Русский мат. Поэмы XVIII–XXI вв

Печальный Лермонтов в изгнаньи

Качал беспутной головой,

И лучших дней воспоминанья

Пред ним теснилися толпой -

Тех дней, когда в хаосе света

Он, в чине гвардии корнета,

Блистал средь дам непобедим,

Когда улыбкою привета

На Невском дама полусвета

Любила поменяться с ним;

Когда, окончив курс столичный,

Он получил диплом отличный

На праздность, жизни кутерьму,

Когда талант его огромный

Уж не грозил его уму

Ни скорбью о беде народной,

Ни философским размышленьем

О ближних, обо всем твореньи…

Он вспомнил, как его учили

В военной школе, как хвалили

И как ласкали все его.

И звон бокалов, сердцу милый.

И много… Впрочем, уж всего

И вспомнить не имел он силы.

Без правильного воспитанья

(Поэт наш матери не знал)

И без научного познанья

Пустой избрал он идеал.

Другой поэт его прельщал,

Что женщин всех любил не в меру,

И, следуя его примеру,

Он сладострастье воспевал.

Развратно-наглая кора

Стихи поэта покрывала,

И мысль серьезная бежала

От вдохновенного пера.

Писал свой вздор он с наслажденьем,

Ни в ком искусству своему

Он не встречал сопротивленья:

И не наскучило ему!

И под вершинами Кавказа

Изгнанник Питера сидел,

Над ним Казбек, как грань алмаза,

Снегами вечными блестел;

И, далеко внизу чернея,

Как трещина-жилище змея, -

Вился излучистый Дарьял…

И, полон смысла, весь сиял

Вкруг Божий мир; но, улыбнувшись,

На все блестящий офицер

Взглянул как светский кавалер

И, папироской затянувшись,

Презрительным окинул оком

Творенье Бога своего,

И на челе его высоком

Не отразилось ничего..

И перед ним иной картины

Красы живые расцвели:

В роскошной Грузии, вдали

Меж кущей роз среди долины

Тамара юная идет,

То черной бровью поведет,

То вдруг наклонится немножко

И из-под юбки вдруг мелькнет

Ее божественная ножка…

И улыбается она,

Веселья детского полна.

Еще ничья рука земная,

Вкруг талии ее блуждая,

Ее за сиськи не держала

И под подол не залезала.

И были все ее движенья

Так страстны, полны выраженья,

Что, если б Демон, пролетая,

В то время на нее взглянул,

То, прежних братьев вспоминая,

Он отвернулся б и вздохнул…

Вот тут-то Лермонтов очнулся…

Да! Тема найдена. В мгновенье

Неизъяснимое волненье

Стеснило грудь. Он оглянулся…

Пустынно было все вокруг…

И мысль греха родилась вдруг.

Поэт дрожал. Он вдаль смотрел,

И страстью взор его горел.

И долго сладостной картиной

Он любовался; цепью длинной

Пред ним катилися мечты:

Тамара — ангел чистоты,

И Демон-дух разврата злого, -

Не может смысла быть иного:

Грех — хуй, невинность же — пизда!

И вот мелькнуло вдохновенье,

Как путеводная звезда.

То был ли призрак возрожденья

Иль к прежней жизни возвращенье?

Он был сюжетом восхищен,

И фон картины был знаком.

В нем чувственность заговорила

Родным когда-то языком,

Кровь приливала с юной силой..

Шептал он: "Грешный мой сюжет

Не пользу принесет, а вред:

Народу будет он отравой,

А мне позором или славой..

Но нет! не посрамлю мундира,

Который с честью я ношу,

На удивленье всего мира

Совокупленье опишу!

Вот тема: девочку любую,

Невинную еще, младую,

Коварным словом искушенья

Привесть в такое возбужденье,

Чтобы сама она легла

И грешнику, хоть было б больно,

В порыве страсти добровольно

Свою невинность отдала"

Поэт-поручик тут вскочил,

Для вдохновенья подрочил -

Светился гений в томном взоре, -

И грешную поэму вскоре

Он для потомства настрочил

Всегда один скитаясь всюду

Мрачнее ночи. Демон злой,

Не будучи знакомым блуду,

Вдруг начал мыслить над пиздой,

Над тем, что этими сетями

Он всех людей ловил всегда

Без утомленья и труда

И был доволен их грехами.

