Русский мат. Поэмы XVIII–XXI вв

У лукоморья дуб трухлявый;

Цепь бутафорная на нём:

Облезлый кот не на халяву

Там ночью шастает и днём;

Нальют сто грамм — куплет замочит,

Под закусь — врежет анекдот.

Там чудеса: там леший дрочит,

Русалка на ветвях даёт,

Там на неведомых дорожках

Следы невиданных блядей;

В избушке там мелькают ножки

И гроздья спелые грудей;

Там всем пиздец приходит полный,

Когда внезапно хлынут волны

На золотой песчаный брег,

И тридцать витязей прекрасных,

Вздымая тридцать членов красных,

Вершат стремительный набег;

Там королевич мимоходом

Кидает через хуй царя;

Там на конце, под небосводом

На яйцах собственных паря,

Колдун несёт богатыря;

Без мужиков там дева тужит,

Хоть бурый волк ебёт не хуже;

Там ступа с бабою и без

Блядей и водку возит в лес;

Кащей от сифилиса чахнет;

Там русский дух… там Русью пахнет!

И там я был, с блядями пил;

Русалку драл, куда лишь лезло;

Под дуб блевал, и кот облезлый

Хуйню мне разную травил.

Одна запомнилась мне: эту

Хуйню поведаю я свету…

Дела давно минувших дней,

Преданья старины глубокой.

В толпе мочалок и хмырей,

Томясь похмелкою жестокой,

Владимир-солнышко бухал;

Сегодня дочку он сдавал

В эксплуатацию Руслану

И, косо в дно глядя стакану,

Десятый день не просыхал.

Не скоро пили наши предки

(Не то, что мы: кругом-бегом),

Закуски, скатерти, салфетки

Не заменяли рукавом.

Они тоску не заливали

Дерьмом сивушным до ушей,

И марку русскую держали

Гурманов, а не алкашей.

Но, членом вставшим утомлённый,

Не ест, не пьёт Руслан влюблённый;

На друга милого глядит,

Кипящей спермою горит,

И, хуй дроча от нетерпенья,

Считает каждые мгновенья.

В унынье, с пасмурным еблом,

За шумным свадебным столом

Сидят три ёбаря младые;

Тихи, со стаканом пустым,

Забыли игры половые,

И пьянка неприятна им;

Застыли в позе истукана;

Потупили смущённый взгляд:

То три соперника Руслана,

Как пиздоватые сидят -

Ни жрут, ни дрочат, ни пиздят…

Один — Рогдай, лихой рубака,

Соседей Киевщины раком

Поставивший уже не раз;

Другой — Фарлаф, пиздун надменный,

В попойках лидер неприменный,

Но в битвах редкий педераст;

Последний, весь в плену печали,

Блядун хазарский, хан Ратмир:

Все трое, как в штаны насрали,

Но вдруг забыли, где сортир.

Вот пьянка кончилась; мочалок

Хмыри ведут на пару палок,

И все глядят на молодых:

Невеста опустила очи,

Как-будто трахаться не хочет,

И светел радостный жених.

Кому не спится в ночь глухую,

Расскажет вам любая блядь,-

Бояре, спьяну не рискуя,

Домой убрались ночевать.

Жених в восторге предвкушает,

Как спермой жгучей орошает

Уже недевичье бедро;

Великий князь, слегка качнувшись

И от того совсем проснувшись,

Даёт на еблю им добро.

И вот невесту молодую

Ведут на брачную постель

Торжественно подставить хую

Свою нетронутую щель.

Свершились милые надежды

И лучезарные мечты;

Падут стремительно одежды,

Открыв рельефы наготы…

Вы слышите ль пружин кровати

Ритмичный монотонный звук,

И в прерывающемся мате

Остатки робости?…Супруг

Балдёж предчувствует заране;

И вот уже он рядом… Вдруг

Свет проебнул, как ёж в тумане,

Впиздячил гром, вокруг низги,

Хуйнуло гарью на мозги,

И матка вниз пошла в Руслане…

Всё смолкло. В жути гробовой

Возник козлиный звук два раза,

И мрачной тенью вверх кишкой

Взвилась какая-то зараза…

И снова терем пуст и тих;

Встаёт обосранный жених,

С лица катится пот остылый;

Хватает трепетной рукой

Пустые трусики… Бог мой!

Пиздец подкрался: нет Людмилы!!

Увы, с нетрахнутой пиздой,

Похищена безвестной силой.

Ах, если, скажем, целый год

Фалуешь бабу попилиться,

И вот она, как говорится,

Уже согласие даёт,

И член твой радостно стремится

В раздвинутые ягодицы,

Вдруг неизвестный хуеплёт

Её бессовестно крадёт,

И ты среди пустой светлицы

Стоишь, как круглый идиот…

Тут впору насмерть удавиться!

Однако жив Руслан несчастный.

А что великий князь пиздел?!

Сражённый новостью ужасной,

Он моментально протрезвел;

И, не стесняясь слуг и граждан,

Он матом четырёхэтажным

Прошёл по зятю как хотел;

Чуть парню хуй не отхуярил,

Но подоспевшие бояре

Не допустили беспредел.

