеральша вернулась к ней в монашеском платье. Горничная, увидев одеяние это и грубость холста, новины, выростковых башмаков и уродливой шапки, зарыдала, оплакивая умершую барыню. Впоследствии она сама постриглась и находилась при матери Феофании до смерти.

Через семь месяцев, свыкшись уже с монастырем, Александра Сергеевна неожиданно приехала в деревню, со всеми простилась, выбрала вещи, пригодные для жертвы на обитель и назначила мастеровых для постройки келлии. Скоро ее келлия была готова, и она поселилась в ней. Из преданности своей госпоже, 12 женщин посвятили себя Богу. В день рождения отца своего, 16 сентября 1818 г., Александра Сергеевна Готовцева пострижена в рясофор, с именем Феофании, старцем Феофаном, руководству которого она себя поручила.

Начался путь прискорбный, тяжелый — путь смирения, отречения от воли, понуждения, — путь монашеского воспитания. Этот путь мать Феофания прошла вполне и без всяких послаблений.

Игуменией в то время была замечательная старица Маврикия. Она, при великой твердости и опытности, имела особый дар управления; подвижническая жизнь и мудрость ее привлекали в монастырь ее много монахинь, и, приняв его с 60 инокинями, она, после 40-летнего управления, постригаясь в схиму, передала его преемнице своей с 600 сестер. На этот строго общежительный монастырь и указал духовной своей дочери о. Феофан, который был постоянным его руководителем.

Приучая ее к смирению, игумения брала с собою мать Феофанию при разъездах, и она должна была, подъехав к домам, исполнять служительские обязанности — спрашивать, принимают ли хозяева. Для научения правильному церковнославянскому чтению и выговору, ее поручили старице грубого обращения, строго выговаривавшей ей за каждую ошибку. Трудно было привыкать ей к постоянной пище отшельниц — щам с сырой капустою на зеленом постном масле и гороху. Однажды, изнемогая от этой пищи, мать Феофания собралась после ранней обедни пить чай, как вошла игумения и сказала: "Вы не так еще молоды и слабы, чтоб давать себе такое послабление". Любимым послушанием матери Феофании было чтение в церкви, которое исполняла она замечательно. "Словно каждому слова раздает", говорили монахини. "Пойдем в церковь; сегодня Готовцева будет читать" — говорили миряне. Она имела надзор за пением и чтением и была сама, как живое правило и устав. Подвиги ее были неустанны. Она не пропускала ни одной церковной службы; на правиле читала со слезами; чреду заупокойной псалтири отправляла ночью, заменяя других. Работала на пекарне, копала огороды, носила в ушатах воду из реки на трапезу. Кроме того, она завела в монастыре и поддерживала рукоделья — ковровое, золотошвейное и живописное. И, провидя духовную высоту, которой может достичь Феофания, игумения продолжала смирять вольную чернорабочую послушницу. Прежние названия — дворянки, превосходительной, француженки — были забыты, и в монастыре звали Феофанию "Монастырский Златоуст" — или — "наша Белокаменная".

Однажды к воротам монастыря подъехала карета, из нее вышла Анна Сергеевна и спросила у привратницы, может ли она видеть г-жу Готовцеву. В это время мать Феофания с другой послушницею подымалась в гору с ушатом воды. Привратница молча указала на нее рукою. Анна Сергеевна, принимая ее за работницу, подошла к ней. В эту минуту Феофания подняла глаза и бросилась в объятия сестры. Анна Сергеевна приехала к ней, чтоб разделить ее судьбу. Приняв пострижение с именем Маврикии и затем схиму, она явила в себе удивительный пример отвержения всего земного. Полная противоположность неутомимой, деятельной, любознательной, хозяйственной матери Феофании, она тяготилась всеми внешними заботами; деньги свои она поручала сестре, и, раздавая скоро все бедным, просила "вперед". Однажды, в церкви к ней прибежали сказать, что ее келлия горит. "Когда все кончится, сказала она, не смущаясь, придите мне сказать". Пребывая в молитвенном состоянии и занимаясь вышиванием параманов и схим для монашествующих, она достигла глубокой старости. Кроме Анны Сергеевны, еще три родственницы последовали примеру матери Феофании.

