Русский мат. Поэмы XVIII–XXI вв

В одной из провинций Российской земли

Три гордые девы весной расцвели.

Отец их, чиновник сухой и холодный,

Служил, собирая металл благородный,

Хранимый друзьями и силой чинов.

От разных, и тайных и явных, грехов.

И многие годы неслышно прошли…

Но, нет!.. женихи из столиц не пришли!

Ни Кате, ни Оле, ни даже пред Таней

Гусары не делали пылких признаний;

И стали сушить уж и горе и гнев

Моих благородных разборчивых дев.

И грации стали на Бога роптать:

"Иль старыми девами нам умирать?

В глуши и без мужа росли и цвели мы,

Влюбляясь и жгучим желаньем палимы,

Мужчины не радуя пламенный взор!..

Неправ твой, о небо, святой приговор!"

И только что лепет упреков замолк,

Представьте! Господь шлет гусарский им полк!

Веселого марша мотив незнакомый

Торжественно грянул у самого дома,

И шли, извиваясь блестящей змеей,

Гусар за гусаром, за строями строй!..

Мотались и вились различных цветов

Угольники милых гусарских значков;

Бряцание сабель, уздечек и шпор,

Гусарских очей побеждающий взор,

И, тучное тело к луке наклоня,

Ротмистр горячил вороного коня!..

И конь на дыбы поднимался порой,

Бесился, как муж, уязвленный женой;

Нарядной одежды красивые складки

По плечам гусара вились в беспорядке,

И, лихо кружася, он полк обгонял

И мимо себя эскадрон пропускал.

Вот к дому подъехал седой генерал,

Хозяин его на крыльце повстречал.

Весь дом оживился, сияет огнями,

И, чинно за брашными сидя столами,

Стараются девы гостей покормить,

А гости-отлично поесть и попить.

У Катеньки щечки горят словно жар:

Нескромные речи ей шепчет гусар;

От страсти сгорает вся Оленька-крошка:

Сосед пожимает ей чудную ножку;

А Таню щекочет усатый ротмистр:

В сраженьях и с женщиной смел он и быстр.

Какие признанья и клятвы в любви

Услышали девы любимы мои!

И как устоят и не дрогнут сердечки,

Как многие годы затратить у печки?

И как тут удержишь безумную страсть,

Эрота почувствовав нежную власть?!

И вот под застольный пустой разговор

Ловился ответа застенчивый взор,

Горячая ручка давала пожатья,

Пурпурные губки шептали заклятья,

А томные вздохи и молнии глаз

Сулили восторга безумного час!

Богатым десертом окончен обед,

И пьяны все гости от вин и побед;

И поданы им по привычке старинной

Сигары и кофе турецкий в гостиной;

Хозяин же старый пошел в кабинет,

Чтоб там доварить на диване обед.

И многих прекрасный обед доконал:

В гостиной сопел и мычал генерал,

И каждый укромный имел уголочек,

Сраженный вином да и чарами дочек, -

И вскоре весь старый запущенный дом

Окован был мертвым чарующим сном.

И только корнета да нашу Катиш

Невольно прельстила вечерняя тишь;

Да Оля с веселым своим кавалером

В саду предалися любовным химерам;

А Таня была так любезно-мила,

Что в спальню ротмистра к себе увела…

Пурпуром и золотом ярко горя,

За мысом меж тем догорала заря,

Лучи постепенно вдали погасали,

В душистых ветвях соловьи защелкали…

Вот свод потемнел, и на нем, как всегда,

Одна за другою блеснула звезда…

Волшебное время! Прекрасный Эрот

Влюбленным заветные песни поет…

И наших знакомцев опутали чары.

Смелей становились красавцы гусары…

Мгновенья бежали… Спускалася ночь…

Возможно ли страсти свои превозмочь?

Но чем ты, бедняжка-корнет, покоришь

Суровость и гордое сердце Катиш?

Напрасны мольбы и горячие ласки:

Насмешливо светятся карие глазки!

Сама же дрожит вся от страсти… И вдруг

Катиш охватил непонятный испуг;

И бледность покрыла застенчивый лик,

И замер на губках пурпуровых крик…

Корнет, прижимая хозяйскую дочку,

У лифа успел расстегнуть все крючочки

И, сладко целуя, развязывал он

Тесемки у юбок и у… панталон.