Потом старик воскликнул плача,

Упав на жёнино плечо:

"Кто за Людмилою поскачет

(Она же целочка ещё!),

Тому ебать её по-праву,

А царство делим на двоих.

Так кто рванёт спасать державу?.."

"Я!" — молвил горестный жених.

"Я! я! — вскричали, всех толкая,

Рогдай с Фарлафом и Ратмир, -

Обшарим тот и этот мир -

Не прошмыгнёт блядь никакая;

Ты кипятком не писай в чай

И, время попусту не тратя,

Готовь свои пол-царства, батя,

И вскоре нас с княжной встречай!"

Все четверо выходят вместе;

Руслан, как с виселицы снят,

В тоске зелёной о невесте

Весь чёрный с головы до пят.

Садятся на коней ретивых

И вдоль Днепра в плакучих ивах

Идут в стремительный галоп;

Минута — и при всём стараньи

Уже не видно колебаний

Мужских и лошадиных жоп.

Руслан ебал себя уныло,

Кляня в молчаньи свой удел.

За ним, спесиво корча рыло,

Фарлаф надувшийся пиздел,

Что впору только таракану

Страшиться выйти на врага!

А он натянет на рога

Гондон любому великану!

Хазарский хан в уме своём

Давно уж раком драл Людмилу,

Да лихо так, что под седлом,

Меж ханских ног, со страшной силой

Внезапно вспыхивал огонь;

Чудил тогда хазарский конь

И на дыбы вставал от страха,

Но хан, во власти чудных сил,

Княжну всё изощрённей "трахал".

Рогдай угрюм, как-будто на хуй

Ему кто густо насолил;

Растравливая в сердце рану -

Назойливейшую из ран, -

Он, мрачно глядя на Руслана,

Молчал как русский партизан.

Тянули витязи оглобли

Весь день дорогою одной,

И так друг другу остаёбли,

Что нету жизни никакой.

"Разъедемся. Нельзя пиздячить

До рая на чужом хую!" -

И каждый сторону свою

Избрал, вверяя ей удачу.

На брови шлем надвинув медный,

Руслан отчаявшийся, бледный

Плетётся шагом меж полей,

Весь мокрый от своих соплей -

Забила парня жизнь-холера…

Но вдруг пред витязем пещера;

В пешере свет. Он прямо к ней

Идёт, свой меч сжимая смело

И зрит, немного охуело:

Сидит в пещере старичок;

Сверкает на груди значок;

Седые волосы в пучок,

Мордаха круглая как мячик;

В зубах дымящийся "бычок";

А на столе пред ним лучок,

Икра, маслины, балычок

И полная бутылка чачи.

"Ну, что глядишь? Здесь не музей. -

Сказал с улыбкой он Руслану. -

Садись вот рядом и балдей,

А я пиздеть с тобою стану.

Уж двадцать лет прошло, как я

Прикинул этот день на гуще.

А против воли всемогущей

Не похуяришь нихуя!

Руслан, лишился ты Людмилы;

Но падлам всем не хватит силы

Тебя и меч твой побороть.

Уйми мандраж. А дух и плоть

Крепи вот этой доброй чачей

И бутербродом с балычком;

Уверен, что с твоей удачей

Всё зло ты выебешь рачком.

Узнай, Руслан, что тем ублюдком,

Кто на тебя навлёк позор,

Кто спиздил нагло твою Людку,

Был злой волшебник Черномор,

Любитель каждой женской юбки,

Красавиц давний ухажёр.

Хоть одолеть его не шутка, -

Пахан он Полуночных гор, -

Ты учинишь над ним расправу,

Развратник старый и злодей

Твоих получит пиздюлей.

Но цыц. Я не имею права

Поведать всё: в руке твоей

Твоя судьба и всей державы."

Со старичком на "брудершафт"

Наш витязь пьёт, его лобзает.

Светлеет мир, поёт душа,

Закуска вкус приобретает,

А чача крепость; вдруг опять

На вспыхнувшем лице кручина…

"Не ссы, тоски твоей причина -

Ну, как два пальца обоссать. -

Сказал старик. — Тебя тревожит,

Что старый хуй Людмилу может,

Прости за резкость, отъебать;

Но верь мне, сивая скотина

Уж лет пятьсот как не мужчина.

Он хуем может доставать

Звезду любую с небосклона,

Сводить под землю города;

Но даже малого пистона

Ему не вставить никогда.

Он лишь вокруг Людмилы бродит,

Не всилах время обмануть…

Но хватит квасить: день проходит,

Тебе же надо отдохнуть."

Руслан, укрывшись чем-то куцым,

Ложится на земь пред огнём;

Он ищет позабыться сном,

Но мысли блядские ебутся

И не дают никак уснуть;

То видит он Людмилы грудь,

Колени и, в зовущей влаге

Бутоны тёплых нижних уст;

Он стонет от прилива чувств

И запаха чуть прелой браги;

То, свившись в тысячу колец,

Сжимает тело змей огромный;

Руслан кричит, но с губ бескровных

Слетает тихое: "Пиздец!.."