После пятилетнего пребывания в монастыре Господь послал матери Феофании великую отраду — спостницу, собеседницу и сомолитвенницу, с которою она прожила душа в душу до самой смерти.

Воспитанница графини Анны Орловой-Чесменской, Мария Крымова — с ранних лет тосковала по Боге и отдавалась тайной молитве. Посещения с графиней старцев-подвижников еще сильнее вкоренили в душе ее благое семя. Красавица, прекрасно образованная, она страшно скучала при блестящих выездах и приемах, куда являлась с графинею; божественная ревность жгла ее, и ни насмешки, ни препятствия не могли поколебать ее сердца, издавна предавшегося Богу. После пятилетних настояний, она в 1824 г. вступила в Горицкий монастырь, славившийся строгостью и духовными старицами. Она казалась там ангелом, слетевшим с неба. По брошенному жребию, она была отдана в научение матери Феофании, и ее духовная жажда нашла себе исход в подвигах.

Имея прекрасное контральто, она была определена на клирос; кроме того, подавала кушанье на трапезе, и, с матерью Феофаниею, месила квашню в хлебной и носила щебень к стройке собора. Вскоре она была пострижена с именем Варсонофии. Ее постигла болезнь ног, не оставлявшая ее до смерти. Тогда ее послушание было заменено перепискою святоотеческих книг. Душа ее была невинна, как у младенца, и не знала она зла в людях. Все, получаемое от графини Орловой, она отдавала обители; лакомств не ела, но собирала их про запас в шкаф и оделяла детей, которые были ее друзьями. Милостыни ее были велики и трогательны. Всю жизнь неотлучно находясь при матери Феофании, она была ей верным другом и помощницею, как мать Феофания была ей твердою опорою.

В 1823 г. мать Феофания сопровождала игумению в Петербург. Здесь она представлялась членам царской семьи и в последний раз видела императрицу Марию Феодоровну, которая опять предлагала матери Феофании занять место начальницы Екатерининского института, не снимая монашеского сана. В 1835 г. мать Феофания с матерью Варсонофией ездили в Воронеж и Задонск на богомолье; в этих городах они видели преосв. Антония и затворника Георгия. Оба назвали мать Феофанию игумениею.

Назначенная ризничею, мать Феофания обогатила ризницу многими превосходными облачениями, изготовленными трудами сестер, под ее присмотром.

Кроме того, обучившись сама у иконописца живописи масляными красками и вслед затем обучив ей своих келейниц, мать Феофания расписала иконостас в одном из монастырских храмов, посылала также образа в Петербург и на вырученные деньги украшала ризницу.

Поступив в монастырь, мать Феофания отказалась от состояния, но желала сохранить пенсию за заслуги мужа, которую она расходовала на помощь монастырю и на милостыню. В 1836 г. она обратилась к Государю Николаю Павловичу с ходатайством сохранить ей пенсию по пострижении, на что и последовало соизволение.

8 ноября 1837 г. в день рождения дочери своей, мать Феофания пострижена в мантию.

Как старая ветвь со множеством веток, которую нельзя без боли отнять от дерева — срослась мать Феофания с Горицким монастырем. Высокий пример и постоянная ревность в жизни воодушевляли сестер; ее поучительные речи, исполненные глубокой веры, теплоты и твердости, вразумляли их, а высокое обаяние, веявшее от ее цельной прекрасной личности, составляло отраду и утешение монастыря, который гордился матерью Феофаниею. Тут, в благословенном уединении, она надеялась окончить свои дни, а между тем Господь судил иначе.

Данными ей от Бога дарами должна была она послужить сложному, тяжкому и святому делу. Для этого дела трудно было отыскать более подходящую инокиню. Ее неутомимая деятельность, твердость воли, жизненная опытность, умениие обращаться с людьми, до всего доходившая распорядительность, презрение к себе, аскетическое понимание, нравственная выносливость и способность переносить самые жестокие обстоятельства, наконец, ее доброжелательная природа и та глубокая любовь и доверие, которые она вселяла во всех соприкасавшихся с нею, — все эти качества, помимо еще ее искреннего благочестия и духовной славы, окружавшей ее имя — указывали на нее как на превосходную настоятельницу. Еще в первые годы ее пребывания в Горицком монастыре арх. Феофан видел во сне невыразимо прекрасное место, и на нем много обителей, которые ему называли по имени. "А эти кто, незнакомые мне?" — спросил он. "Это Петербургские", был ответ. Тогда не могли понять этого предзнаменования.

