Русский мат. Поэмы XVIII–XXI вв

В дом ебли собрались хуи, пизды, пизденки,

Мальчишки, мужики, и бабы, и девчонки.

Наполнился весь дом ярующихся криком:

И ржут и скачут все в восторге превеликом,

Стремятся алчно все ебливу рать начать

И еблю славную в тот день повеличать.

Мущины, хуй вздроча, а бабы, раззадорясь,

Подскакивают там и заголясь по пояс;

Хуи хотят в пизды стократно плешь вонзить,

Пизды грозят хуям стократно их сразить,

И друг пред другом тут свирепеют, ярятся

И бодрственно хотят между собой сражаться.

Как львы голодные стремятся на тельцов

Иль как бойцы против подобных же бойцов,

Взаимственно хотят друг друга одолети

И друг над другом верх в побоище имети,—

Подобно так хуи, свою направя снасть,

Предзнаменуют всем пиздам прегорьку часть.

Теперь сражение кроваво началося,

Хуино воинство на пиздье поднялося,

Не инако оне с пиздами брань ведут,

Хуи, напав на пизд, без милости ебут

Дерут, ломают, прут, всем пасти затыкают;

По всем пиздам хуи, как молнии, сверкают,

В свирепости своей всех пизд нещадно рвут,

Ебеные пизды и стонут и ревут.

Потом станица пизд, собравшись, прибодрились,

Против нахальства их и сами воружились;

Разинув пастищи, хотят хуев сожрать,

Насунулись на них, хотят с плешь кожи драть,

И хамкают и жмут в горячности безмерной:

— Вот мы вам, ебакам, уймем жар непомерной,

Немедля пхнем в пизду и тем вас покорим,

Заставим нас ети и сотью повторим.

Старуха на печи на брань сию смотрела,

Желаньем и она к сражению кипела,

И мнит: — У девок, баб ебливой понедельник,

А у меня сей день подобно как сочельник.

Ворчала про себя: «Будь старость проклята,

Коль молодость моя навеки отнята;

Теперь хуи, пизды я зрю, как здесь ебутся,

А у меня, глядев на них, лишь слюнки льются.

Пизда кобылою, а хуй, как мерин, ржет;

Зря все теперь сие, кого не разожжет?

Здесь все теперь пизды алчбой к хуям пылают,

В кровавой пене все, а знай лишь подъебают;

А я на старости сего дня не причастна,

Все ныне счастливы, лишь я одна несчастна.

Куда я, бедная, при старости гожусь?

Бывало, зря меня, мущины обожали:

Именье, похвалы вседневно умножали;

А ныне уж никто ко мне не подбежит,

И бедная шантя сгорюняся лежит.

Прошли те времена, объяла ныне старость,

И похоти уж нет: пропала вся и ярость.

О, рок! о, грозный рок! жестокая судьба,

Лишилась я тебя, сладчайшая етьба.

Никто не хочет зреть пизду мою горюху,

Никто не ободрит, не поебет старуху.

Как вспомнить мне без слез прошедши времена

И как забыть мне то, как я поебена?

О ты, прекрасный хуй, твоя фигура шилом,

Ты в первой раз поеб не инако, как с мылом.

Запестоватой хуй, и ты ебал с трудом,

По жопе колотя и килой и мудом.

А ты, предлинной хуй, хотя ты был и тонок,

Однако доставал до сердца и печенок.

Тебе, Аникин хуй, страшилище пиздам,

Колику честь, хвалу, почтение отдам?

Я помню то, как ты престрашной хуй всарначишь,

Наслюнивши елдак, в пизду ты запендрячишь,

Нельзя после того ни пернуть и ни бзднуть,

Вкокляшишь плотно так, что трудно и вздохнуть.

Довольно от тебя пизда мук потерпела,

От ебли мне твоей и смерть было приспела,

Принуждена на пуп накидывать горшок,

Ты сделал мне пизду, как нищего мешок.

О вы, хуи! хуи! для пизд потребна сбруя,

На что б была пизда, коль не было бы хуя?

Вы для меня милей вещей на свете всех,

Вы превосходите веселых всех утех,

Я с вами зачала етись с осмова году,

Еблась без робости, а не было и плоду,

Еблась я всячески, етися зла была,

Нередко и сама я мужеск пол ебла,

Я, на хуи сев пиздой, на нем торча красуюсь

И, будто по шесту прискакивая, суюсь.

Еблась в перед и зад, еблась с двоими вдруг,

Каким-то я хуям не делала услуг?

Ебал меня солдат, ебали и дворяне,

Попы, подьячие, монахи и крестьяне,

Ебали старики, ебали молодцы,

Ебали блинники, ебали и купцы,

Ебал столяр, портной, и слесарь, и сапожник,

Цирюльник и купец, извощик и пирожник,

Чуваши и мордва и разные орды,

Отведал всякой род, каков смак у пизды;

Ебали и слепцы, ебали и хромые,

Ебли безрукие, кривые и немые;

Бывало, коль нельзя хуйка когда достать,

Старалася в пизду свой палец заточать,

Иль вялу колбасу, иль точену коклюшку,

Иль свеклу, иль морковь, иль коренну петрушку.

А ныне, ах! увы! лишилася утех;

Хотя бы и еблась, но мал бы был успех;

Коль ярости уж нет и не могу я еться,

Куда теперь, шантя, куда с тобой мне деться?

Я б с радостью к тебе приставила врача,

Которой бы поеб, склав ноги на плеча,

Да как присунусь я к хуям с пиздою лысой,

Всяк скажет мне: поди ебись, старуха, с крысой.

По сих словах тогда каких искать отрад?

Вить должно от стыда бежать с пиздою в ад.

Где делась молодость и где девалась ярость?