Но он встаёт, с горящим взором

Кромсает, рубит всё сильней

И видит: перед ним не змей,

А хуй собаки-Черномора…

Руслан вертится у огня:

"Нет, батя, сна; одна хуйня.

Давай мы лясы вновь поточим

И ёбнем чачи. Где бокал?

Скажи, как ты сюда попал

И кто ты есть такой, короче?"

Зажрав с икоркой бутерброд,

Старик с улыбкою печальной

Сказал в ответ: "Ебаться в рот,

Но я забыл отчизны дальной

Угрюмый край. Семьи бедней,

Чем наша, не было в округе:

Отец батрачил на досуге,

А я кулацких пас свиней.

Я нищетой не тяготился,

Счастливым был со всех сторон:

С утра до вечера пилился,

А ночью квасил самогон.

Среди красот природы дикой,

В дубравах, у ручьёв, у скал

Любая баба, чтоб ты знал,

В миг становилась Эвридикой.

Я был красив, беспечен, юн…

Но тут пришла пора коммун.

Лишь ёбнул кипиш в Петрограде,

Как суки разные и бляди

Повадились в наш тихий край;

Кричали: "Всё у вас хуёво!

Но большевистское вам слово,

Что при советах будет рай!"

Пиздели, я скажу, не слабо,

Бухали тоже будь здоров;

Встречались среди них и бабы

Для поддержания штанов;

Одну Наиной звали. Краше

Не видел я в деревне нашей.

Кожанка и кирза в пыли

Её испортить не могли…

Прокочегарив ночь "что надо",

Однажды утренней порой

С весьма тяжёлой головой

Я гнал общественное стадо

К прохладной грязи у реки,

Мурлыча песенку блатную;

Гляжу: на пляже чуваки

Ебут красавицу нагую.

Я не был целкой, но вспотел -

И лишь вострог тому причина…

Ах, витязь, то была Наина!

Ты б видел, как средь жадных тел

Орлица белая металась,

Свивая трепетный клубок

Из ждущих ртов и жарких ног…

Ты б видел, как она ебалась!!

Я ближе подошёл — и мне

Наградой был взор властный львицы,

И я постиг, в какой цене

Желание испепелиться

В страстей бушующем огне!

Прошла недели половина;

Я с трепетом открылся ей,

Сказал: хочу тебя, Наина,

Но так хочу, как тех парней

Три дня назад ты обслужила.

Но робкие слова мои

О нежной, чувственной любви

Наина матом обложила,

Наган чуть нервно теребя,

Гордясь собою, губы сжала

И, глядя сквозь меня, сказала:

"Мужик, я не хочу тебя!"

И всё мне дико, мрачно стало,

Застыло сердце. Ах ты ж блядь!

Как пролетариям, видать,

Ты члены тем хуям сосала!

Тебе б напомнить не мешало,

Как важен для свободы стран

Союз рабочих и крестьян!

А как же равенство и братство?

Агитка для таких как я?

Да это, девочка моя,

Не власть трудящихся, а блядство! -

Так я подумал, но смолчал…

Летели дни, я сох уныло,

В тоске на пляже пресс качал,

Не пил, от баб ворочил рыло.

И наконец в один из дней,

Когда уже война гудела,

Решил покинуть я свиней

И взяться за мужское дело:

Рубая шашкой на скаку,

Лететь степями Украины,

Чтоб тело страстное Наины

Досталось уж не мужику.

Для ратных подвигов опасных

Я вызвал преданных ребят,

И мы создали свой отряд

На стороне, конечно, красных.

С ватагой бывших пастухов

Я драл четыре года жопу

По льду от Невских берегов,

В говне по пояс — к Перекопу,

Костьми поверженных врагов

Кровавый путь свой устилая;

Молва великая и злая

Шла обо мне среди полков;

Я шустрый был, как в жопе шило,

Балдел от ярости атак -

И сам товарищ Ворошилов

Мне прикреплял вот этот знак.

Но меж боями то и дело

Я видел в чувственной тоске

Наины жаждущее тело,

Распластанное на песке.

Война закончилась. Но долго

Рвануть назад к родным полям

Мне не давало чувство долга.

Но вот, отправив всё к хуям,

Нажравшись досыта чужбины,

Я пру домой на всех парах

С желаньем крепнущим в штанах

Всё ж трахнуть прелести Наины;

Я знал, крутей меня мужчины,

Ей в наших не найти краях!

Так что к отказу нет причины.

Что интересно, я тогда,

Паря орлом под облаками,

Уверен был как никогда,

Что встреча будет между нами!

(Война — войной, пиздой — пизда),

С такими стройными ногами

Не пропадают без следа.

И я был прав. Все эти годы

Моя Наина ни на час

Деревне не дала свободы,

Сознанье повышая масс.

Основы ленинской морали

Она вбивала парой слов

Так, что у тёртых мужиков

На яйцах волосы вставали;

Прекрасной ножкой "от плеча"

Она прошлась как саранча

По землякам моим крестьянам,

Гоня их весело и рьяно

(Кого пиздой, кого наганом)

В колхоз "Там что-то Ильича".

Великой партии задачи,

Как круче по селу впиздячить,

Решались так почти везде;

Но слыша эти стоны, плачи,

Я думал о своей удаче,

Вернее, думал о Пизде!..