В 1845 году Император Николай Павлович повелел восстановить Петербургскую женскую обитель, основанную в 1744 г. Императрицею Елисаветою Петровною и обращенною Екатериною II в воспитательное общество благородных девиц (носящее и поныне название Смольного Монастыря). В настоятельницы несуществующего еще монастыря митрополит петербургский Антоний представил мать Феофанию, как хорошо известную ему инокиню "отлично хороших качеств, ревностную в богослужении, неутомимую в трудах и послушаниях, примерную в житии и кротости нрава".

Предварительно был послан в Горицкий монастырь викарий, чтоб лично видеть мать Феофанию здоровою и действующею, чтоб отрезать ей путь ко всем отговоркам на слабость и нездоровье.

Вечером в день отъезда архиерея был получен указ, которым строжайше предписывалось матери Феофании немедленно прибыть в Петербург.

Невозможно описать горя Феофании и общего смятения, плача и рыданий, поднявшихся в монастыре. В эти последние дни открылись многие благодеяния матерей Феофании и Варсонофии: как, под видом посылок из дому, посылали они гостинцы новоначальным, скучавшим по дому. Припомнили, как по весне келейницы увидели на чердаке, что в беличьей шубке матери Феофании поселился рой пчел и из рукава устроили улей. Все припомнили, каждую вещь Феофании оплакали.

Феофания еле могла собрать деньги на проезд. С нею ехали Варсонофия и еще две монахини. Никто не спал в ночь перед отъездом. Когда в последний раз простясь земным поклоном с сестрами, мать Феофания села в экипаж и скрылась из глаз, сестрам казалось, что солнце померкло. Схимница Маврикия от горя согнулась и состарилась; она не могла выйти на провожанье сестры, ради которой оставила мир и с которою расставалась на веки. Игумению держали под руки; от потрясения у нее иссякли слезы; она почернела от глубокой гнетущей скорби.

Так провожал сокровище свое Горицкий монастырь, принявший около тридцати лет назад молодую, богатую и знатную женщину, уезжавшую теперь, по чужой воле, смиренною, убогою старицею. И в те годы, когда время было думать об успокоении в обители, ставшей ей родною — вышла она во всеоружии света в холодный, безответный и гордый город. В такие годы подняла она на плечи тяжелый крест, и несла его до конца, сгибаясь, но не падая никогда под невыносимым почти бременем — и доказала она, что может совершить во славу Божию беззаветная вера и горячая ревность.

Приехав в Петербург, мать Феофания с Горицкими сестрами остановилась в пустой квартире своего брата. Деньги все вышли, и они питались сухарями с чаем.

Явившись к митрополиту, мать Феофания слезно умоляла отпустить ее; митрополит же увещевал ее претерпеть до конца, приказал выписать двадцать монахинь из Горицкого монастыря и переселиться в казенный дом, на Васильевском острове, у церкви Благовещенья, при которой монастырь должен был устроиться. Не считая себя в силах понести такое иго, мать Феофания написала о всех обстоятельствах старцам-подвижникам в разных концах России, — но отовсюду получила один и тот же ответ — принять назначение, как волю Божию.

Переехав в большой четырехэтажный дом, пришлось терпеть нищету — в доме не было решительно ничего — ни мебели, ни припасов. Не на что было купить дров для варки пищи; в мелочной лавке брали в долг. Все четыре монахини были слабого здоровья, а прислуги не было. Одна добрая женщина вызвалась помочь трудами. Впоследствии мать Феофания говорила: "Никогда не забуду, что в богатом Петербурге первая монастырю оказала помощь и благодеяние бедная женщина".