Вдруг, трах!.. подломилась скамейка — и вот

Под куст их забросил игривый Эрот…

Закрыты лобзаньями свежие губки,

И смелой рукою отброшены юбки;

Вот мрамор груди обнаженной и плеч,

И томные взгляды, и пылкая речь…

Катиш ослабела… Уж в карих глазах

Не девичья робость, не девичий страх,

Зажглися они лихорадочной страстью

И смертных манили к блаженству и счастью.

Ведь знал же плутишка коварный Эрот,

Что в эту часть сада никто не зайдет.

Катиш ослабела… Коса расплелась…

Развязки желанной приблизился час!

В борьбе разорвалась случайно сорочка…

Прижалась к корнету горячая щечка…

Влюбленный в святилище девы проник,

И замерли оба в восторге на миг.

Теперь уже Катя, всю прелесть узнав

Душистого ложа, цветочков и трав,

Сама прижималась, дрожала всем телом,

С таким мастерством и кокетством умелым

Вертелась под ним, извиваясь змеей,

Сжигаема страсти горячей волной…

Эрот же, довольный проделкой своей,

Смеялся сквозь сумрак росистых ветвей

Развесистых кленов старинного сада,

Ему улыбались нагие дриады,

Роскошные косы распутав свои,

Глядя с любопытством на тайны любви.

Однако довольно болтать о Катиш!

Иначе, читатель, тебя утомишь.

Оставим же нежиться наших влюбленных

На ложе из трав и цветов благовонных.

История эта длинна и стара,

И с нею проститься давно бы пора.

Эрот улетел… Под защитою тьмы

За плутом украдкой последуем мы.

Давно бы нам с Ольгою встретиться надо!

Уж видно, плутовка забралась в глубь сада,

В беседку над Волгой… Пойдемте туда;

Я вас приглашаю с собой, господа!

И правда! шалунья ведь там, как всегда;

Давно с кавалером забралась сюда;

Уселись они под старинною крышей.

Кругом становилось темнее и тише…

Над ними — лишь шелест тоскующих ив,

Под ними — на сонную Волгу обрыв.

И, вдаль устремивши задумчивый взгляд,

Они любовались на яркий закат…

Но солнце спускалось все ниже и ниже;

Они же садились все ближе и ближе…

Последний уж луч на лазури погас,

И саваном белым роса поднялась.

Напрасно красавица жалась к нему:

Все жалобы тщетны на холод и тьму;

Стихи декламировал юный поручик,

Целуя ладошки горячие ручек.

Он был по натуре добряк и поэт,

Не то что товарищ по строю, корнет.

Он молча божественный стан обнимал,

Во взорах огонь вдохновенья сверкал;

Но были объятья его так безгрешны!

Его поцелуи так холодно-неясны!

Совсем не того бы хотелося ей

В тиши ароматных июльских ночей.

Неясным желаньем томилась душа!..

Она молода, и притом хороша!

"А этот глупышка!.." — и пылкая Оля

Пурпурные губки кусала до боли.

"О, жалкий святоша, дитя… идиот!"

Но тут прилетел к ней на помощь Эрот.

Плутовка ведь знала с шестнадцати лет,

Что толку в безусых особого нет.

Недаром она подсмотрела однажды,

А может быть (кто ее знает?), и дважды,

Как в этой беседке, у самой скамьи,

Прислуга творила амуры свои.

Как кучер Марину любовно ласкал,

Ей в очи глядел и в уста целовал…

И слушала Ольга их речи украдкой,

Истомы полна непонятной и сладкой,

Боясь от влюбленных глаза отвести,

Дыханье в своей затаивши груди.

И, крепко обняв ее девичий стан,

Сергей поднимал голубой сарафан,

О чем-то просил он под пение пташек,

Чего-то искал между беленьких ляжек…

Она защищалась: "Сережа, ведь грех!"

Потом поцелуи и сдержанный смех…

А чудная ночь так тепла и душна!

В сорочках однех уж и он и она;

Они улеглись, он ей ноги раздвинул

И вдруг под живот что-то длинное вдвинул.

И стал ей все глубже и глубже совать,

Она же прерывисто, часто дышать.

