Русские подвижники 19-ого века

АРХИМАНДРИТ ИСААКИЙ, НАСТОЯТЕЛЬ ОПТИНОЙ ПУСТЫНИ

Архимандрит Исаакий происходил из потомственных почетных граждан, из богатого купеческого, жившего в Курске, дома Антимоновых и родился приблизительно в 1809 году.

Антимоновы торговали скотом и держали на откупу черноморские рыбные ловли.

Несмотря на свои средства, они жили попросту, по старинному. Старый дед Ивана Ивановича, Василий Васильевич, был настоящим патриархом в своем роду. Ревностный до церкви, строгой жизни, он в праздники ходил в храм со всей своей семьей.

Все шли чинно, по старшинству, и с благоговением стояли в церкви. Особенно же усерден был молодой Иван.

Дед больше всех любил внука Ивана и часто в будни брал его в церковь, так как ежедневно ходил к утрене и обедне.

В 1809 г. отец Ивана был в Киеве и посетил тут известного о. Парфения. Говорят, что о. Парфений при входе его приветствовал словами: "Блаженно чрево, родившее монаха".

Семья Антимоновых пользовалась большим уважением в городе за строгую жизнь, соблюдение церковных уставов, безукоризненную честность и милосердие. У них для раздачи милостыни был назначен особый день в неделе.

Воспитание Ивана Ивановича было суровое. Отец держал детей так, что они без позволения не смели пред ним садиться. Несмотря на это, они его любили.

Иван приучал себя ко всяким лишениям, довольствовался самою грубою пищею, во всем себя стеснял.

Он с юности отличался особою скромностью и степенностью, любил уединение, избегал игр. Несмотря, однако, на свою молчаливость, он не был угрюм, и его природное оживление прорывалось в остроумных шутках.

Близко стоял он к простому, работавшему у них народу и, разговаривая с ними, внушал им память о Боге. Он старался искоренить их дурные стороны, например, отучал от божбы и сквернословия.

Несмотря на доброту, он был, как хозяин, очень тверд.

Торговлю он вел очень удачно и был незаменим для отца. Вследствие честности своей, никогда ничего, кроме благодарности, он не слыхал от покупателей за отпущенный им товар.

Эти занятия торговлей не нарушали его религиозного настроения. С юности он принимал на себя тяжелые подвиги, которые умел скрывать. Так, даже в скоромные дни, сидя за столом со всеми, умел не есть мяса. На молитве, как рассказывают, клал по тысяче поклонов.

Очень он любил церковное пение, певал на клиросе и устроил даже хор, который по праздникам спевался у него на дому.

Уже тогда несколько случаев убедили его в непосредственном воздействии Промысла Божия на судьбу человека: он несколько раз был спасен от опасностей, грозивших его жизни.

Неизвестно, как сложилось в нем желание идти в монастырь. Много препятствий было к исполнению этого желания. Он очень нужен был дома. Между тем, одно обстоятельство укрепило его в его намерении. Отец его хотел, чтоб он женился. Но всякий раз сватовство расстраивалось. Наконец, уступая отцу, он съездил посмотреть последнюю невесту. Она ему не понравилась, и он решил окончательно идти в монастырь.

Незадолго до того его старший брат Михаил поступил в Оптину. Посещая брата, Иван познакомился с оптинским старцем Львом. В первый раз увидев его, старец, которому раньше доложили, что пришел Иван Иванович Антимонов, позвал его: "Ванюшка!"

Тот сперва не понял и не двинулся с места. Уж келейник объяснил, что старец зовет именно его. "Губернский франтик", как потом рассказывал о. Исаакий, нисколько этим не обиделся, хоть ему было за тридцать лет. Эта простота даже обрадовала его. Этим именем звал его обыкновенно покойный дед.

В это свидание старец предсказал ему, что и он будет монахом.

Семь лет таил Иван Иванович свое желание, решался совсем и колебался вновь. Наконец, в 1847 г., когда отец послал его по делам в Украину, он, исполнив поручение, отправился прямо в Оптину. Чем ближе подъезжал он к ней, тем сильнее становилась борьба, которая стала невыносимой на последней станции. И, чтоб не вернуться назад, не соскочить с повозки, он чуть ли не привязал себя к ней веревками.