Между тем, после трехнедельного плавания на лодке, прибыли двадцать выписанных из Горицы монахинь, и, увидя, на что они приехали, подняли такой плач, что мать Феофания не знала, как их утешить. Наконец, приехал митрополит взглянуть на учреждаемый монастырь, и, увидев положение сестер, умилился и прослезился. Он расспросил их о всем нужном, и прислал для каждой кровать, комод, шкаф, столик, стул, тюфяк и белое шерстяное одеяло, что казалось сестрам роскошью; кроме того прислал воз муки, рыбы, постного масла, меда и посуды; хотел прислать зеркала; мать Феофания сказала на это: "Владыка, зеркала нам не нужны. Не пожалуете ли нам вместо них корову? сестер нечем кормить, так хоть молочком когда потешить". С тех пор престарелый митрополит приезжал часто и наставлял сестер, называя себя благочинным монастыря.

28 октября было назначено поставление матери Феофании во игумении. Служил митрополит, на клиросе пели шесть монахинь, из коих две новые, и пели умилительно, так что молящиеся пришли в восторженное состояние. С великим благоговением, точно возносясь умом к небу, стояла матушка, с трепетом ожидая принять власть — вести и отдать отчет Богу за вверенное стадо. Когда, по выходе с Евангелием, иподиаконы взяли ее под руки, у нее из глаз, как крупные жемчужины, полились слезы на грудь, и когда была прочитана молитва рукоположения, ее лицо просветилось.

С тех пор и начинается существование Петербургского женского монастыря, который был матерью Феофаниею поставлен на строгих началах общежития. Для матери Феофании началась трудовая вдвойне жизнь; сохраняя обязанности инокини, она должна была управлять, изыскивать средства к жизни, сноситься со всеми ведомствами, за всех отвечать и руководить внешним и духовным бытом сестер.

Штат сестер был определен в 70 человек, и на каждую отпускалось казною 20 руб. в год ассигнациями. Земель, как у загородных монастырей, которые могут стоять и собирать хлеб, не было. Были некоторые доходы от церковных домов и продажи рукоделий; остальное надо было сбирать милостынею. Монахиням было тяжело, что прихожане церкви Благовещения были раздражены тем, что приходится расстаться с родным храмом; некоторые даже уносили к себе домой пожертвованные раньше иконы; в первое время на монахинь иные показывали пальцами. Все это их очень смущало.

Большое утешение послал Бог монастырю в лице престарелого священника Василия Дубягского, который, по личному выбору митрополита, из села был назначен духовником сестер. Полный благоговения, усердия и теплой веры, он был живым примером для сестер. В продолжение девяти лет неопустительно и ежедневно совершал он все службы; войдя в алтарь в четыре часа, к заутрене, часто выходил он из него после поздней обедни; он имел особую ревность о поминовении покойников, и служивал панихиды и молебны один; его незлобие и смирение изумляли окружающих. Исповедь у него оставляла неотразимое впечатление. Он скончался прекрасною смертью в Великий четверг, за час до того исповедовав, лежа на смертном одре, одну духовную дочь.

При приеме новых сестер мать Феофания соблюдала большую осторожность. Особенно огорчали ее те, которые приходили проситься с рекомендательными письмами знатных лиц. Всем, вообще, она объясняла тяжесть монастырской жизни, трудность отсечения воли, и тем предохраняла от необдуманного шага тех, которые идут в монастырь не по влечению, а чтобы скрыться от приключившейся неудачи, или найти бездеятельность и покой, а потом, не вынося подвижнической жизни, выходят и клевещут на монастырь. Особенно опасалась она за дворянок, по опыту зная все трудности, и говорила, что дворянство надо оставлять за воротами, и, хотя бы средства были, — трудиться наравне с другими. Вступавших сестер матушка помещала под начало опытным.

От всех мать Феофания требовала чинности, точного положения крестного знамени, неспешного и благообразного отправления службы, пения и чтения. Еженедельно в воскресенье, за час до обедни, все сестры собирались в церковь, и игумения, прочтя канон Св. Троице и акафист Иисусу Христу, говорила сестрам наставления о монашеском житии. Заливаясь слезами, она кланялась им в ноги, умоляя жить хорошо, наставляла и по одиночке, в своей келлии. В церковь мать Феофания приходила первая, уходя после всех.

Обиход монастыря был налажен; стали уже появляться некоторые пожертвования, как вдруг разнесся слух, что монастырь переносят на другое место. От огорчения мать Феофания заболела, но должна была ехать к Московской заставе, осмотреть назначенное место. То был пустырь, состоявший из песков и болота, небольшого овсяного поля и рощицы; жилищ не было; а место это служило притоном мошенников и праздношатающихся. Между тем, не назначая никаких средств, сюда велено было перенести монастырь.

