Русский мат. Поэмы XVIII–XXI вв

Всё случилось зимней ночью

Перед праздником большим.

Кто ж ебаться не захочет,

Штоф горилки осушив?

По традиции — колядки:[5]

Молодёжь — из дома в дом.

Кто постарше — те на блядки.

То не вышибить колом.

А когда и чёрт под боком,

Как уж тут не согрешить?

Бабы смотрят волооко,

Зуд не в силах заглушить.

Юный месяц в поднебесье

Строил рожки, глядя вниз.

И при этом в страстном бесе

Зародился вдруг каприз.

Чёрт считался в ебле ассом.

Хоть невзрачен был на вид,

Проводил он мастер-классы:

Ёб тех, кто был блядовит.

Он летал по всей Европе:

Питер, Киев, Рим, Париж.

Бос и гол, лишь хвост из жопы,

Баб же грёб, как нувориш.

Но, летя над хуторами,

Он журился и вздыхал:

Вспоминая, как утрами

От Солохи выползал.

Сколько было сплетен, бредней:

Будто проблядь из блядей.

Но одно лишь верно — ведьма

И метла меж ног у ней.

Жить бы ей, славянской бабе,

На Олимпе — взмок бы Зевс.

За неделю заебла бы,

Хер на Геру бы полез.

Не красотка, но пленила:

Жопа, чресла, тыквой грудь.

Так пиздой хуи доила,

Что тянуло всех на блуд.

Вот и чёрт, пуская слюни,

Вспоминал её пизду.

Он давно бесёнком юным

С неба ей дарил звезду.

Чёрт Солохе для потехи

Верой-правдою служил:

Елдаком колол орехи,

В ряд на клитор положив.

А потом, поднаторевши,

Ёб все дырки до утра.

Лишь на зорьке, пропотевши,

Спал, заёбанный дотла.

Кроме чёрта и мужчины

Шли к Солохе скрытно в дом:

Встретит чаркой полной чинно,

Может даст кому потом.

А не дать причины нету:

Жар всегда в её пизде,

Коль «дела» — тогда минетом

Всласть попотчует гостей.

Всё так было славно, гладко,

Даже рос у ней сынок.

Не в неё совсем повадкой,

Видом строен и высок.

Был всегда прилежен, скромен,

Не курил, не пил, не ёб,

По лугам водил коров он,

Морщил в чтении свой лоб.

Но налился бычьей силой –

Знать бы кто его отец –

Слава Богу, не дебилом –

Кузнецом стал молодец.

И для понта в шароварах

Он всегда носил балду,[6]

Ну, а к ней имел для пары

Подходящую елду.

Так что, если где-то свара,

Кто-то лезет на рожон,

Мог навешать для забавы

Пиздюлей приличных он.

Жил бы наш кузнец в столице,

Были б деньги и почёт:

Все гламурные девицы

Взяли хуй бы на учёт.

В тот злосчастный ясный вечер

Хутор полон был гульбы.

Даже бабки слезли с печек,

Деды лапали столбы.

Песни, танцы, как в вертепе,

Смех мужской и бабий визг:

Кто снежком по сраке влепит,

Кто на жопе с горки вниз.

Только девственный Вакула

Хмур и трезвый до сих пор,

Вновь Оксана пiдманула,

И с другим болтает вздор.

Девки кругом в хороводе,

Лезли ручками в мотню,

Но Вакула по природе

Был не падок на ебню.

Слыл он творческой натурой:

Малевал, ковал и пел.

Но прельстился, олух, дурой –

Хутор весь её хотел.

Тут кузнец вконец взъярился:

Хватит бабе потакать.

И к Оксане обратился:

Буду ль я тебя ебать?

Соком тёкшая девица

Видя, хлопец холостой,

Страстно рыкнула, как львица,

Зыркнув смачною пиздой.

Тот, по юности невинной,

Обомлел и сник елдой,

С дуру вздумал: это дивно!

Лучше, чем пизда гнедой.

Вмиг сисястая деваха

Просекла: готов клиент.

И, для виду громко ахнув,

Подала ему конверт.

В нём — измятая страница,

Типа, брачный договор:

К свадьбе туфли с ног царицы,

Пусть «б. у.», но чтоб «Диор».

Хлопец пёрднул в шаровары:[7]

Вот те, бля, и Юрьев день.

Думал, выебу на шару,

А меня мудями — в пень.

Ну, и хрен с тобой, блядушка,

Лучше высплюсь до утра,

Мне верна моя подушка,

С ней учил «Комусутрà».