Что делать? Я не мог иначе.

Сбылись давнишние мечты,

Сбылися пылкие желанья!

Минута сладкого свиданья,

И для меня блеснула ты!

К столу красавицы надменной

Шагнул я поступью военной,

Сверкая сталью бравых шпор,

Небрежно стул поставил рядом

И, кабинет окинув взглядом,

Достал "Герцеговину Флор"

Из портсигара именного;

Пустил два-три колечка клёво,

Поправил форменный пиджак,

Солидно звякнув орденами,

И молвил: нет преград меж нами!

Ебаться будем? Или как?

Но активистка с пышным телом

Как и в былые времена

Меня послала сочно на…

Во всех подробностях и в целом;

Регламент всё же соблюдя,

Мне три минуты уделила

И на прощанье процедила:

"Крутой, я не хочу тебя!"

Не просто вистовать, мой сын,

Когда идут чужие масти.

На свете тысячи блядин,

Которые сочли б за счастье

Хоть раз изведать мой конец.

А тут влетел, как говорится:

Хочу Наину и пиздец!

На мудаков нельзя сердиться.

Но слушай: в родине моей

Среди мочалок и хмырей

Наука дивная таится:

В плену развратной тишины,

В глуши лесов, под сенью томной

Живут альфонсы-блядуны;

К предметам ебли изощрённой

Все мысли их устремлены;

На всё способен член их страстный,

Стоящий сутками колом;

И грозной воле их подвластны

Любая хворь, любой облом;

Ничто их оргий не колеблет;

Ничья строптивая рука

Их не смогла отвлечь от ебли -

Ни царский сыск, ни ВэЧэКа.

И я, томимый горькой мукой,

Решился блядскою наукой

Околдовать исчадье зла,

Чтоб жалобно-скулящей сукой

Ко мне покорно подползла,

Чтоб тёрлась вставшими сосками,

Вертясь юлой у моих ног,

Чтоб сладко слизывала сок

С залупы жадными губами.

Я всё похерил: должность, стаж,

Паёк партийный и военный,

И леса мрачного пейзаж

Надолго стал моей вселенной.

Учился я у блядунов

Великим тайнам мирозданья,

Как хуем делать заклинанья,

Как духов трахать меж миров,

Как шмотки, как бухло и жрачку,

Блядей и от жены заначку

Творить нараз из нихуя.

Пиздец, Наина, ты моя!

Ничто, я мыслил, под луною

Не устоит передо мною.

В порыве страсти половой,

В гусиной коже возжеланья,

Творю поспешно заклинанья,

Хуй по инструкции дугой

На север строго направляя,

На духов пру — и в тьме лесной

Стрела ебнула громовая,

Блаженный вихорь поднял вой,

Земля взбрыкнула под ногой…

И вдруг ползёт передо мной

Старуха дохлая, седая,

С горбом, с трясучей головой,

Пустыми титьками болтая,

Глазами впалыми сверкая,

С облезлой высохшей пиздой,

Ебучей ветхости картина.

Ах, витязь, то была Наина!..

Я, если честно, охуел,

Торча в томленьи нехорошем,

И в этой гавкнутой галоше

Признать Наину не хотел.

"Возможно ль! — прохрипел я глухо, -

Наина, где краса твоя?

Поди не стоит нихуя

Быть на Руси партийной шлюхой!?

Скажи, давно ли, прокляв свет,

Я, ёбнутый искатель счастья,

Входил в твой пышный кабинет?

Давно ли!?" — "Восемьдесят лет, -

Девица шамкнула в ответ, -

Уж след простыл советской власти.

Пока ты здесь "муму ебал",

Над миром пронеслась эпоха.

Социализма идеал

Теперешней России похуй.

Пиздец всему, — шипит она, -

Что строили, просрали глупо.

Свои медали, ордена

Повесить можешь на залупу.

Но хватит. Разве я сюда

Летела жарить демократов?!..

Ты не гляди, что я седа,

Что зад висит немножко матом,

Что, может быть, чуть-чуть горбата;

Всё это, друг мой, не беда.

Зато, — тут старая пердунья

Открыла тайну, — Я колдунья!"

И в самом деле было так.

Застыв как пень перед старухой,

Я совершенный был мудак

Со всей своею показухой.

Но вот ужасно: колдовство

Вполне свершилось, по несчастью.

Моё седое божество

Меня хотело с лютой страстью.

Скривив улыбкой страшный рот,

Облезлый, высохший урод

Виляет мне костлявой ляжкой…

Представь себе, как было тяжко

Взирать на этот выпендрёж!

Она сквозь кашель продолжала

Маразматический пиздёж:

"Мой друг, я лишь сейчас узнала,

Как много в жизни потеряла,

Что трахалась не по любви!

Я от желания сгораю,

Приди в объятия мои…

О, вжарь скорей!!! Я умираю…"

И между прочим этот тлен

Мигал мне томными глазами;

И мой слегка упавший член

Хватал костлявыми руками;

Я между тем охуевал,

От ужаса зажмурив очи;

И, крикнув: "Нахуй!" — я, короче,

Насилу вырвался, бежал.