Теперь он мыслил, пролетая

Над чудной Грузией в тиши,

Давно, давно греха желая

Для человеческой души:

"Я изобрел пизду для хуя,

Но лишь открытием своим

Мужчин и женщин всех балуя,

Я рай минутный создал им.

И как ночной порой ебутся

С восторгом жены и мужья,

Как ноги в воздухе трясутся,

Один лишь только вижу я!

А на заре со свежим духом

Мужчина хуй опять дрочит

И вновь по жопе, как обухом,

Мудями яростно стучит.

Хоть грех забавный их паденья

Успехом труд мой увенчал

Еще от первых дней творенья,

Но я доселе не встречал

Того, который бы с презреньем

Смотрел на секель и пизду,

Иль той, чтоб с тайным восхищеньем

Не посмотрела на елду.

А сколько жертв, тревог, сомнений,

Кипучей ревности и сил,

Проклятий, счастья и волнений

В пизду презренный мир вложил!

И хуй с отвагой боевою

К пизде стремится, как герой,

Своей рискуя головою

За то пожертвовать порой.

И не страшится он нимало

Ни шанкеров, ни трипперов:

Ебет везде и как попало -

В столовой, в будуаре, в зале

И сзади грязненьких дворов,

В пылу стремительного боя

Со всею прелестью манды,

Ебет он лежа, сидя, стоя,

Ебет на всякие лады.

Хуи пизде ужасно рады! -

В природе все ебется сплошь:

Ебутся звери, рыбы, гады,

Ебется маленькая вошь!

В пизде не зло находят люди -

Находят счастье и покой;

У них отрады полны груди

Одною только лишь пиздой.

Средь рабства низкого иль власти,

Среди богатства, нищеты,

Среди невзгоды и напасти

Для них пизда — одна лищь ты!

Досель скиталец бесприветный,

С тех пор как с небом во вражде,

Не мог отрады знать заветной

Я в человеческой пизде.

Свою отныне долю злую

Пора с лица земли стереть, -

Найду себе пизду по хую

И неустанно буду еть!"

Теченье мысли гениальной

Печальный Демон вдруг прервал:

В нем гордый дух опять восстал,

Что он пиздою идеальной

Свою натуру побеждал.

Встряхнувши гордо головою,

Кругом с презреньем он взглянул

И, недовольный сам собою,

Что чуть в пизде не потонул,

Расправил крылья и мгновенно

Куда не зная полетел,

На мир досадуя презренный

И на себя — что еть хотел!

Над спуском, где журча бежали

Арагвы светлые струи,

Утесы острые торчали,

Как одинокие хуи.

Давно между хуеобразных

Утесов этих дом стоял,

Широкий двор угодий разных

Себе настроил князь Гудал.

И этот край был чудным краем,

Там вечно розаны цвели,

И за конюшенным сараем

Грузинок пастухи ебли,

Словно цепные кобели.

Вот в этом уголке заветном

И приютился князь Гудал.

В теченьи жизни незаметной

Он прожил век и только ждал,

Когда прекрасная Тамара,

Его единственная дочь,

Пред мужем сбросит покрывало

И будет еться с ним всю ночь.

Тамара пышно выделялась

Среди толпы своих подруг

И хоть ни разу не ебалась,

Но все ж нисколько не смущалась,

Что ей готовится супруг!

В вечерний час, когда прохлада

Денницы заменяла зной

И жеребцов со случки стадо

Уже лениво шло домой,

Вокруг Тамары собирались

Подруги тесною толпой,

И все с кувшинами спускались

К Арагве светлой за водой.

И вмиг дремавшую природу

Далеко оглашали вдруг

Кувшинов звон, мутивших воду,

И песня стройная подруг.

Но час настал, когда Тамара

Должна была от них отстать,

Забавы бросить и узнать

Минуты страстного пожара…

Уж ею тайное влеченье

Овладевало средь ночей,

Она ждала уж много дней,

Когда жених приедет к ней,

И с ним ждала уж обрученья.

Готовый встретить Синодала,

Отец улыбкою сиял,

Что ебля дочери настала, -

Чего он пламенно желал.

Тамара ж, глядя на Гудала,

Была резва, как мотылек,

И очень часто подтирала

С пизды своей бежавший сок.