Отец его, получив от него письмо с вестью о его бесповоротном решении, — долго не мог прийти в себя, плакал и, наконец, воскликнул: "Он, варвар, убил меня!"

Впоследствии о. Исаакий приезжал домой, вполне примирился с отцом, и тот умер на его руках.

При поступлении Ивана Ивановича в Оптину, брат его вышел уже из Оптиной. Впоследствии он был наместником Киево-Печерской Лавры. Старца Льва не было на свете.

Он поселился в скиту. Старец Макарий обратил на него особенное внимание. Простота характера его казалась старцу особенно ценною. Он по прозорливости видел в нем будущего настоятеля, о чем и высказывался близким лицам. И ради того он испытывал его, чтобы приучить к смирению и терпению.

Иван Иванович нес послушания на пасеке, на хлебопекарне и на поварне. Он выходил также на общие работы, где приводил в действие свою телесную силу: он мог подымать до 15 пудов.

Келейным трудом для него было переплетание книг.

К храму он питал особое влечение, неопустительно ходил на все службы, являлся первым, оставлял церковь последним. Всегда старался о сохранении между братиею мира и соблюдал, как и в миру, молчание.

Он хранил строгий пост, не имел у себя ничего съедобного и довольствовался лишь тем, что подавали на трапезе.

Одевался бедно и, когда родные прислали ему меховую шубу, вовсе не стал носить ее. В келлии у него было убого, — деревянная кровать с ватным одеялом, даже не было шкафа для одежды, а ряса висела на гвоздике.

Денег он у себя не держал, а все относил старцу. И ценных икон у него не было.

Когда его одели в рясофор, потом постригли — он увеличил еще суровость к себе и свою сосредоточенность.

Тут он оставил и те шутки, которые раньше говорил.

Постриженный в 1854 г. (5 октября), он в 1858 году посвящен в иеромонахи, хотя умолял не возвышать его.

Все с большею настойчивостью шел о. Исаакий к своей цели — нравственного обновления. И оптинские старцы — о. Макарий и склонявшийся к своему концу настоятель о. Моисей — оба желали видеть его преемником о. Моисея, что и совершилось.

С величайшею скорбью, сознавая себя недостойным, неспособным, принял о. Исаакий в 1862 году бремя настоятельства.

Не надеялся он на свои силы. Больше веровал в наставления о. Амвросия, на которого перенес после смерти о. Макария (1860 г.) все то доверие, которое имел к почившему старцу.

Как-то сказал о. Исаакий Калужскому архиерею:

— Я лучше бы согласился пойти в хлебню, чем быть настоятелем.

— Ну что ж, — ответил архиерей, — пеки хлебы.

— А кто же настоятелем-то будет?

— А ты же и настоятелем будешь.

На это о. Исаакий не нашелся, что ответить.

О. Амвросий с первых шагов умерял ревность о. Исаакия, который считал, что все способны переносить те же лишения, в которых проходила его собственная жизнь.

Известно, что о. Моисей не оставил Оптиной денег.

О. Исаакий начал с помощью благотворителей расплачиваться с долгами, но мысль о невозможности содержать братию до того тяготила его, что он нередко плакал.

Пришло как-то известие, что значительный долг уплачен и оставлен еще по завещании капитал в 15 тысяч. Тогда он в радости воскликнул:

"Господи, я неблагодарный, не имею на Тебя надежды, стал было сетоват. А вот, Ты уже послал и помощь".

С тех пор о. Исаакий перестал страшиться безденежья.

Доходы монастырские все возрастали вследствие большого приезда к о. Амвросию, и о. Исаакий, сам не одобрявший раньше строительной склонности почившего своего предшественника о. Моисея вынужден был возводить новые здания. Перестроены внутри и украшены церкви, выстроены гостиницы, множество хозяйственных служб, расширены плодовые сады, повешен прекрасный колокол в 750 пудов, куплены 700 десятин леса, и обитель обеспечена топливом, разработаны из-под болот луга для пастьбы скота, устроен восковой завод.