С тех пор протекло уж немало годов…

У Оли была уж толпа женихов;

Но сердцем ея не забыта картина,

Как кучер Сергей и кухарка Марина

На воле вполне отдавались любви,

И пели над ними в кустах соловьи…

И Оля-плутовка решила, что ей

Такого блаженства не даст Гименей,

Что в выборе мужа должна быть свобода,

Что замуж не выйдет папаше в угоду…

И только таила надежду в груди:

"О, если бы так же мне ночь провести!"

И вот над красавицей сжалился рок.

Но как он коварен и вместе жесток!

Ни ласки, ни взгляды, ни запах сирени -

Ничто не могло повлиять на тюленя.

Чего же он хочет? Чего же он ждет?

И вот к ней на помощь явился Эрот.

Весь вздрогнул поручик… Амура стрела

Направлена верной рукою была!..

И сжата в безумных объятиях Оля:

Все чувства, все страсти рвалися на волю!..

А Ольга; о, хитрая бестия! Вмиг

К нему на колени всем корпусом-прыг!

Поэт растерялся… Но хитрый Эрот

О прелестях Оленьки сладко поет:

— Мой милый, как шли мы сюда по тропинке,

Совсем промочила свои я ботинки;

Сними их! — Плутовка сама бы могла,

Но дело она политично вела.

Гусар наклонился… дрожащей рукой

Шнурки развязал у ботинки сухой.

О, дивная ножка! Бессмертный Пракситель,

Ты б сам удивился, великий учитель;

Так мог ли в восторг от нея не придти,

В ком сердце лет двадцать лишь бьется в груди?

— Я буду царицей, ты — милым пажом, -

Сказала она, оглядевшись кругом.-

Пусть кров не богат, но зато он радушен,

Ты должен мне быть как царице послушен!

Шинель на полу в уголке постели

Удобней, чтоб двое улечься могли!

Вот так!.. Хорошо… А теперь помоги

Стянуть мне противные эти чулки.

Какой ты смешной!.. Расстегни же подвязки! -

Шептала она, опустив свои глазки.-

Теперь отдохни. Впрочем, милый мой, нет!

Сперва расстегни мне атласный корсет!

Ты мог бы быть горничной, мой дорогой.

Меня раздеваешь ты смелой рукой…

Ты чувствуешь мягкость и молодость тела?..

Минуты паденья встречаю я смело,

И имя, и честь, и невинность свою

Охотно пажу моему отдаю!

Недавно лишь я прочитала "Нана":

Любимых друзей не стеснялась она…

Но мы ведь не знаем полнейшей свободы,

Должны подчиняться традициям моды,

По милости "света" почти с малых лет

Мы носим тюрнюры и тесный корсет.

Иль летом носить панталоны-зачем?

Их девушкам, право, не нужно совсем.

Без них, говорят, и опасно и стыдно;

Как женщины глупы! за них мне обидно!

Но я обошла этот глупый закон

И много уж лет не ношу панталон.

Я чувствую зависть к крестьянке, ей-ей!

Почти ничего не надето на ней,

Не любит она городские наряды,

А наших корсетов ей даром не надо!

Накинуты только на женственный стан

Сорочка да сверху один сарафан.

Движенья вольны, ничего ей не жмет,

А все же и это она задерет,

Неся от колодца тяжелые ведра,

И видны и толстые икры, и бедра,-

Она наготы не скрывает своей,

И зависть сердечно я чувствую к ней!

И, глядя на наш православный народ,

Ведь зависти чувство, поверь мне, живет

И в барыне светской, и в модной кокотке…

Скорей все снимай… Не боюсь я щекотки!

В награду, мой паж, лишь за скромность твою

Тебе покажу красоту я свою.

Теперь позволяю тебе расстегнуть

Я ворот сорочки — скрывает он грудь.

Ея очертанья и правильность линий

Достойны бессмертного тела богини!..

Но я вся пылаю, горю как в огне,

Хоть только сорочка осталась на мне.

Вон блещет Венера! Богиню встречай,

Тебя ожидает блаженство и рай!..

Никто не касался девичьего стана:

Тебе одному это счастие дано!..

Любуйся же мною, целуй и ласкай!

Тебя ожидает блаженство и рай!"