Она как на хую вертелась,

Необычайного ждала,

Чего-то страстно ей хотелось,

Дриснею жидкою срала…

Когда с огромнейшего хуя,

Излишек в заднице почуя,

Стремительно сорвется блядь

И полетит стрелою срать,

Заткнувши задницу рукою,

Земли не слыша под собою,

И вся дрожит, как в лихорадке,

Летел так Демон без оглядки,

Не зная сам, чего искал,

И все на свете проклинал!

Он был исполнен озлобленья,

И взгляд его горел враждой,

Уж он не тешился мечтой

Найти в пизде отдохновенье;

Души его больные раны

Опять вернулися к нему,

Но все задуманные планы

Не приводили ни к чему.

И, навсегда отрад лишенный,

Он над рекою пролетал,

Где дом в тиши уединенной

Гудала старого стоял.

Уж солнце село за горою,

Прохладный веял ветерок,

Ложились тени, легкой мглою

Оделся чудный уголок -

Жилище старого Гудала;

И бирюсовый неба свод

Заря румянить начинала,

Переливаясь в лоне вод

Арагви. Шумною толпой

Тамары резвые подруги,

Как будто преданные слуги,

К реке сбежали за водой.

И песня их рекой широкой

Лилась в прохладной тишине:

Она была о близком дне

Для их подруги черноокой,

Почти уж отнятой от них;

И лишь придет ее жених -

Они расстанутся тогда

С своей Тамарой навсегда.

Волною звуки разливались

По склонам гор и по скалам:

То замирали, то рождались

И плыли выше к небесам.

И Демон слышал те напевы,

Еще не слыханные им,

Но вот и чудный образ девы

Мелькнул нежданно перед ним:

И вмиг он тем теперь казался,

Каким еще недавно был,

Когда пиздою увлекался

И чуть себе не изменил!

Его бесстрастный взгляд доселе

Животной страстью вспламенел,

С решеньем твердым он хотел

С Тамарой на ее постели

Изведать то, за что хуи

Всегда в борьбе изнемогают

И часто с шанкером бывают,

Повеся головы свои…

Еще последний взмах крылами -

Решил его мятежный ум,

И он неслышно над скалами

Спустился, полон новых дум.

Пристал ли он к стране покоя?

Иль прежний образ принял свой?

Угас ли? Снова ль жаждал боя

С презренным миром и пиздой? -

Никто не знал его мышлений

И тайн сокрытого ума,

Он был вместилищем смешений,

В нем сочетались свет и тьма;

Пизда ли вновь его смутила

Иль образ девы молодой

Своею чудною красой?

Природа ль Грузии манила

Его под сенью отдохнуть

Широколиственной чинары? -

То голос неземной Тамары

Прервал его далекий путь!

В порыве страстного влеченья

Неизъяснимое волненье

В себе почувствовал он вдруг

Природа вся ему вокруг

Казалась чудною картиной,

И мысли перед ним тогда

Катились вереницей длинной,

Как будто за звездой звезда.

То стан Тамары, то пизда

Поочередно представлялись,

И мысли новые рождались,

И прежний Демон воскресал;

Но, новой жизнью облекаясь,

Он все же их не постигал.

Измучив доброго коня,

На брачный пир к закату дня,

Как в жопу выдранный крапивой,

Спешил жених нетерпеливый.

Богатый караван даров

За ним едва передвигался,

И без конца почти казался

С ним ряд верблюдов и волов.

Такую редкостную мзду

К ногам с любовью неземною

Спешил принесть жених с собою

Тамаре за ее пизду!..

Опасен, узок путь прибрежный:

Утесы с левой стороны,

Направо — глубь реки мятежной.

Уж поздно! На вершине снежной

Румянец гаснет; встал туман -

Прибавил шагу караван.

Но все ж навеял утомленье

Далекий каравана путь

И замедлял его движенье,

Моля немножко отдохнуть.

И мимолетное сомненье

Усталых путников тогда

Лишь было на одно мгновенье:

Они решили до утра

Себя за труд вознаградить,

Чтоб высраться и закусить.

И вот, с дороги отдыхая,

Жених Тамары Синодал

В палатке на ковре лежал

И все мечтал о ней вздыхая:

Мечтал, как будет еться он,

И, ебли план соображая,

Нежданно впал в глубокий сон..