В это тяжелое время совершенно невозможных, по человечеству, обстоятельств, скончалась благотворительница монастыря, графиня Орлова-Чесменская, на щедрую помощь которой, при жизни ее, можно бы было опереться — оставив монастырю лишь неприкосновенный небольшой капитал, 10,000 р. В то же время, поручив обитель заступлению Царицы Небесной, скончался митрополит Антоний.

Игумении был послан Высочайше утвержденный план построек, который она обливала слезами. На ее вопрос, на что строить, когда требуется, по меньшей мере, миллион — ей отвечали, что это уж не ее дело, а дело архитектуры и комиссии строить по плану.

Для начала поселили на отведенном месте, в маленькой часовне — странницу и сборщицу Дарьюшку; однажды к часовне подъехал генерал, и Дарьюшка в простоте сердца рассказала ему, как убивается игумения над неисполнимым приказом и как стеснен весь монастырь. Генерал этот, как оказалось, был обер-прокурор Синода, граф Протасов. По его представлении, государь повелел ежегодно отпускать по 25,000 р., пока не будут выстроены два корпуса для келлий и домашняя церковь, но все дальнейшее возлагалось на игумению. Кроме того, игумения обязывалась подпискою не посылать сборщиц.

Строительная комиссия Министерства путей сообщения действовала недобросовестно и в ущерб монастырю. Много слез пролила игумения, видя плохую стройку корпусов и непроизводительные чрезмерные расходы; наконец, когда комиссия ассигновала пять тысяч на пустой мостик, игумения обратилась лично к государю, умоляя отстранить комиссии, поручив дело ей одной. Государь соизволил, сказав ей при этом: "Я сам буду вашим инженером". Встретив потом мать Феофанию на юбилее Екатерининского института, — государь спросил ее: "Не сердитесь ли вы на меня, что я перевожу ваш монастырь на другое место?"

Еще прежде корпусов, матушка приступила к возведению деревянного храма. Для того она взяла в долг леса у лесного промышленника Громова. Время уплаты пришло; денег не было. Видя глубокую скорбь и слезы игумении, мать Варсонофия взяла счеты и со стесненным сердцем поехала просить у Громова отсрочки. Выслушав ее, Громов разорвал счета.

3 ноября 1849 г. совершилась, в присутствии государя, закладка монастыря. Но до переселения в него монахинь было далеко. Надо было из болота и песку образовать сносное место. Прокопали осушительный канал, распланировали и рассадили сад, который еще при жизни матери Феофании давал и ягоды, и плоды, при чем эту дорогую работу матушка совершила без больших затрат. Таким же хозяйственным способом был украшен и храм. Иконы, роспись стен и облачения — все было устроено сестрами. Выбрав хорошего художника, мать Феофания пригласила его давать уроки монахиням и просила его руководить их работами. Сама она несколько раз объездила с монастырскими художницами петербургские церкви и выбирала для образцов лучшие иконы. Когда, впоследствии, пришлось приступить к украшению собора, было уже 12 опытных живописиц. Золотошвейки изготовляли облачения и пелены. 5 июня 1854 г. игумения и все сестры переселились на новое место; вскоре монастырь был окружен каменной оградой, и выстроен за оградою дом для духовенства. 27 июня 1854 г. освящена церковь келейная во имя Афонской иконы Богоматери "Отрада и Утешение". Здесь стоит присланная с Афона иеромонахом Серафимом Святогорцем икона. В этой-то церкви, проходя в нее по внутреннему коридору из своей келлии, мать Феофания до конца жизни слушала все службы. В том же году заложена церковь Богоматери "Скорбящих Радости", вдовою А. Н. Карамзина, убитого во время Крымской кампании.

Между тем, фундамент соборного храма, выведенный комиссиею и затем оставленный за более нужными постройками, стоял закрытый. Народ не вмещался в маленькой келейной церкви, и игумению осуждали, зачем она не выстроит большого храма, и мать Феофания много о том плакала.