Во внутреннем управлении о. Исаакий считал необходимым для инока постоянное откровение помыслов старцу, сохранял между братией мир. Наставления его были немногоречивы и просты, но, исходя от любящего сердца, действовали сильно.

Для того, чтоб чаще видеть братию, о. Исаакий в начале каждого месяца раздавал чай и сахар и при этом делал замечения, кого в чем заметил, например: "Ныне, брат, ты в церковь не ходишь, тебе чаю не дам!"

За посещением церкви он зорко следил и в будни становился обыкновенно у дверей, чтоб видеть братию.

Затем он очень следил за исполнением послушаний и говорил: "Бог накажет ленивых!"

Он не любил, чтоб монахи напрашивались сами на послушание, считая это за самоуверенность. Особенно претили ему упрямство и дерзость. Но всегда он помнил, что ответит Богу за всякую душу, и удалял из монастыря лишь в крайних случаях.

Дав иноку послушание, он не требовал точного отчета, полагаясь во всем на его монашескую совесть.

Твердость настоятеля не препятствовала его смирению.

Один монах хотел ударить его и замахнулся. Он спокойно сказал: "начинай". Тот в смущении вышел.

Другой беспокойный послушник из образованных явился к нему с целым коробом дерзостей и, наконец, закончил:

— Вот ты игумен, а не умен.

— А ты, — отвечал ему, усмехнувшись, о. Исаакий, — ты вот и умен, да не игумен.

Если же о. Исаакию по недоразумению случалось сделать замечание без вины, он тогда просил прощения у обиженного.

Он не любил отпускать монахов погостить к родным, находя, что всегда возвращаются оттуда худшими, нравственно ослабевшими. Не допускал также, чтоб монахи, особенно молодые, без нужды ходили по гостиницам, собирались бы или гуляли по вечерам с иеромонахами.

И совне он требовал полного благочиния, которое так поражает приезжающего в Оптину, где все иноки так смиренны, подходят при встрече под благословение, радушно кланяются при встрече друг с другом.

Ни к кому о. Исаакий не выказывал особой привязанности: все одинаково были ему равны и дороги.

Угощением братии никогда не занимался, а, когда просили его купить в редкие дни вина для престарелых и слабых, он хватал себя за голову и говорил: "Ох, уж это мне вино, вино!"

С самой величайшей простотой он обращался с братиею. Когда он не говорил с ними о делах, как начальник, он считал их за равных, сажал рядом с собой, иногда шутил. В словах и вопросах его была видна нужная забота. Многие уже при виде его успокаивались, придя к нему расстроенными.

— Какие у нас скорби, — говорил он. — У нас не скорби, а скорбишки. Вот в миру так скорби: жена, дети, о всем забота. А у нас что? Полно Бога гневить; надо только благодарить Его, живем на всем готовом.

В монастырь принимал он не иначе, как по благословению старца, и сразу налагал послушания потруднее, чтоб видеть, велика ли решимость человека. Давал советы, указывал на необходимые в духовной жизни книги.

К мирянам старец относился с неизменным сочувствием. Он радушно принимал тех приезжих в Оптину, которые заходили к нему, и беседовал много о духовных предметах. Но сам никого к себе не звал.

Беседа о. Исаакия была при внешнем его спокойствии одушевленная. За всяким его словом слышалась такая безграничная вера, такой духовный опыт, и глубочайшее чувство.

Он любил с образованными людьми говорить о великой пользе духовного чтения. Часто в глазах его блистали слезы.

После таких бесед ясно становилось, какое горячее греющее сердце в этом человеке, с виду столь суровом, потому что внешность его внушала некоторую робость: простая его суровая одежда, сосредоточенный вид, опущенные книзу глаза.

Вставал о. Исаакий в полночь и молился у себя до утрени. Непременно шел к утрене и ранней обедне, а вечером к вечерне. На проскомидии поминал своих родных и благодетелей пустыни. После обедни принимал посетителей или ходил по работам.