Вдруг впереди мелькнули двое..

И дальше… Выстрел! Что такое?

Зловещий острых сабель звон,

Злодеев шум со всех сторон

Судьбу решили Синодала

И караван его даров, -

Лишь кровь потоками бежала

По склонам диких берегов?

В семье Гудала плач, рыданья,

Поносом общее страданье;

Толпится во дворе народ,

Не зная сам, чего он ждет

И беззаботную семью

Нежданно посетила кара:

Рыдает бедная Тамара,

Заткнувши задницу свою.

Грудь высоко и трудно дышит,

Слеза катится за слезой.

И вот она как будто слышит

Волшебный голос над собой:

"Не плачь, дитя! Не плачь напрасно!

Твоя слеза на труп безгласный

Живой росой не упадет!

Не встанет твой жених несчастный

И уж тебя не возъебет!

Мой хуй достойною наградой

За это будет для тебя, -

И упоительной отрадой

Пизда наполнится твоя!

Ведь страстный взор моих очей

Не оценит тоски твоей.

Что значат слезы бедной девы,

Что значат все ее припевы

И все девические сны

Для хуя этакой длины?..

Убит жених твой молодой,

Но член имел он небольшой -

Не плачь о нем и не тужи:

Таких хуев хоть пруд пруди!

Нет, слезы смертного творенья -

Поверь мне, ангел мой земной, -

Не стоят одного мгновенья

Совокупления со мной!

Лишь только ночь своим покровом

Твою подушку осенит,

Лишь только твой отец суровый,

Во сне забывшись, захрапит,

Лишь только, сняв все покрывала

И приподнявши одеяло,

Ты томно ляжешь на кровать -

К тебе я стану прилетать;

Гостить я буду до рассвета,

Сны золотые навевать.

Своей мошонкой, в знак привета,

Я буду ласково кивать.

Проникну смело под подол

И, выпрямив свой гибкий ствол,

Прильну к губам твоей пизденки,

Расправлю нежно волосенки

И секель твой моей головкой

Тихонько буду щекотать…

И долго будешь помнить ты

Меня и сладкие мечты!"

Лишь только ночь своим покровом

Верхи Кавказа осенит

И у грузинок под подолом

Струя по ляжкам пробежит,

Тамара слышит голос нежный

Уж снова ясно над собой,

И пальчик ручки белоснежной

Резвится над ее пиздой.

Всю ночь сомнительные грезы,

Желаний непонятных рой,

Решимость жертвовать порой

Своей невинностью и слезы,

Давно чредуясь по ночам,

Как страж, Тамару окружали

И сон ее далеко гнали,

Мешая смежиться очам.

Лишь перед утром сон желанный

Глаза Тамары закрывал,

Но Демон снова возмущал

Ее мечты игрою страстной:

К ее склонится изголовью,

Красой блистая неземной,

И взор его горит любовью

Пред обнаженною пиздой

Тамары. Полный искушенья

И предвкушая наслажденье,

Хуище Демона большой

Уже торчал дубиной длинной

И, словно друг пизды старинный,

Кивал своею головой!..

"Отец, забудь свои желанья,

Оставь угрозы и мольбы!

Тяжелый приговор судьбы,

Мои невольные страданья

И жизни жребий роковой

Навек мне чувства отравили

И мужа навсегда лишили!

Уж я теперь ничьей женой

Вовек не буду называться,

Не буду с мужем обниматься

В постели мягкой пуховой!

Супруг мой взят сырой землею,

Другому целку не отдам;

Скажи моим ты женихам,

Что я мертва для них пиздою!

Я сохну, вяну день от дня,

Отец, душа моя страдает,

Огонь по жилам пробегает…

Отец мой, пощади меня!

Не запрещай уединиться

В обитель дочери твоей,

Чтоб там она могла забыться,

Могла бы день и ночь молиться

До гробовой доски своей.

Уж не отдамся я веселью,

Уснувших чувств не разбужу

И перед брачною постелью

Своей пизды не обнажу!"

И в монастырь уединенный

Ее родные увезли

И власяницею смиренной

Грудь молодую облекли.

Но и в монашеской одежде,

Как под узорною парчой,

Все беззаконною мечтой

В ней сердце билось, как и прежде.