Одна женщина обещалась ежегодно давать по 500 р. на стройку; один помещик объявил, что, если мать Феофания помолится об улучшении его дел, — он придет на помощь — и, действительно, дела его поправились, и он, вместо обещанных двух, дал десять тысяч. Многие сестры приносили последние лепты; бедный народ приходил с копеечками и рублями. Наконец, по общим просьбам, в крайней скудости, мать Феофания приступила к великой и многоценной постройке. Бог послал ей настоящего благодетеля в подрядчике Кононове, который обещал, что не будет требовать уплаты денег, а ждать, когда соберутся с силами; все время, при самой добросовестной работе, уступал со счетов, и без того скромных, и делал пожертвования.

После Святой 1856 г. фундамент раскрыли и принялись выводить стены. Когда, не дойдя еще и до куполов, пришлось остановиться за неимением денег, в это трудное время подошло неожиданное облегчение. Один огородник предложил снять в аренду участки под обителью, вывезти из них для полотна железной дороги песок, и покрыть землею для овощей. Эти деньги и были употреблены на достройку собора.

Когда опять остановились над печами, какой-то неизвестный помещик проезжал мимо обители и зашел в нее. Вызвав игумению, он поклонился ей в ноги, в запечатанном конверте подал сумму, как раз нужную на печи, и сейчас же уехал. При закладке куполов тоже оказались усердствующее. Когда кресты были подняты на купола, игумения тут же положила земной поклон, восклицая: "Слава Тебе, Господи, слава Тебе!"

Затем было приступлено к внутренней отделке. Архитектор составлял планы, исправляя их по указанию игумении, а монахини рисовали, переделывая то, на что она указывала. Мать Феофания возила своих живописиц в академию, просила помощи у профессоров, и некоторые давали и работу свою, и указания. Также миряне доставляли из-за границы кисти, краски и оригиналы. В два года все пять иконостасов расписаны, и истрачено лишь 2 тысячи, вместо предположенных десяти. Позолотчик работал тоже со всяким снисхождением. Утварь, лампады и паникадила, хоругви — все было пожертвовано благотворителями. Постом 1861 г. все было готово; а игумения от столь долгого напряжения сил и постоянных скорбей, при построении собора — слегла, так что боялись, что ей не видать освящения собора. Но молитвами сестер она оправилась.

Выстроенный матерью Феофаниею величественный пятиглавый и пятипрестольный собор принадлежит к лучшим в России. Живопись его и все украшения чрезвычайно изящны; его внутреннее благолепие и соразмерность полных света частей производит сильное впечатление. На построение только вчерне была составлена смета в 360 тысяч; между тем игумения истратила всего, с внутреннею отделкою, 150 тысяч. Смотря на соборный храм, часто говорила Феофания с тихими слезами: "Велий еси, Господи, чудны дела Твоя!" По освящении собора, мать Феофания выхлопотала награды архитектору и живописцу.

Проведением в монастырь воды закончилось внешнее благоустройство обители.

Так, терпя скорбь из-за всякого рубля и вымаливая его слезною молитвою, воздвигла Феофания монастырь, совершив послушание, которое вначале казалось смешным и странным, по неисполнимости своей, когда привели ее, нищую, к пустому месту, с приказом строить.

Последние годы жизни мать Феофания провела в подвигах благочестия, работ над духовным преуспеянием сестер и милостынях.

У нее были заведены мастерские, и из ее монастыря стали выходить первые дешевые и порядочно написанные иконы. В обращении с сестрами, как настоятельница, она была очень строга. К родным сестры отпускались только раз в год; принимать родственников в келлии запрещалось, кроме сыновей и отцов. Монахини веровали в благодатную силу, поддерживавшую матушку, и одна сестра была ею исцелена. Молодых игумения приголубливала и возила в город к святыням.

Многим людям помогала она, помещала сирот в институты и корпуса, посылала им гостинцы, призрела много стариков. Великое всегда имела мать Феофания попечение о поминовении усопших. В подвигах благотворения действовала она заодно с матерью Варсонофиею, которая скучала, когда ей некому бывало помочь. Они часто подавали, таясь друг от друга. В монастырь принимала игуменья и грешных женщин, и в ответ на укоризны тому, отвечала, что первый вошел в царствие небесное разбойник и что монастырь есть место покаяния. Подозрительность и сомнение в добрых намерениях людей не были в характере старицы. Не видя иную сестру в церкви, игумения шла в ее келлию и отправляла ее. Незадолго до смерти, в виду наплыва монахинь, она выстроила новый корпус.