Рассудок давно потерял уже власть:

Поэта сжигала безумная страсть;

Шептал он бессвязно горячие речи,

Целуя и шею, и груди, и плечи…

Мундир и рейтузы давно уж снял паж

И бросил их в угол, где брошен палаш…

А ночь ароматна, тепла и душна;

Внизу под обрывом чуть плещет волна;

В беседку приветливо смотрят сирени;

И Ольга, к нему опустясь на колени,

Объятая негою девичьих грез,

В волнах шелковистых душистых волос,

Прикрытая тонкой прозрачной сорочкой,

К нему прижималась днепровскою дочкой.

— Любить я хочу!.. И любить без конца!

Не надо мне брачных цветов и венца!

Пить кубок блаженства — так пить его разом!

Пред пламенным чувством безмолвствует разум! -

Сухими устами шептала она,-

Нам эта минута судьбою дана!

Но все же искал он несмелой рукой

У женщины милой цветок дорогой.

В объятьях влюбленных красавица млела,

Горело атласное, гибкое тело…

Расширились ноздри… Не слышно речей,

Лишь пламя сверкает из дивных очей…

Амур же, смеясь сквозь прозрачную мглу,

Пускал в них одну за другою стрелу…

— Моя дорогая, прелестная крошка! -

И смелым движеньем откинул ей ножку…

Рука под сорочкой… Сдержаться не мог

И вдруг ухватился за Олин цветок.

И вмиг, уж не знаю, что сделалось с ним,

Но Ольга лежала Венерой под ним.

Склонился над нею в восторге он диком,

Любуясь и девственным телом, и ликом…

— Мой милый… желанный… еще поцелуй!

Прижмися покрепче и слаще милуй!

Афинские ночи!.. Склоняется он

Над нею, прекрасный, как бог Аполлон,

Во всей наготе… И в волненьи глубоком

Заметила Ольга пылающим оком,

Что между мускулистых толстых лядвей

Мотается что-то — не то, что у ней…

Но здесь приведу я, читатель, для вас

Из Ольгиной книжки об этом рассказ.

Хоть нить прерывать и берет меня жалость,

Но, право, меня одолела усталость.

Потом мне придется ее превозмочь,

Придется писать и про Танину ночь.

Нельзя же суровым молчаньем пройти,

Как Тане пришлось эту ночь провести:

Она ведь ловила законного мужа,

А это рискованней много и хуже…

А впрочем, не знаю… Но друг мой Эрот,

Наверно, о Тане мне весть принесет.

Желанного отдыха дорог мне миг!

Я рад, что у Ольги нашелся дневник

И, к счастью, он начат о часе том сладком,

Который пришлось бы писать по догадкам,

А в этом мне сам бы Эрот не помог,

И наглым лжецом я б прославиться мог.

А к правде, читатель, ты сделался строг,

Зачем же гневить тебя сотнею строк?

Поэтому к пылким и юным поэтам

Я смело могу обратиться с советом:

Поэмы свои прерывая на миг,

Иметь под рукой героини дневник.

…Минуты бежали одна за другой…

К нему прижималась я с лаской немой,

Со страстью безумной, с любовью свободной

А он был такой безучастно-холодный…

Казалось, текла в нем вода, а не кровь;

Казалось, ему незнакома любовь!

Упрямством своим он меня пламенил

И женщины пылкое чувство дразнил…

К нему прижималась я трепетным телом…

Ведь мог бы тогда он движением смелым

Мне платье немного хотя приподнять

И девичье тело мое поласкать…

Как чувство рассудок всегда победит,

Так я победила свой девичий стыд:

Чего мне стыдиться с возлюбленным милым

Огонь меня жег, разливаясь по жилам,

Он жег и ланиты, и груди мои,

И стройные ножки желаньем любви…

И я прижималась к нему все тесней,

Всей силою пышных девичьих грудей,

И сладко и долго его целовала,

И страсть постепенно его разбирала…

И вот развязал он у туфель шнурки,

Дрожащей рукою снял с ножек чулки…

Взволнован он был и краснел, как кадет,

Но юбки снимал он с меня и корсет,

Шепча мне с одной из счастливых улыбок,

Что стан мой и строен, и девственно-гибок!..