Пред алтарем, при блеске свеч,

В часы торжественного пенья

Знакомая среди моленья

Ей часто слышалася речь,

Под сводом сумрачного храма

Знакомый образ иногда

Скользил без звука и следа,

В тумане легком фимиама

Сиял он тихо, как звезда,

И звал с собою. Но куда? -

Тамара разгадать старалась,

Но лишь мучительно чесалась

Ее роскошная пизда.

Благословен роскошный край,

Где храм стоял уединенья,

Природы мудрое творенье

Земной там насадило рай:

Кругом сады дерев миндальных,

Жильцов пернатых стая в них,

Вершин сиянье снеговых

Кавказа гор пирамидальных.

Но, полно думою преступной,

Тамары сердце недоступно

Восторгам чистым. Перед ней

Весь мир одет угрюмой тенью;

И томный взор ее очей

Глядит куда-то в отдаленье

И целый день кого-то ждет -

Ей кто-то шепчет: "Он придет!"

Недаром сны ее ласкали,

Недаром он являлся ей

С глазами, полными печали,

И чудной нежностью речей!

Уж много дней она томится,

Сама не зная почему,

Святым захочет ли молиться -

А сердце молится ему

Утомлена борьбой всегдашней,

Склонится ли на ложе сна,

Подушка жжет, ей душно, страшно

И вся, вскочив, дрожит она..

Трепещет грудь, пылают плечи,

Нет сил дышать, туман в очах,

Объятья жадно ищут встречи,

Лобзанья тают на устах.

Неодолимое желанье

Изведать страсти чудный миг

Остановило ей дыханье:

Уж воспаленный ум постиг,

Что сладость страстного мгновенья

Неизъяснимо велика;

И ляжки жирные слегка

От черезмерного волненья

Смочились соком из пизды,

Как бы от налитой воды;

И пальчик, словно сам собою,

Расправил черный хохолок,

С присущей храбростью герою

В пизду воткнулся на вершок!

Вечерней мглы покров воздушный

Уж холмы Грузии одел;

Привычке сладостной послушный,

В обитель Демон прилетел.

И входит он, любить готовый,

С душой, открытой для добра,

И мыслит он, что к жизни новой

Пришла желанная пора.

Неясный трепет ожиданья,

Страх неизвестности немой,

Как будто в первое свиданье

Спознались с гордою душой.

О, кто ты, с исповедью страстной

Тебя послал мне ад иль рай?

Чего ты хочешь?

Ты прекрасна!

Но кто же… кто ты? — Отвечай!

Я тот, которому внимала

Ты в полуночной тишине,

Пред кем подол ты поднимала,

Чей хуй ты видела во сне!

Я тот, кто доброе все губит,

Кого живое все клянет,

Я тот, кого никто не любит,

Я тот, который всех ебет!

Я тот, кто девственницу губит,

Едва лишь целка подрастет,

Я тот, кого все жены любят,

Кого ревнивый муж клянет

Я царь невидимого царства,

Я грозный властелин родов,

Я храм обширный для коварства,

Я бич моих земных рабов?

Великий посреди подвластных,

Всегда трепещущих при мне,

Перед тобой волнений страстных

Не в силах скрыть. Я — раб тебе!

Твою пизду когда увидел,

Я был тогда же побежден:

Мой хуй был сильно возбужден,

И тех, кого я ненавидел,

Кто был противен мне всегда,

Я перееб бы без труда!

Ничто пространства мне и годы,

Я бич всех женщин молодых,

Я царь всех наций, я царь моды,

Я друг борделей, зло природы,

И видишь-я меж ног твоих!

Когда так чудно мне открыла

Твоя прелестная пизда

Мои ослепшие глаза,

Ключом горячим кровь забила..

Заклокотало… Я прозрел!

Мой хуй, всегда невозмутимый,

Тогда же в миг один назрел

И сделался большой дубиной!

Я все узнал. С того мгновенья

Пизда являться стала мне.

Я ждал довольно. Нет терпенья..

Мои распухнули муде!

Оставь меня, о дух бесчестья!

Молчи! — Не верю я врагу!

Тебе ли еть по-человечьи?

Нет, дать тебе я не могу!

Меня тотчас же ты погубишь,

Твоим словам не верю я,

Сказки: зачем меня ты любишь?

Зачем ты хочешь еть меня?