До смерти мать Феофания пользовалась особым уважением членов царствующего дома.

Являясь в мир, мать Феофания не делала ему ни малейшей уступки и несла за собою ту же строгую атмосферу духовности. Ее видели не иначе, как сосредоточенной, смиренной и бедно одетой, как была она и в стенах монастыря.

Когда монастырь был окончательно устроен, мать Феофания совершила назначение свое на земле и жила недолго. Вместе с нею заболела и мать Варсонофия, которая умоляла Бога взять ее раньше игумении, чтобы та могла помолиться за нее. Перед смертью она взглянула с улыбкой на мать Феофанию и тихо уснула.

Доктор, вызванный к игумении, объявил, что, если она не будет плакать, то безнадежна; и на первой панихиде слезы полились из ее доселе воспаленных и сухих глаз. При последнем целовании Феофания произнесла: "Прости, моя родная. Благодарю тебя за любовь ко мне. Твое желание исполнилось. Прости!" И затем, поклонясь в ноги сестрам, благодарила их за любовь к усопшей. После отпевания, созвав сестер в свою келлию, она подняла над коленопреклоненными монахинями икону "Отрада и Утешение" и сказала: "Вручаю всех вас и святую обитель Пресвятой Богородице. Да оградит она вас от всякого зла! Молитесь Ей. Она ваша Заступница". Затем, указывая на скорое свое отшествие, Феофания поучала сестер подчинению и хранению обетов, благодарности благодетелям, надежде на Бога.

Мать Феофания перешла жить в келлию матери Варсонофии; часто слезы струями катились по ее лицу, но ни жалобы, ни стона никто не слыхал от нее. С великим усердием совершала она сорокоуст, говоря, что не умрет до истечения его. В последние дни жизни игумения, благодаря неизвестным благотворителям, могла заключить условие на позолоту всех пяти соборных куполов, чего она давно жаждала.

В последней болезни своей, продолжавшейся десять дней, терпеливо вынося страдания, мать Феофания всех благословила, со всеми простилась. Она предсказала день своей смерти. За три дня до конца, призвав сестер, она снова осенила их иконою "Отрада и Утешение" и твердым голосом сказала: "Поручаю вас милости и заступленно Царицы Небесной. Она да будет всегда вашею покровительницею! Сестры, молите Господа, чтоб наша обитель стояла до скончания века твердо и нерушимо!" Несколько выдающихся архипастырей посетили в эти дни мать Феофанию, а московский митрополит Филарет прислал ей икону. За два дня до смерти она поручила келейнице четыре свечи, чтоб поставить за нее, когда все кончится. Другим двум сестрам поручила выполнить данный ею обет — съездить в Киев, который не могла совершить по болезни матери Варсонофии. Последнею молитвою, слышанною ею, был акафист Пресвятой Богородице. Она скончалась 16 мая 1866 года в 3 часа пополудни, в Духов день, на восьмидесятом году.

При торжественном ее отпевании было читано архиереем ее духовное завещание, в котором, между прочим сказано:

"Един Господь ведает, каких трудов и попечений стоило мне, грешной, основать и поддерживать святую обитель в желаемом благоустройств ее, вначале на Васильевском острове, а впоследствии на этом месте. Но во всем, имея твердое упование мое на милость Царя Небесного и Царицу мою Пресвятую Богородицу, ощущала я, недостойная и немощная, великую и всесильную помощь и укрепление, в особенности, что относилось к пользе и благопоспешению возлюбленных сестер моих о Господе. Их стремление к благочестной жизни, усердные труды и беспрекословное святое послушание поддерживали и утешали меня во все время пребывания моего с ними. Да воздаст им Господь Бог Своим небесным воздаянием! Неисчислимые ко мне милости Августейшего Дома, архипастырей наших и всех благотворителей святой обители поселяли во мне постоянные чувства истинного к ним благоговения и истиннейшей благодарности. С такими чувствами оканчиваю последние дни мои, умоляя Вседетеля, да наградит их всех, по велицей Своей милости.