Прошли ебливы дни и наступила старость.

Вот так-то наша жизнь минется в свете сем,

Все смерти подлежим, и быть нам прахом всем,

Весьма короток век, и все то уж минется,—

Почто ж беречь пизду, коль в младости не еться,

Почто ее, почто без ебли изнурять?

Коль случай есть етись, не надобно терять.

Я мнения сего и днесь еще держуся,

Пускай ебут меня, за то не осержуся.

Коль молоды так все, ебитесь повсечасно,

Грешно на свете жить, и пить, и есть напрасно.

Я вот как смолоду поныне жизнь вела:

В ебливых подвигах неустающ была,

Носила пиздорык, и хлюсти мне бывали,

Насмешники свечи в пизду мою вбивали,

Но все перенесла, считая трын-травой,

Пренебрегала всем: насмешкой и молвой,

И можно ль ныне мне, состарився, не рваться,

Знав точно то, что уж до смерти не ебаться?

Вот сколько нам теперь от старости плода,

Забыта бедная старушечья пизда,

Не так, как вижу здесь ебущихся встоячку,

Иные тешутся на лавочке влежачку,

Иные на полу ебутся на боку,

Иная задом прет пиздою к елдаку,

Иные в жадности «еби, еби» кричат,

«Широкие пизды», «мал хуй» о том ворчат.

Я вижу всех теперь в поту, в жару, в задоре,

А мне осталось, зря на них, сказать: о, горе!..

Но тщетно буду я отсель на них зевать,

Так с грусти лягу я теперь опочивать,

Пускай они, пускай, коль силы есть, дерутся,

Пускай они хоть все до смерти заебутся,

Я вижу, что у них жестока к ебле рать,

Но мне совместницей не быть, ети их мать».

А между тем, когда старуха размышляла,

В то время между пизд с хуями брань пылала;

В ебливой дом вошли тогда хуев полки,

Сомкнувшись дружно все и скинувши портки,

Порядка не теряв в бою и в гневе яром,

Кричат они — Мы еть сюда пришли вас даром!—

Ебут, и прут, и рвут, лишь с пизд летят клочки,

И дерзко им грозят: — Прескаредны сверчки,

Мы всем вам наглухо пизды законопатим,

Не только что хуи, муде и килы впятим…—

Трепещут уж пизды, зря близкую беду;

Но вдруг увидели задорную пизду,

Которая спешит к пиздам на помощь с войском,

Напыщася идет в наряде вся геройском,

Прифабрила усы и, секель приточа,

На самой толстой хуй, кричит пиздам, вскоча:

— Вы слушайтесь меня и все мне подражайте,

Насуньтесь на хуи, как конников, седлайте,

Поедем мы на них брань люту окончать,

И в эту ночь хуи не будут уж торчать,

Мы точно победим, теперь уж мы не пеши…—

Муде содрогнулись и в ужасе висят,

Пизды тогда хуев, как снопики, валят,

Между хуев и сил и бодрости не видно;

Мудам и килам всем гораздо стало стыдно,

Бегут и кажут тыл, не думав о стыде,

Бегут и прячутся, где спрятались муде,

Победу уж пиздам и поле уступают,

Хуерыками все презельно истекают;

Пизды, героями перед хуями став,

Все хорохорятся, усы свои подняв.

Но побежденные хоть поздно, да очнулись;

Хуи, муде тотчас со жопою сшепнулись,

Чтоб стряпчего к пиздам хуй доброй отрядить,

Дабы пизды хуям престали зло вредить.

Послать истребовать у мокрых пизд им миру,

Со стряпчим к ним пошлем в дары заплешна сыру.

Отправлен стряпчий в путь, предстал пред пизд, трясясь,

Повеся голову, пред ними застыдясь,

Однако отдал он поклон гораздо низкой.

Тогда от пизд к нему предстал тут секель склизкой

И стряпчему изрек: зачем приполз он к ним?

Но всякой хуй привстал лишь смирно перед ним,

Такую начал речь: — Победы ваши громки,

Мы, ебши вас, себе все нарвали печенки,

У многих шанкеры, хуерыки текут,

А у иных чижы в жупилове поют,

Иных жестокие бабоны одолели,

У многих прорвались, у многих недозрели,

Того мы ради бьем челом дать мир для нас,

Хуи, как лыки став, ети не могут вас,

Понеже в слабости теперь от злого рока,

Бабон, и шанкера, и кровяного тока,

А как излечимся, готовы мы вас еть.—

Хуину секель речь легко мог разуметь,

Сказал ему: — Сейчас скажу о том махоне,

Она теперь площиц бьет, сидя на балконе.—

Пан секель, обратясь, перед махоней стал

И просьбы хуевы подробно просвистал.

Махоня, сжалившись над скверными хуями,

Мигнула секелю, прикрыв его усами:

— Коль принесли хуи повинную пиздам,

Скажи, что я даю им мир; ступай к мудам.—

Пришедши, секель пан ко стряпчему хуину:

— Вам мир махоней дан. — Тут хуй, нагнувши спину,

Отвесивши поклон ходатаю за труд

И подаря ему площиц от старых муд,

Отправился к хуям со радостною вестью,

За что был награжден достойной хую честью.

От радости хуи окрасили муде,

Шприцуют, парят плешь, не думав о пизде.

Не мене и для пизд мир таковой полезен,

А особливо для шантей широких безен,

Которые из них труды в етьбе несли,

От коих на шантях и шишки поросли.

У инных пиздорык и сукровица с белью,

Так должно и пиздам пристать к врачебну зелью.

Теперь хуи, пизды в желаемом миру,

А также и муде, поджавшись под дыру,

Всеобщей радостью с шепталихой ликуют

И, как лечиться им, между собой толкуют.