Брёл кузнец, грустя, до дому,

Думал: сяду за мольберт,

Намалюю чад Содомы,

Вот ей будет мой ответ.

Хутор ночью — отраженье

Всей греховности земной,

Все благие помышленья

Обращаются в говно.

Сын пришел в родную хату,

Там — предпраздничный бардак.

Мать Солоха виновата,

Напихав в мешки ебак.

Первым чёрт в трубу свалился –

Это старые дела.

Только к жопе притулился –

В дверь стучится голова.[8]

Чёрт от страха рыло в студень

Сунул, мать его ебать.

У Солохи не убудет:

Сразу двум могла бы дать.

Но чертяга с перепугу

Юркнул мышкою в мешок.

Голова ж, по праву друга,

Вынул резво хуешок.

Только начали лобзанья,

Кто-то вновь стучится в дверь.

Вот уж божье наказанье:

Дьяк пришел потешить хер.

О, дражайшая Солоха…

Только вымолвить успел.

Снова кто-то у порога,

Шмыгнув носом, засопел.

По сморканью пана Чуба

Все признали. Точно — он.

Открывай, моя голуба,

Срочно нужен самогон.

Дьяк едва мешком накрылся –

Пьяный Чуб ввалился в дом.

Он с утра опохмелился…

Ну и пару раз потом.

Потянулся было к рюмке,

Но упал на груду тел.

Тут Вакула и вернулся

В злобе весь. Народ забздел…

Смрадный дух расплылся в хате,

Хоть святых прочь выноси.

И Вакула, кроя матом,

Стал менять свои носки.

Все, кто был, оцепенели,

Даже кончили пердеть.

Но не мог кузнец в безделье

Много времени сидеть.

Вскинул хлам весь на лопатки:

Дьяка, Чуба, голову,

И к реке отнёс, ведь святки –

Должно чисто быть в дому.

Воротился за последним,

Тем, в котором чёрт сидел

И, накрывшись тазом медным,

Громко хрюкал и бледнел.

Сразу мысли у Вакулы:

Если боров — сдам в шинок.[9]

Будут деньги для загула,

Я ж не маменькин сынок.

Хватит мне пугаться девок–

В каждой бабе дремлет блядь.

Что висит елдак без дела?

Отомрёт — где новый взять?

На морозный воздух вышел,

Лепота, покой вокруг,

Снег хрустит под каблучищем,

Над селом коровий дух.

В этих добрых помышленьях

Он зашел до Пацюка –

Славный был колдун-отшельник,

Добре знал по матюкам.

Тот, склонившись над корчагой,[10]

Рот открывши, ворожил:

Создавал в сметане тягу,

Что вареник сам в рот плыл.

У Вакулы челюсть книзу,

Помогите, добрый пан.

Нет терпенья. От капризов

Скверной девки мне труба.

Я готов хоть душу чёрту

Запродать, чем слышать срам.

Ты, казак, я знаю, тёртый,

Дашь совет — свинью отдам.

Да ступай ты к чёрту, парень,

И вечерять не мешай.

И вареником по харе

Залепил. Ну всё, прощай.

Дёрнул парубок[11] из хаты,

Но споткнулся, ротозей.

Сатана орлом крылатым

Взвился вмиг, на шею сев.

Хлопец крёстное знаменье

Сотворил, и чёрт заглох,

Кроток стал в повиновеньи,

Лишь чесался, как от блох.

Оседлал Вакула чёрта

И воткнул под хвост будяк.[12]

Изогнул рога четвёркой:

Можно ехать хоть куда.

В поднебесье звёзд блистанье,

Щиплет холодом мудя,

Всяка нечисть вьётся стаей,

Спиздить месяц норовя.

Через Днепр — аки птицы,

Дальше — прямо в Петербург.

Смех и гам в ночной столице,

Во дворце царит сумбур.

Катерина-мать ярится –

Полон рот у ней забот.

Славу лучшей мастерицы

В ебле ей воспел народ.

Крепкой дланью и державу,

И хуи мужей зажав,

С царской силой, величаво

Телом жаждала забав.

Князь Потемкин, хоть без глаза,

Домогался царских ласк,

Строил избы без каркаса –

Вот пройдоха-ловелас.

Катерина не смущалась

Сплетен, пущенных двором.

В спальне смело размещались

Роты доблестных орлов.

Но придворные утехи

Настопиздили давно:

И гвардейцы без успеха

Ночевали под окном.