Она вослед: "О, бздливый мерин!

Меня ебать ты не намерен?

Зачем тогда сводил с ума?

Добился тела ты Наины,

И презираешь — вот мужчины!

Изменники, кусок дерьма!!

Увы, еби себя сама;

Какого хера, он, несчастный

Меня прельстил хуйнёй напрасной?..

Моча собачья, пустозвон!

Но трепещи, гнилой гондон!"

Так мы расстались. С тех времён

Холостякую в этой келье,

Ебу русалок иногда,

И чачи доброе похмелье

Мне не даёт считать года.

Старуха ж (чтоб ей пусто было!),

Как видно, ёбнулась башкой, -

Свою обиду не забыла

И блядство с ревности тоской

С досады в злобу превратила.

Душой и телом зло любя,

Пизда столетняя, конечно,

Зуб отрастит и на тебя;

Но горе на земле не вечно."

Наш витязь ночь всю напролёт,

Внимая старца бред горячий,

Не закрывал в волненьи рот,

Куда вливались реки чачи

Потоком бешенным. Но вот

День затрусил пердячим паром…

Дыхнув сивушным перегаром,

Руслан целует старика,

Походкой шаткою слегка

Выходит вон, срыгнув немного,

Садится как-то на коня.

"Всех заебашу! В рот им ногу!

Батяня, не оставь меня".

И скачет по пустому лугу.

Старик кричит младому другу:

"Всё будет клёво! Добрый путь!

Ещё потрахаешь супругу!

О чём пиздели, не забудь!"

Соперники в искусстве ебли,

Не знайте мира меж собой;

Ваш спор, божественный издревле,

Пусть не накроется пиздой!

Ебитесь, отдыха не зная,

Пока стоит назло врагам,

Залупы гордые вздымая

Златым подобно куполам!

Но если к упоеньям страстью

Примешан жаркий ток в крови,

То вы, друзья мои, к несчастью,

Уже соперники в любви!

А это аргумент не слабый,

Чтоб спорам подвести итог -

Решаете не вы, а бабы:

Кто ёбарь хуев, а кто бог.

Когда Рогдай, отправив на хуй

Своих соперников по траху,

Скакал через пустынный лес,

В ревнивый омут погружённый,

В него вселился злобный бес,

И витязь как умалишённый,

Ужасно выл на все лады,

Вторя тоскующему сердцу:

"Руслан! получишь ты пизды!

А от пизды Людмилы — дверцу!

Тебе не скрыться от меня…

Вот то-то кралечка поплачет…"

И вдруг, поворотив коня,

Он во весь дух назад хуячит.

В то время доблестный Фарлаф,

Бутыль вина "на грудь" приняв

И выспавшись (святое дело!),

У ручейка, наедине,

Для укрепленья духа тела,

Обедал в мирной тишине;

Вдруг видит: кто-то поцоватый,

Как смерч, пиздярит на коне.

Фарлаф, забыв от страха маты,

Похерил на хуй свой обед,

Копьё, кольчугу, шлем, перчатки,

Вскочил в седло и, как на блядки,

Летит — а тот за ним вослед.

"Остановись, жених рогатый! -

Кричит Фарлафу поцоватый. -

Презренный, дай себя догнать!

Дай целочку тебе сломать!"

Фарлаф, узнавши глас Рогдая,

Коня пришпорил во сто крат,

По опыту большому зная,

Как тот запиливает в зад.

Но не всегда всё слава Богу…

Спаскудил беглецу дорогу

С потоком мутным грязный ров.

Взмахнув хвостом, без лишних слов

Конь этот ров переебашил;

Но всадник, как с говном параша,

Свалился тяжко мордой в грязь

И там застыл, с судьбой смирясь.

Рогдай к оврагу подлетает;

Член из ширинки достаёт;

"Готовься, подлый трус!" — вещает…

И вдруг Фарлафа узнаёт;

Глядит, и — хуй на полшестого

Таким же взглядом поглядел… -

Подъёбки наважденья злого

И поцоватых всех удел.

Скрипя зубами, с кислой миной

Рогдай отъехал ото рва,

Потом смеялся, но сперва

Кого-то обозвал скотиной.

Тогда он встретил под горой,

Всё находясь ещё не в духе,

Старуху с высохшей пиздой,

Но с закидоном патаскухи.

Она дорожною клюкой

Ему на север указала.

"Ты там найдёшь его", — сказала,

Крестясь добавив, — Хуй с тобой".

Рогдай от счастья подскочил

И похуярил, что есть сил.

А наш Фарлаф? Во рву остался,

Не смея пёрднуть; и в говне

Лежал и думал: пруха мне! -

Живой! Зад цел! И не усрался!

Вдруг слышит прямо над собой

Старухи голос чуть живой:

"Вставай, храбрец; не корчь неряху;

Насильник твой убрался на хуй;

Я привела тебе коня;

Вылазь, всё прочее — хуйня".

Ползком, скривив в смущеньи ряху,

Оставил витязь грязный ров;

Окрестность робко озирая,

Воскликнул: "Жаль, что нет Рогдая.

Я б натолкал ему хуёв!"