И с дерзостью пылкой любимых повес

Он влажной рукой под сорочку полез…

И грудь поднялась перекатной волной,

Когда он за перси схватился рукой:

Дыхание сперлось, и замер мой лепет,

И всю охватил меня сладостный трепет…

В истоме я вся замерла… Из мужчин

Туда не проникнул еще ни один…

В блаженстве немом я закрыла глаза…

Моя расплелася густая коса…

Для нас незаметно летели мгновенья…

Я помню его поцелуи, моленья…

Очнулась — и вижу сквозь душную мглу,

Что я у скамейки лежу на полу…

Он чудные речи шептал в тишине,

Все ниже и ниже склоняясь ко мне…

Сверкали глаза его черные дивно,

И сжала я ножки свои инстинктивно.

Напрасно!.. Уж я без сорочки была

И скрыть волосами красот не могла.

Хотела прикрыться шинелью… Зачем?

И он ведь стоял обнаженный совсем!

Стыдиться нам не было с милым причины!

Он был в полном смысле красавец мужчина!

И я не дурнушка какая-нибудь,

Могла перед ним наготой щегольнуть!..

А главное-молоды, полные сил,

И юности жар в нас еще не остыл…

И там, на просторе, друг другом любимы,

Вполне отдаваться восторгам могли мы…

И я в упоеньи глядела, как он

Склонялся все ниже, как бог Аполлон.

Он тела коснулся… Вся вздрогнула я,

Какая-то сила толкнула меня…

Я телом прижалась к горячему телу…

Чего-то ждала я и тайно робела…

И он опустился на ложе любви

И сжал трепетавшие груди мои…

Уста поцелуем горячим закрыл

И, помню, о счастье минутном молил…

Но я не могла в те минуты постигнуть -

Какого же счастья он хочет достигнуть?!

О, как же мужчины лукавы, хитры!

Гораздо хитрей они нашей сестры!..

Ведь как перед тем он стыдился, робел!

Теперь же вдруг сделался ловок и смел…

Он нежно меня отодвинул от стенки.

И с силою стал разжимать мне коленки…

Но я упиралась в могучую грудь,

Напрасно стараясь его оттолкнуть.

И странный предмет меж мускулистых ног

Вниманье мое на мгновенье привлек:

'Такой же у кучера был, у Сергея,

Но только потолще и много длиннее…

Ужели ж друг милый мне лезет на грудь,

Чтоб этот предмет под живот мне воткнуть?

Такой ведь огромный! Не может быть он

В отверстие узкое мною вмещен!

Иначе должно быть мучительно больно.

И ужас мне в сердце закрался невольно,

И я за него ухватилася вдруг:

Он страшно горяч был и твердо-упруг…

В руках я держала всю прелесть мужчин…

Но власть потеряла; он был властелин…

Шептал он так сладко: — О милая крошка!

Не бойся, подвинься направо немножко!

Назад подалася доверчиво я,

Он руки мне сжал… и-упал на меня!

И быстрым движеньем, шепча о любви,

Раздвинул он полные ляжки мои…

Я вскрикнуть хотела, да поздно уж было;

И странное чувство меня охватило:

Ужели прельщает мужчин уголок,

Который таится меж девичьих ног?

Он, правда, пушист и заманчив на вид…

Ужели же он-то любовь и таит?..

И вспомнились мне и Сергей и Марина…

Так вот она цель и блаженство мужчины!..

Но тут мои мысли прервались на миг, -

Мой милый в святилище девы проник!

Я — вся замерла… Что уж было затем? -

От счастья потом я не помню совсем!

Минуты те были блаженнейшим бредом,

И страх не внушался мне милым соседом…

И я прижималась, а он напирал,

Все глубже и глубже в меня запускал…

Из чаши блаженства я жадно пила,

Инстинктом давала ему, что могла…

И сладко мне было, и больно сначала,

И сердце не билось, и грудь не дышала…

Я ножками тело его обвила

И жадно из чаши блаженства пила…

Но вдруг у меня что-то там порвалось,

И слабо от боли мне вскрикнуть пришлось…

Закрыла глаза и раскинула руки,

Дрожа вся от страсти и сладостной муки…

Он чаще совать стал… и замер… зашлось!

И к гибкому телу он словно прирос!..

Но тут я всем телом и силою ног

Дала уж сама ему новый толчок…

И вдруг обессилела… Слабо целуя,

В дремоте невольной прильнула к нему я,

И сладостный сон смежил очи мои

Под песни, что пели в кустах соловьи.