Для охраны запорожцев

Взяли в Царское село –

Полупьяны вечно рожи,

Люльки[13] весом по кило.

К ним кузнец и приземлился –

Земляки всегда поймут.

Те, как раз побривши лица,

Приглашенья в Зимний ждут.

Будьте ласковы, панове,

Мне бы тоже во дворец.

Должен туфли взять зазнобе,

Коль не выйдет, мне — конец.

Казаки в беде не бросят:

Чёрт с тобою, не журись.

Нос не суй, пока не спросят,

И смотри, не поскользнись.

Через гром и блеск столицы

Мчат в карете ко дворцу.

Сало с мёдом, хрен с горчицей

На столах там к холодцу.

В окруженье фрейлин пышных –

Начинающих блядей,

Катерина в залу вышла

Поприветствовать гостей.

Лбом Вакула рухнул в юбку,

Начал щупать башмаки.

Государыня, голубка,

Не казни, а помоги.

Вот такие черевички[14]

Мне бы жинке подарить,

Чтобы эта истеричка

Не могла меня корить.

Катерина улыбнулась

И присела на престол:

А ты миленький, Вакула…

Я в ебаках знаю толк.

Подвигайся, сокол, ближе,

Разгляжу тебя в упор.

Хорошо теперь я вижу:

Вызываешь ты задор.

Черевички с царских ножек

Снял заботливо кузнец

И меж ног небритой рожей

Влез, икнув: О, цэ[15] пиздец!

Расщеперенная мякоть

Цвет пунцовый обрела,

Знать, намедни драл коняка –

Эк пиздища расцвела.

Вид царицыной пиздени

Вверг парнишку в полный транс.

Пал пред нею на колени:

Дай лизнуть хотя бы раз.

Государыне неймётся,

Юный пыл польстил душе.

Хоть стара — ещё ебётся,

Раком став перед псише.[16]

(Раком стоя под псише.)

Чтоб ощупать претендента,

Ножкой голой щасть в мотню…

И опешила, конкретно

Ощутив там всю хуйню.

Сколько лет ебусь я смачно,

Не встречала молот-хуй.

Горячит пизду удача

Аж до судорог в паху.

Как тисками крепко сжала

Между чреслами балду.

И по-девичьи дрожала,

Норовя загнать в пизду.

Так и эдак Катерина

На кувалду хочет сесть.

Невдомёк, что и хуина

У Вакулы тоже есть.

От царицыных движений,

Страстных стонов, криков «ах»,

В хуй проникло возбужденье,

И он встал, отринув страх.

Тут царицу осенило,

Чем отъёб её кузнец.

Но в елде — побольше силы!

Ох, всади же наконец.

Расстегнул Вакула пояс,

Сбросил на пол кобеняк…[17]

Лучше б Кате лечь под поезд,

Чем под хлопца-кобеля…

Утром вышли из алькова

В раскорячку, чтоб поссать.

Свет не видывал такого,

Обосраться и не встать.

От балды — лишь рукоятка,

Хуй с пиздою — в синяках.

Чёрт побрал бы эти блядки –

Плакал бес, держась за пах.

Так что, дались черевички

Для Вакулы нелегко.

То не девок за косички,

Ебля царская — тяглò.[18]

Но не время развлекаться –

Чао, Катя, ждут дела

Нас на хуторе Диканьском.

Дёрнул хвост, как удила…

Да повесился Вакула,

Сам вчера про то орал.

Что ты мелешь спьяну, дура.

В прорубь ночью он упал.

Гул стоит от пересудов,

Спорят бабы, рвя платки.

Хлопец гарный, хоть ублюдок,

Добре он ковал замки.

А маляр[19] какой был важный!

Славно чёрта расписал.

У Оксаны очи влажны:

Помнит, как он приставал.

Ей тогда не быть бы стервой –

Всё бы сладилось уже.

И потешилась бы первой

Еблей лёжа неглиже.

Но уже прошла обедня,

Близок вечер, хлопца нет.

Что же делать девке бедной?

Жить без ебли в двадцать лет?

Чёрт спикировал под хату.

На прощание кузнец

Розгой выписал оплату.

Стал сбираться под венец.

Получив «добро» от тестя,

В церкви выставил свечу

И отправился к невесте.

Та ответила: хочу.

Вот на этой доброй ноте

Я закончу свой рассказ.

Хутор ёбся вновь с охотой,

Каждый день по многу раз.