Старуха, подавив улыбку,

Зашепелявила опять:

"Мы совершим с тобой ошибку,

Коль будем сильно выступать.

Найти Людмилу и вернуться -

Задача не для мудаков,

Так пусть другие поебутся…

А ты уж, без обиняков,

Нырни куда-нибудь в Минводы;

Попей спокойно пиво-воды,

В хорошей грязи полежи:

От нас девица не сбежит".

Сказав, исчезла. Луч свободы

Светил герою прямо в глаз,

Когда он ехал на Кавказ,

Забыв Людмилу и пол-царства;

И по дороге каждый раз

Малейший шум игрой коварства

Его вгонял в жестокий стресс,

Сжигая весь излишний вес.

Меж тем Руслан далёко мчится

В глуши полей, в глуши лесов;

Рука привычно копошится

Внутри растёгнутых штанов;

Мелькают пред глазами сценки,

Томленья полные и грёз:

Трепещут сладкие коленки,

Полоска шёлковых волос

Меж милых ног благоухает…

Руслан расстроенный вздыхает:

"Где эти ножки, жопка, грудь?

Увижу ли когда-нибудь?

Придётся ли когда всю нежность,

Весь пыл судьбе наперекор

Всадить в любимую промежность?!

Иль старый импотент и вор

Сгноит девицу в каземате?

Или соперники в умате

Придут? Нет, нет. Бой предстоит:

Мой меч со мной, и хуй стоит".

Однажды, в час, когда стемнело,

Наш витязь ехал над рекой,

Обычное справляя дело,

В штанах орудуя рукой.

Вдруг за спиной стрелы жужжанье,

Кальчуги звон, и крик, и ржанье.

"Стой! — грянул голос громовой, -

Японский ты городовой…"

Он оглянулся: в поле чистом

Мчит, как казак за активистом,

Какой-то пидор, и грозой

Понёсся князь ему навстречу.

"Ага! догнал тебя, борзой! -

Горланит пидор, — Ну, ты мой!

Не обессудь, коль покалечу -

Отрежу яйца до грудей;

А там еби своих блядей".

Руслан весь задрожал от гнева,

Узнав, кто этот пидорас…

Ребята, блин! а наша дева?

Оставим витязей на час;

О них пиздеть ещё мы будем.

Теперь же вспомнить надо мне

Об импотенте-блядуне

И героине нашей, Люде…

Княжну не видел я с тех пор,

Как утащил её втихую,

В буквальном смысле, из-под хуя

Волшебник блядский Черномор,

Воспользовавшись ночью тёмной.

Прости, Людмила, я нескромный

Был очевидец, как тебя,

Концом по воздуху гребя,

Злодей сорвал с постели брачной,

Врубился вихрем в облака

И уволок на север мрачный -

Ты в состояньи столбняка,

Холодным страхом поражённой,

Не понимая ни хрена,

Безмолвной, бледной, обнажённой

Возникла в замке колдуна.

До утра юная княжна

Была в отключке пиздоватой,

Как будто кто её лопатой

Зафельдиперсил. Вот она

Очнулась, пламенем объята

И смутным ужасом полна;

Под хуй летит душой крылатой,

Коленкой тычется куда-то;

"Где ж мой касатик, где супруг?"-

Зовёт и помертвела вдруг.

Глядит пиздосею вокруг.

Вот это лажа! Что ж творится?

Лежит раздетая девица

Среди подушек пуховых

Под гордой сенью балдахина,

Как инвалютная блядина,

В кровати на десятерых.

Три длинноногие богини,

В прозрачных шёлковых бикини

Княжне явились, подошли

И молча вкруг нее легли.

Тогда, играя волосами,

Одна поближе подползла

И шаловливыми перстами

Княжне по спинке провела,

У девы вызвав вздох глубинный,

И трепет шейки лебединой,

И бледность нежного чела.

За нею, жаркий взор бросая,

Скользнула змейкою другая -

И рук пленительный дурман

Объял Людмилы стройный стан,

Лаская кудри золотые,

И грудь и плечи молодые.

Стелясь под всеми, как туман,

Богиня третия лобзает

Красы, достойные небес,

И вот уж нежно раздвигает

Две ножки, чудо из чудес,

И к лону дивному стремится,

Раскрыв от нетерпенья рот.

Меж тем незримая певица

Блатные песенки поёт…

Ребята, спросим откровенно:

Как в данном случае вести

Должна себя, Господь прости,

Девчёнка, кто живого члена,

Считай, не видела почти?

Которую наш мир лукавый

Не научил еще греху?

Кто в эти девичьи забавы

Попала как курча в уху?

Всё верно! Так и поступила

Моя прекрасная Людмила:

В кругу изысканных блядей

Она чуть-чуть помельтешила

Как мотылек среди огней;

Потом, смирившись, разрешила

Всё, что угодно сделать с ней,

Подумав: "Фу, как это мило!"

Но вот Людмила вновь одна.