Когда я очнулась, он все еще спал,

И ветер его волосами играл…

И долго и тщетно старалась понять я,

Зачем я в беседке?.. И что за объятья?..

И кто же раздеть донага меня мог?

Кто рядом со мною, девицею, лег?..

И вдруг, отогнав сновидения прочь,

Припомнила я проведенную ночь:

Восторги, объятья и бурные ласки…

И щеки покрыла мне алая краска:

Сюда я невинною девой пришла -

Теперь же я женщиной грешной была…

Заря загоралась. И легкой стопой

С обрыва спустилась я к Волге родной;

Немного остыла и в неге безмолвной

Я вся погрузилась в холодные волны.

В прозрачной воде наигралась я всласть…

Но… С новою силою вспыхнула страсть!

Я тщетно старалась ее победить

И кровь молодую в себе охладить,

Студеной водой обливаясь и моясь, -

Она доходила мне только по пояс,

И я, освещенная майской зарей,

Могла любоваться своей наготой.

Глядясь в неподвижное лоно реки:

И девичья шея, и гибкость руки,

И бедер роскошных и стройность и нежность,

И грудей упругость, и плеч белоснежность,

И мягкую талью, и часть живота -

Так ясно в себе отражала вода!..

Я рада, что женщиной я создана:

Могу я соперничать телом с Нана…

Мужчин увлекать, без сомненья, могу я -

Лишь стоит себя показать им нагую!

Ведь каждый, мне кажется, будет не прочь

Со мной провести упоительно ночь!

Я вышла на берег… Лесной аромат,

И пение птичек, и утренний хлад

Меня опьяняли… Мне сделалось душно,

И падали капли струею жемчужной

С дрожащего тела на мягкий песок,

В алмазную пыль рассыпаясь у ног…

Я снова полна упоительных грез

И страсти безумной… Прядями волос

Отерла я груди, и шею, и бедра -

И вновь поднялася я смело и бодро

Знакомой тропинкой душистых берез,

Дрожа от купанья, на старый утес.

Возлюбленный мой разметался во сне -

И я рассмотрела мужчину вполне…

И так мне открыла ночь эта случайно

Мужчины и женщины пылкие тайны…

Я знаю теперь, зачем мы созданы,

Зачем нам все прелести эти даны!..

Тут милый очнулся… С улыбкой немой

При яркой луне любовался он мной…

Забыл он, что ночь-то провел у молодки!

Пред ним я стояла с бесстыдством кокотки,

Откинувшись телом немного назад

И как бы дразня очарованный взгляд.

Ему подарила прекрасный цветок,

И снова меня он с улыбкой привлек, -

И я, без стыда и без трепетной дрожи,

Напротив, охотно — упала на ложе:

Своих я страстей обуздать не могла -

Под милого тотчас покорно легла…

И стыдно мне стало… хотела бежать,

Но он горячо меня начал ласкать,

Прося подарить ему только часочек

И снова отдаться ему хоть разочек!

Я слабо боролась… хотела кричать…

Напрасно! Кто мог бы меня услыхать?

А он так бесстыдно меня щекотал

И так над бессильем моим хохотал,

Совсем без труда раздвигая мне ноги

И вновь направляясь по старой дороге.

Но тут уж сдержаться и я не могла

И с дикою силой ему поддала!!

На этом кончается Олыин дневник,

Он, кажется, цели в поэме достиг.

Я рад, что развязка у ней же нашлася,

А то бы когда оседлал я Пегаса?!

Теперь же за лиру я бодро берусь,

Призвавши на помощь Эрота и муз.

Плутишка Эрот никого не щадит!

О новой победе с триумфом трубит.

Я чувствую близость волны вдохновенья -

Поэт с нетерпеньем ждет эти мгновенья,

Чтоб в стройные звуки свободно собрать

И чувства, и мысли, и образов рать…

И вот зазвучала вновь лира моя,

Огонь вдохновенья почувствовал я

И смелой рукою ударил по струнам;

Окончить поэму с желанием юным

И новой проделке прекрасных богов

Хочу уделить я хоть несколько строф.

Тем более в Таню я сам был влюблен

И знал ее девочкой, чуть не с пелен;

Была моя Таня красавица тоже,

Но только ничем на сестер не похожа:

Всегда молчалива, серьезна, грустна;

Свежа как цветок, но как лед холодна.