К чему вопрос? к чему сомненья? -

Ужель еще не знаешь ты

Страстей горячие стремленья

И пламень сладостной мечты?

Ужели ты не испытала

Немых восторгов мир иной

И ни под кем не трепетала

В минуту ебли огневой?

Одна лишь ты меня прельстила

Своей пленительной пиздой

И хую голову вскружила -

Могу ли еться я с другой?!

В пизде я толку знаю мало,

И верь мне, друг случайный мой,

Что я пизды не изучала

И спорить не могу с тобой.

Но, может быть, в своем стремленьи

Найти пизду хоть чью-нибудь

Меня ты хочешь обмануть

Красноречивым увереньем?

Клянись мне клятвою, достойной

Пизды нетронутой моей,

Клянись, что хуй твой беспокойный

В порыве сладостных страстей

Перед другой, как пред моей,

Не склонит головы своей!

Клянусь я первым напряженьем

Большого хуя моего!

Клянусь страданьями его,

Мудей жестоким воспаленьем!

Клянусь порывистым дыханьем

В минуту ебельных страстей,

Горячих уст твоих лобзаньем,

Постелью смятою твоей!

Клянусь блаженною истомой,

Когда, окончив сладкий труд,

Мы будем ждать забавы новой

Хотя на несколько минут;

Клянуся девственной пиздою

И разрушением ея,

Когда кровавая струя

Постель обрызжет под тобою!

Клянусь твоей манды опушкой

И черных пышнейших кудрей,

Твоею жопой, как подушкой,

Клянусь любовию моей!

Клянусь твоей истомой сладкой,

Клянусь я тайной бытия,

Клянуся бешенством я матки,

Клянусь зачатием ея.

Клянусь невинностью девицы,

Клянусь позором я блудниц,

Клянусь я мерзостью площицы,

Клянусь чесоткою яиц,

Клянусь потомством онаниста,

Его фантазией живой,

Клянусь я глупым гимназистом,

Дрочащим трепетной рукой.

Клянусь лесбийской я любовью,

Клянуся белями блядей,

Клянусь я менструальной кровью,

Клянусь эрекцией моей.

Клянусь грехом я мужеложства,

Клянусь растлением детей,

Клянусь развратом скотоложства,

Клянусь бессилием мудей.

Клянусь болезнями моими,

Рецептами профессоров,

Их инструментами плохими,

Невежеством всех докторов.

Клянусь мученьем от бужей,

От суспензория стесненьем,

Клянуся болями чижей,

Клянусь зловонным испражненьем,

Клянусь бесплодностью гондонов,

Клянусь я резью трипперов,

Шанглотов, шанкеров, бабонов -

Моих недремлющих врагов.

Клянусь я сифилисом грозным

И ужасом больничной сферы,

Клянусь раскаяньем я поздним,

Клянусь короной я Венеры.

Клянусь моею я головкой,

Моей залупой и уздой,

Твоею первою спринцовкой,

Моей последнею пиздой.

Отрекся я чистосердечно

От всех своих коварных дел,

Тебя отныне буду вечно

Я еть — то мой теперь удел.

Твоей пизды я жду как дара,

И на один хотя бы миг;

О, дай мне, милая Тамара,

Мой хуй, не бойся, не велик!

Не разорвет пизду кусками,

Твое дыханье не запрет,

Лишь встретится с ее губами -

И тотчас семя уж: сойдет.

Его без слез, без отвращенья

В пизде почуешь у себя,

Когда в отрадном упоеньи

Я сладко выебу тебя.

Уже сама тогда с мольбою

Свою манду подставишь мне,

Возьмешь мой хуй своей рукою

И поднесешь к своей пизде.

Оставь же все недоуменья

И бесполезные мечты,

Забудь людские наставленья

И всю бесплодность суеты,

Когда тебе я хуй задвину,

И плоть сойдет в пизду твою,

Познаний тайную пучину

Тогда постигнешь ты мою.

Толпу духов моих служебных

Я приведу к твоим ногам,

Тебя толпе червей мятежных

На посмеяние не дам.

И для твоей пизды кудрявой

Достану гребень золотой

И расчешу ее на славу

Своею собственной рукой.

Одеколоном и духами

Ее я буду полоскать

И над сырыми волосами

Эфирным веером махать!