С восточной роскошью она

Одета как Шехерезада;

Округлости груди и зада

Подчеркнуты. Но сей прикид

Увы, её не веселит;

Она — в тяжёлом раздвоеньи:

Всё тело девичье горит

От первой страсти потрясенья,

А самый тайный уголок

Забыть не может в упоеньи

Скользящих губ прикосновенья

И вглубь входящий язычок;

Душа же — в полном охуеньи…

В святую для невесты ночь,

Не получив, что обещали,

Тоскует княжеская дочь,

Томится в грусти и печали;

В глазах сгущается туман:

"Где нахожусь я? Где Руслан?

Зачем одна я здесь тоскую

Без рук, без губ его, без хуя?

К чему шикарный сей наряд

И тела дивный аромат?"

В слезах отчаянья, Людмила

От ужаса лицо закрыла.

Увы, что ждёт её теперь!

Бежит в серебряную дверь;

Та с лёгким матом отворилась,

И наша дева очутилась

В Пизде… Пленительной игрой,

Прекраснее пизды Армиды

И той, какую ёб порой

Царь Соломон иль князь Тавриды,

Пред ней раскрылся дивный грот,

Плющом обвитый кучерявым;

Подняв набухший влагой свод,

Раздвинув стены величаво,

Он звал войти в его проход

И насладиться там наславу.

Людмила, как в дурном бреду,

Пред чем стоит, не понимает,

Но вот под влажный свод ступает

И медленно идёт в Пизду;

Проходит длинным коридором,

И вдруг пред изумлённым взором

Открылся сад. Мечты предел…

К чему пиздеть?! Быть может, ране

Я б с удовольствием спиздел,

С бокалом лёжа на диване,

Что видел сотни тысяч раз

И наяву, и на "колёсах"

Сады распутного Эроса…

Но, всё же, не рискну сейчас.

Спиздеть для опытного мужа,

Как, извините, пёрднуть в лужу.

Смешить не стоит молодёжь.

Упорствовать, пиздя, к тому же -

Уж распиздяйство, не пиздёж.

Итак, перед княжной вздыхает

В зовущей неге чудный сад:

Как лона дев благоухает

Великолепных миртов ряд;

Косой девичьей на постели

По склону лёг лавровый лес;

Стволами-фаллосами ели

Ломают целочку небес;

Под яйца стриженная туя,

Как непременная часть хуя,

Льнёт к кипарису с двух сторон;

Весёлый шум под небосклон

Несут алмазные фонтаны;

Под ними блещут истуканы,

Застыв в экстазе; Сам Роден,

Певец любовной буффонады,

От этих изощрённых сцен

Резец бы выронил с досады,

Признав отныне свой удел:

Для Новых Русских лить ограды.

Дробясь о мраморны преграды,

Жемчужной огненной дугой

Валятся, плещут водопады;

И в них весёлою гурьбой,

Сверкая в брызгах наготой,

Резвятся юные наяды.

Неся желание услады,

Повеял ветер по кустам;

Мелькают светлые беседки;

Полураздетые кокетки

Зовут уединиться там.

Но безутешная Людмила

Идёт, идёт и не глядит;

Ей баловство сейчас не мило,

Не в жилу ей разврата вид;

Куда сама не зная, бродит,

Прелестный сад кругом обходит,

Свободу горьким дав слезам.

Вдруг, показалось, дьявол сам

Родил в ней мысль в бреду глубоком:

Высокий мостик над потоком

Пред ней висит на двух скалах;

В опездинении жестоком

Она подходит — и в слезах

На воды шумные взглянула,

Ударила, рыдая, в грудь,

Решила, вроде, утонуть -

Но тотчас шустро отпрыгнула,

Подумав: "Эко я загнула?!"

Мы подождём ещё чуть-чуть.

И дале продолжала путь.

Всё осмотрев, моя Людмила

Устала и со страшной силой

Проголодалась: со вчера

Не ела нихуя, со свадьбы…

Присев, подумала: пора

Кого-то за жратвой послать бы!

И вдруг пред нею сень шатра

Шумя, с прохладой развернулась;

Людмила тихо улыбнулась:

Обед роскошный перед ней

Клубится ароматным паром;

И в тишине из-за ветвей

Незримо грянула гитара,

Послышался мотивчик старый:

То Макаревич пел Андрей -

Король российских кулинаров.

Дивится пленная княжна,

Но втайне думает она:

"Вдали от суженного хуя

Зачем мне жизнь влачить такую?

О ты, чья ёбанная страсть

Меня терзает и лелеет,

Мне до пизды ублюдка власть:

Людмила умереть умеет!

Мне по хуй от твоих затей,

Шатров, гитар, пиров, блядей -

Не стану есть, не стану слушать,

Умру от голода, злодей!" -

И стала с аппетитом кушать.

Княжна встаёт, и вмиг шатёр,

И скатерть, и объедков сор,

И Макаревич… всё пропало;

По-прежнему всё тихо стало;

Людмила вновь одна в саду

Скитается из рощи в рощи,

Подсматривает, как пизду

Кокетка в озере полощет;

Как, отражаясь в глади вод

Сатир рачком в тени ракиты

Наяду юную ебёт;

Как нимфа, приоткрыв ланиты,

Под фавном изгибает стан…

Княжна взирает на фонтан,

Где заходящее светило

Сквозь фейерверк алмазных струй

Мильоном радуг осветило

Триумф ебущихся статуй;

Бросает жаркий взор Людмила

На пышный зад, на мощный хуй;

Её волненье охватило,

Желанье смутное влечёт -

Приблизившись к скульптурной группе,

Она задумчиво ведёт

Рукой по мраморной залупе.