Своею натурой и складом лица

Она родилася ни в мать, ни в отца;

Уж: в детстве, бывало, со мною резвяся,

Она мне казалась ни рыба ни мясо…

Но, как восемнадцать ей стукнуло лет,

Я ею прельстился, как пылкий поэт.

Воспел я и ножки, и груди, и стан,

Но все же наш кончился скоро роман:

Я понял, что муж ей законный лишь нужен,

И этим открытьем был крайне сконфужен…

Не тронул ее восторженный сонет;

Не может быть мужем законным поэт!

Как птица свободен быть должен поэт:

Свободой живет он!.. А брачный обет

Балованный слух своей дикостью режет!

Свободу свою он лелеет и нежит

И смело под звучные песни свои

Срывает цветы мимолетной любви…

А Таня меж: тем все ждала женихов,

Суля им богатство и даже любовь…

Но долго и тщетно искала Танюша

Себе подходящего, доброго мужа.

Она истомилась… Но, к счастию, рок

Избавил ее от напрасных тревог.

И кажется, мужа дает наконец!..

Хоть, правда, не очень красив молодец:

Лицом он как будто бурят иль татарин,

Но все же по виду — порядочный барин…

И им увлеклася она, как дитя,

И ею увлекся гусар не шутя…

Вино наливая, ее щекотал

И руку и сердце свои предлагал.

Она все пила и заметно пьянела,

Под пылкими взглядами трепетно млела;

Ведь подле сидел ее трепетный муж,

Болтая довольно свободную чушь.

Кружилась от счастья и вин голова…

Со стула она поднялася едва

И ручку свою протянула соседу.

— Но надо же кончить свою нам беседу!

— Пойдемте. — Она прошептать лишь могла

И в спальню гусара к себе повела.

Прошли коридор, поднялись в мезонин

И заперлись в спальне один на один.

И Таня сама под влиянием хмелю

Его потащила к себе на постелю…

— Разденься же, Таня! — Он ей прошептал.

— Не надо, — бессвязный ответ прозвучал.

Но мы уже знаем, что бравый ротмистр

В сраженьях и с женщиной смел был и быстр,

Но женским капризам любил подчиняться:

— И правда, зачем нам с тобой раздеваться?

Ведь мне только нужно тебя да постель:

И в платье мной будет достигнута цель!

Отнимет лишь время нам эта возня,

А баб красотой удивишь ли меня?!

В подобной не раз я бывал переделке,

И мне попадались такие ли целки!

Вопрос ведь не в том-молода иль стара?-

Была бы хорошая только дыра!

И, к чести гусаров, сказать я могу,

Видали мы виды на нашем веку!

Меня маркитантки боялись в походе;

Не брезгал пололками я в огороде:

Подымешь подол ей-и тут же меж гряд

Отлично отмашешь и в перед, и в зад!

В столицах же душных твой милый гусар

К прекрасным девицам был вхож в будуар;

А летом, в деревне, во время стоянки,

Охотно ко мне приходили крестьянки…

Я к братии вашей ведь с юности слаб

И знаю все прелести девок и баб…

Бывало, в лесу, где-нибудь под кустом,

Иль в полдень, в Петровки, под свежим стогом,

Любил упражняться я только на голых, -

Я страстный любитель пейзажей веселых!

А в шелковых спальнях, быв юношей, сам

Совсем раздевал фешенебельных дам.

Мальчишкою бывши, я многое знал;

За это жестоко отец меня драл!..

Поднимешь девчонке короткую юбку

И в роще задашь ей изрядную щупку…

Пленяться я юношей пламенным мог

И шеей, и грудью, и гибкостью ног…

Теперь уж не то! и меня не прельстит

Ничьей наготы обольстительный вид!..

То ль дело — одним повелительным знаком

Поставить бабенку крестьянскую раком!

И вдвинуть коня осторожно, не вдруг!

Она из гусарских не вырвется рук!

Я знаю, уйдет у ней в пятки душа!..

Но терпит бабенка, стоит не дыша,

И, бестия, только сопит от блаженства!

Я в этой науке достиг совершенства,

До тонкости я изучил сей предмет,

И равного мне в эскадроне всем нет!

Так честью гусара клянусь тебе я,

Что наготой не удивишь меня!