Тебя всегда игрою дивной

Отныне буду забавлять,

И секель твой, довольно длинный,

Лезгинку будет танцевать!

Всечасно еблею приятной

Тебя я буду услаждать

И малафьею ароматной

Твою промежность поливать.

Я опущусь до самой матки,

Я поднимусь до потолка,

Я буду еть во все лопатки -

Ебись со мной! -

И он рукой

Не без заметного волненья

Подол Тамары заголил

И в миг один по назначенью

Хуище толстый запустил!..

Остановилося дыханье

В груди Тамары, и слеза

От нестерпимого страданья

Явилась на ее глаза.

Но Демон, жалости не зная,

Как будто мщенья час настал,

Все больше силы напрягая,

Тамару еть не оставлял!..

Непроницаемым туманом

Глаза подернулись ея,

А из пизды, как из фонтана,

Текла кровавая струя..

Она лежала без сознанья,

Покрылся бледностию лик, -

Вдруг душу леденящий крик

Закончил все ее страданья…

И понял Демон пресыщенный

Своей затеи весь исход,

Лишь взор его, опять надменный,

Упал на труп Тамары бренный,

Любви его несчастный плод.

И он неспешными шагами,

Болтая мокрыми мудами,

Из мрачной кельи вышел вон,

Где воцарился мертвый сон…

В то время сторож, спутник лунный

И неизменный друг ночной,

Свершал свой путь с доской чугунной

За монастырскою стеной.

Уж много лет старик сердитый

Обитель девичью хранил,

Уж: много верст тропой избитой

Он взад-вперед исколесил.

Но он до сей поры ни разу

Ночных гостей не провожал

И, видя Демона проказу,

С душевной злобою сказал:

— Теперь попробуй попытаться

Еще хоть раз один придти, -

Успел от рук моих убраться -

Постой же, мать твою ети! -

И он с собачьим озлобленьем

Быстрее путь свой продолжал

И, словно ради развлеченья,

Ебками гостя провожал.

Заутро сестры оросили

Тамару мертвую слезой

И в тот же день похоронили

Под сенью липы вековой.

Души враждебные стремленья

Проснулись в Демоне опять,

И он, не зная назначенья,

Как застаревшаяся блядь,

Торговлю кончивши, без крова

Живет подачкою одной,

Пустился в край далекий снова,

Навек прощался с пиздой.

Ему лишь триппер подарила

На память чудная пизда

И хую толстому отбила

Охоту еться навсегда!

Над Кайшаурскою долиной,

Ручей где горный вниз струился

Среди развалины старинной

Поручик Лермонтов мочился

Под мышкой рукопись торчала,

Рука уж хуй держать устала,

И красно-желтая моча,

Смешавшись с водами ручья,

В долину чудную бежала…

Он кончил… Гульфик застегнувши

И капли с пальцев отряхнувши,

Поэт великий на скале

Уселся с грустью на челе.

Свою поэму развернувши,

Ее он снова прочитал

И, так вздохнувши, рассуждал:

— Все дамы, "Демона" читая,

До сумасшествия дойдут,

От сладострастья изнывая,

Аршинный хуй искать начнут.

Мужья, Тамарою прельстившись,

Не станут жен своих стеснять,

За цепкой в поиски пустившись,

Начнут всех девок ковырять.

Все гимназистки, институтки,

Лишь только "Демона" прочтут,

Во все свободные минутки

Свечой дрочить тотчас начнут

Все классы общества захватит

Ебливой похоти порыв,

И "Демон" души всех охватит,

Как злой общественный нарыв.

Когда же общество созреет,

Когда народ наш поумнеет

И критик фокус мой поймет,

Пустым поэтом назовет,

То много лет уже пройдет, -

На свете целок уж не будет,

Хуй не будут уж стоять,

Лизать их бляди только будут,

Никто не станет вспоминать

Про дочь невинную Гудала.

Мне не нужна уж будет слава:

В земле уж буду я лежать,

Не захочу уж ни писать,

Ни есть, ни пить, ни петь, ни еть -

Я буду лишь вонять и тлеть.

А если правнук усумнится

В спокойствии души моей -

Напрасно! Мертвым ведь не снится

Ни грусть, ни радость прежних дней;

Скала Машуки иль Казбека

Мой прах уж будет сторожить,

И глупый ропот человека

Не сможет мир мой возмутить.