Когда он служил, было слышно глубокое волнение в важнейшие минуты, и иногда его голос от слез прерывался. Он не выносил никакой небрежности или спешки в службе.

Занимал он лично для себя две маленькие комнатки. В спальне — кровать и конторка для занятий. На ней часы с надписью: "Не теряй времени".

Одевался он очень просто, иногда сам чинил свои носки.

Всегда он ходил на трапезу. Посты соблюдал очень строго, в распределении времени придерживался точного порядка. Он сохранял и настоятелем любовь к уединению и склонность к молчанию. Однажды на обеде в Шамордине[10] архиерей пригласил его принять участие в беседе. А он ответил, что его участие то, что он слушает: ведь надо же кому-нибудь исполнить и эту обязанность.

Еженедельно в субботу ходил он к отцу Амвросию и ждал — иногда не мало — в приемной своей очереди, наравне с другими.

После же смерти его ходил к преемнику о. Амвросия, старцу о. Иосифу.

Смирение его все возвышалось с годами.

— Это не вдруг приходит, — сказал он однажды, — а со временем. Это то же, что пролить кровь.

Как-то, во время похорон одного монаха, о. Исаакий, желая бросить земли в могилу, чтоб подняться на холм у могилы, взялся за руку одного брата; тот отдернул ее, так что о. Исаакий чуть было не упал.

Ничего не сказав, он стал в стороне ждать своей очереди.

— Мы никогда не видали, — говорили монахи, — чтоб он взыскивал за подобные поступки. По делам он наш начальник, а держит себя, как брат.

Доброту его доказывает то, что, быв богатым человеком, он ничего по себе не оставил. Он снабжал бедных жителей Козельска строевым лесом, позволил им сбирать для топлива сучки в монастырских дачах. Но милостыню свою он таил.

Однажды, когда его окружили на глазах одной посетительницы нищие, он заметил ей:

— Удивляюсь, зачем они ко мне пришли, никогда ничего им не подаю.

А эти нищие пошли за ним и, как всегда, получили.

Когда митрополит Иннокентий настоятельно вызывал о. Исаакия в наместники Троице-Сергиевой Лавры, он употребил величайшие усилия, просил заступничества влиятельных лиц, чтоб избежать этого высокого назначения.

Простая, бесхитростная, пылкая вера о. Исаакия бывала подтверждаема не совсем обыкновенными событиями.

Однажды поехал он на монастырскую мельницу под городом Болховом.

На возвратном пути лошади понеслись и стали бить. Кучер соскочил с облучка и смотрел с ужасом, как сани уносятся, подпрыгивая по дороге. О. Исаакий не мог двинуться в закрытом возке, и, видя опасность, призвал на помощь святителя Николая Чудотворца.

Лошади тогда мгновенно остановились. О. Исаакий вышел из возка, чтоб погладить лошадей, и увидал, что они находятся на краю крутого, очень глубокого оврага. Еще несколько аршин, и он бы погиб.

— Батюшка, — закричал кучер, — вы целы?

— Как видишь.

— А я думал: и косточек ваших не соберешь.

Чем ближе подходила смерть, тем больше сокрушался над собою о. Исаакий:

— Ах, как умирать-то! — говорил он.

Переезд отца Амвросия в Шамордин, и кончина его очень повлияла на него.

В июне 1894 г. о. Исаакий заболел дизентерией. Братия, чуя конец его, ходила с ним прощаться. Он благословлял их иконою.

За две недели до смерти он начал ежедневно приобщаться.

— Страшно умирать, — говорил он. — Как явиться пред лицом Божиим и на страшный суд Его. А сего не миновать!

Его вынесли наружу, положили под большим деревом. И тут и монахи, и народ прощались с ним, выжидая, когда он открывал глаза.

— Батюшка, как жить после вас? — спрашивали его некоторые монахи.

— Живите по совести и просите помощи у Царицы Небесной, и все будет хорошо, — отвечал он.

Он почил в 8 ч. вечера, 22 августа 1894 г., 85 лет от роду.

Тело его погребено внутри оптинского Казанского собора.