Хозяин меня угостил здесь по-царски -

Хозяйскую дочь угощу по-гусарски! -

Но все же пришлось ей корсет расстегнуть,

А платье и юбки закинуть на грудь.

И Таню гусар уложил поперек;

Невольно любуяся стройностью ног,

Шептал с восхищеньем: "У этой канашки

Какие, однако, красивые ляжки!".

Но Таня была до забвенья пьяна,

И глупо ему улыбалась она.

Чего уж не делал гусар этот с ней,

С безмолвной и жалкою жертвой своей!

То слезет с нее, то вновь с хохотом вскочит,

То щиплет ей ляжки, о груди щекочет,

То ноги ей сдвинет, то вновь разведет

И с силой наляжет на грудь и живот!

Под будущим мужем трещала постель,

От страха и боли прошел Танин хмель,

Но бравый гусар с упоеньем и смаком

Ее на постели поставил уж раком,

Огромною лапой за стан ухватил

И сзади коня вороного впустил!..

Возил по постели туда и сюда, -

Но тут уже Таня моя от стыда

Упала в подушки без признаков чувства…

— Эх, жаль, что не все показал я искусство!

Ты, если бы даже пьяна не была,

Гусарской атаки б сдержать не могла!

С постели он слез. Причесал волоса,

Оправился… Было четыре часа…

Окно растворил он. Уж солнце всходило

И Волгу, и главы церквей золотило…

Прекрасна была гладь великой реки…

Расшиву тянули вдали бурлаки…

Он видел, как скрылся в сирени Эрот:

Не любит он ясный, румяный восход,

Когда пробуждаются воля и разум:

Ведь строги они к его милым проказам!

Холодный рассудок при солнце царит -

Эрот же, в сирени качаяся, спит.

Гусар беззаботно сигару зажег…

А в спальне лучей золотистых поток

Ворвался в окошко… Как вдруг в отдаленье

Труба прозвучала ему "выступленье"…

Как сердцу гусарскому звук этот мил!

Как весело, бодро ротмистр мой вскочил,

На Таню он даже теперь не взглянул -

И смело темницу свою отомкнул;

Платки привязал он к серебряным шпорам,

Спустился и тихо прошел коридором.

В гостиной же сонный слуга доложил,

Что "всех он гостей в три часа проводил".

…Наутро хватились-двух барышень нет,

Гусаров же бравых простыл даже след,

Полк вышел из города с ранней зарей -

Ужель дочерей он увлек за собой?

Хозяин-старик перемучил всех слуг…

Но ты утомился, читатель, мой друг?

И правда, пора бы давно уж кончать,

Да сам ты Пегаса надумал сдержать!

Но я рассказать приключенья той ночи

Старался, поверь мне, как только короче.

Хоть после, быть может, меня ты ругнешь,

Но все ж до конца ты поэму прочтешь!

Катюшу нашли под душистым кустом,

А Олю в беседке совсем нагишом… -

Господские дочки! ай! вот так потеха! -

Прислуга, шепчась, умирала от смеха…

И скоро весь город и целый уезд

Узнал, что наделал гусарский проезд.

Мужчины смеялись, во многих же дам

Ведь зависть закралась, красавицы, к вам!

"Когда угощает хозяин по-царски,

Так платят за это ему по-гусарски", -

Та фраза вертелась у всех на устах,

Когда говорили о бравых гостях.

Я кончил, читатель! Быть может, с тобой

Не встречусь я в жизни ни в этой, ни в той;

Куда попадем мы с тобой? — я не знаю,

В геенну ли ада иль в светлый мир рая?

А в этой-то жизни, клянусь тебе я,

Ей-ей, не хотелось бы встретить тебя!

Быть может, поэму мою прочитав,

В тебе пробудится горячий твой нрав:

Ты станешь кричать на правах гражданина,

Что следует спрятать сего господина

За эти "Проказы Эрота" в тюрьму,

Язык предварительно вырвав ему.

Ты эту поэму читать-то читай,

Ее критикуй, а меня не замай!

И пусть же раздумье тебя не тревожит,

Что автор с тобой познакомиться может!

Я сам всех знакомых терпеть не могу,

От новых же зорко себя берегу!

Итак, нам знакомиться вовсе не нужно!

Но, зная друг друга, расстанемся дружно,

И думай ты, также без дальних хлопот,

Что все написал здесь проказник Эрот.