И вдруг весенний ветерок,

Её на воздух поднимает,

Несёт по воздуху в чертог

И осторожно опускает

Сквозь фимиам вечерних роз

На ложе страсти, ложе грёз.

Три девы вмиг опять явились,

И вкруг неё засуетились,

Чтоб быстро пышный сняв наряд,

Начать божественный обряд.

Теперь под их рукою нежной

Не мельтешит моя княжна,

Прелестна прелестью небрежной,

Сияя кожей белоснежной,

Всё страстно делает она;

Кричит, кусается, вздыхает,

На ласки лаской отвечает…

Ну что ж, не та она теперь! -

Потеря скромности бывает

Не самой худшей из потерь!

Но вот богини поклонились,

Со вздохом молча удалились

И тихо притворили дверь.

Проходят в тишине минуты,

И мнится…шепчет тишина;

И вдруг… о Боже! Фу ты, ну ты!

Идут — идут к её постеле;

В подушки прячется княжна;

Вот страх! Вот блядство! В самом деле

Раздался шум; озарена

Мгновенным блеском тьма ночная,

Мгновенно дверь отворена;

Безмолвно, гордо выступая,

Хуями толстыми болтая

Арапов длинный ряд идёт

Попарно, чинно, сколь возможно,

И на подушках осторожно

Многометровый хуй несёт

C надетым на конец гондоном;

За ним с парадным закидоном

В дверь входит карлик, "прыщ в коньках",

И два яйца несёт в руках:

Ему-то, как вы угадали

(А если нет, то не беда)

Хуй с яйцами принадлежали.

Уж он приблизился: тогда

Княжна с постели соскочила,

Длиннющий карловый елдак

За край гондона ухватила,

Дрожащий занесла кулак

И в страхе ебанула так,

Что всех арапов окропила

Хуйнёю с головы до ног

И весь испачкала чертог.

Княжны испуганной бледнее,

Завыл горбытый оболдуй;

Зажавши яйца поскорее,

Хотел бежать, но тут об хуй

Споткнулся, ёбнулся и бьётся;

Арапов чёрный рой ебётся;

Шумят, толкаются, бегут,

Хватают колдуна за грудки

И вот распутывать несут,

Презерватив забыв у Людки.

Но как наш витязь? Ждёт ли нас?

Вы помните нежданну встречу,

Когда горланил пидорас:

"Не обессудь, что покалечу!"?

Итак, рисую ночь и сечу:

При перепуганной луне

Схлестнулись парни по крутому;

В крови по пояс и в говне

Ломают рог один другому;

Уже давно истёрты в прах

Мечи, щиты, ножи и копья.

Осталось биться на хуях!?

Дерьма взрывая к небу хлопья,

На вдрызг заёбанных конях

Они съезжаются вплотную,

Друг друга измеряют стать

И молча предпочтенье хую

Решают всё же не давать:

А вдруг при выходе удачном

Хуй пригодится как-нибудь! -

И напружинив с треском грудь,

Идут "на вы" в бою кулачном.

Хрустят сопатки, вверх летят

Соплей кровавые ошмётки;

Тяжёлый трёхэтажный мат

С напором прёт из каждой глотки;

Из недр выходит молодых

Здоровый дух пердячим паром;

Удар сменяется ударом;

И каждый витязь с юным жаром

Стремится пиздануть под дых;

Вот недруги сплелись, как братья,

Сжимают мощные объятья,

Гвоздят противника к седлу;

В натуге члены костенеют;

Огнём злым очи пламенеют;

Пот катит градом по еблу;

Трещат кольчуги; и ребятам

Не сахар под двойным захватом -

Слабеют прямо на глазах -

Кому-то пасть, нет больше силы…

Вдруг в мутном свете витязь мой

Увидел прелести Людмилы!

И в тот же миг огонь живой

По жилам быстро пробегает;

Руслан железною рукой,

Вскипев, врага с седла срывает,

Подъемлет, держит над собой,

"Так кто из нас городовой

Японский?!" — грозно вопрошает, -

Так захлебнись своей хуйнёй,

Завистник неразумный мой!" -

И в волны с берега бросает:

Ничто не вечно под луной.

Ты догадался, мой читатель,

С кем бился доблестный Руслан:

То приключений был искатель

На свою жопу, как баран,

Людмилы мрачный обожатель,

Рагдай, защитник киевлян.

Ревнивому поддавшись бреду,

Он шёл соперника по следу

Вблизи днепровских берегов;

И, хоть в натуре был здоров,

Нехилая доселе сила

Шальному лоху изменила:

Самоуверенный нахал

Нашёл на жопу, что искал.

И слышно было, как Рогдая

Тех вод русалка молодая

На груди пышны приняла

И, жадно витязя лобзая,

На дно со смехом увлекла,

И долго после, ночью тёмной

Пугал людей до пиздеца

Бродячий силуэт огромный,

Как призрак Гамлета отца.