Казак и Корсар. «За нас с тобою и за хрен с ним!»

Вечером первого дня работы выставки Корсар с Наташей и Казак решили поужинать в ресторане, не там, где для российской делегации были оплачены столики с набором дежурных блюд, а в более дорогом зале. Корсар заявил, что может себе позволить угостить свою девушку и своего старого друга чем-нибудь более пристойным, и они с радостью согласились.

Весело разговаривая, они двинулись через внутренний дворик гостиницы, оформленный как кусочек «висячих садов», с пальмами, виноградом и фонтанами, и вдруг Казак остановился как вкопанный. Корсар, увлеченный разговором с Наташей, с размаху влетел в его спину.

— Ты чего? Бензин кончился? — удивленно начал он, но Казак, не отвечая на вопрос, схватил Корсара за плечо:

— Гляди… Вон идет пузатый мужик в синей форме…

— Ну? Погоди, погоди… Точно! Наташка, постой тут минутку, а? — И с этими словами оба летчика сорвались с места, направляясь наперерез увиденному Казаком «пузатому мужику».

Тот шел, углубленный в свои мысли, и лишь когда Корсар догнал его и похлопал по плечу, поднял глаза. Поднял и оторопел.

— Здравствуйте, месье Хомяк! — радостно поздоровался Казак. — Какими судьбами?!

— Здравствуйте… — ошарашенно проговорил тот. Что-что, а эти лица он здесь увидеть не ожидал. Не ожидал, да и не хотел…

Андрей Петрович Маланец не всегда был владельцем маленькой авиакомпании. Еще совсем недавно он имел солидное военное звание и, несмотря на возраст, считался одним из самых лучших воздушных бойцов дивизии, да и округа тоже. Но чем дальше он служил, тем сильнее его тянуло к другой жизни, к жизни, в которой он сам будет себе хозяин, где ничей приказ не заставит его безоговорочно подчиняться…

Деньги не были для него целью, они были средством достичь этой независимости. Еще в давние, теперь уже почти забытые времена существования СССР он сумел совершенно легально стать вполне обеспеченным человеком, а когда материальная состоятельность перестала быть поводом для бесконечных проверок со стороны ОБХСС, КГБ, милиции и парткома, развернулся вовсю. За участие в войне на Балканах он получил один из своих последних крупных заработков.

В отличие от Дедушки, Казака или Корсара «пилот Хомяк» так и не принял близко к сердцу трагедию народов Сербии и Македонии, Хорватии и Боснии, вовлеченных в братоубийственную войну. Он выполнял определенную работу за определенное вознаграждение. Размеры оплаты Хомяк считал вполне достойными и соответственно с этим и воевал в полную силу своего умения. Когда же в длинной цепочке, по которой трансбалканские деньги приходили к летчикам, начались сбои, Хомяк посчитал свою работу слишком ценной, чтобы выполнять ее на общественных началах.

Из четверых летчиков эскадрильи он оказался единственным, кто уехал тогда в Россию. Дедушка сразу дал понять, что считает Хомяка трусом, да и парнишка Казак тоже — промолчал, но так посмотрел в глаза… Один лишь одноглазый командир Корсар не побрезговал пожать ему руку на прощание.

Тогда, да и до сих пор, он считал себя правым. Но желания встретить боевых товарищей, которое терзало после Сербии Казака или Корсара, у него никогда не было, и поэтому сейчас он даже и не знал, что сказать, да и вообще, как себя вести.

— Ты как сейчас, где? — по-прежнему радостно спрашивал Казак и, не ожидая ответа, предложил: — Мы тут в ресторанчике посидеть собрались, так давай с нами, а? Вот ведь встреча!

— Да, да, очень рад, — запинаясь, заговорил Хомяк, избегая глядеть на Казака. — Только у меня сейчас это… Деда тут есть, у меня ведь авиакомпания… Встречи назначены… Давайте как-нибудь потом? Да и вообще, стоит ли — все-таки по контракту конфиденциальность должна быть. Мало ли, вдруг кто узнает…

Казак осекся. И уже совсем другим голосом произнес:

— Да, пожалуй, действительно не стоит. Корсар почувствовал, что в парне начинает закипать обида, такая же искренняя, как секундой назад радость. Он дернул Казака за плечо и, не обращая внимания на Хомяка, повернул и повел его обратно к Наташе.

— Что, друга встретили? — поинтересовалась девушка, и Корсар ответил:

— Да нет, пожалуй, — и Казак добавил с горечью:

— Обознались…

Неприятный осадок от встречи с Хомяком остался в душе обоих летчиков на весь вечер. Несмотря на праздничную обстановку ресторана и действительно вкусные, хотя и обжигающие рот блюда, разговор у них не клеился, и Наташа вскоре откровенно заскучала, а заскучав, обиделась на кавалеров. Просидев за столиком около получаса, она не выдержала и заявила, что у нее болит голова, что завтра много работы, и вообще она не видит смысла убивать время дальше. Корсар вызвался проводить ее, но она отказалась и быстро ушла, независимо постукивая каблуками по мраморным плитам пола.

— Ох, надо было Хомячине в морду съездить, — сообщил Казак, посмотрев ей вслед. — И нам настроение испортил, а через нас — и ей тоже.

— Не бери в голову, — успокоил его Корсар, — Наташка, она как порох. Вспыхнет так, что ой, а через полчаса прямо такая милочка…

— М-да… — Казак глянул на стоящую на столике бутылку с дорогим легким вином, взятым ради девушки, и поморщился. Корсар понял его мысль и взмахом руки подозвал официанта. Тот явился мгновенно и, быстро оценив обстановку, жестом фокусника перегнул папку с меню, потом еще раз и лишь потом подал ее гостям. Теперь меню в папке оказалось на русском языке, и по-русски же было напечатано сверху:

«Уважаемые господа Администрация просит предупреждаться: употребить спиртное напитки в большом количестве на территории Эмирата Дубай возможно с без последствий в не Общественных места».

Глянув через плечо Корсара, Казак присвистнул:

— Это ж сколько денег надо иметь, чтобы в большом количестве употребить-то? Они что, озверели?

— Это ж Восток, дело, как известно, тонкое, — ответил Корсар и сделал заказ. Пол-литра «Старой Московской» облегчили его кошелек на сумму, которой в Москве хватило бы, чтоб в стельку напоить компанию из трех человек, да и еще и на утреннее пиво осталось бы.

— Мусульмане, одним словом, — продолжил он, — Вас-то, наверное, на спецсамолете не шибко таможня трясла, а на нашем рейсе что творилось… Мужичок, со мной рядом летевший, только в самолете узнал, что водки больше двух литров на рыло с собой нельзя ввозить. Так он, чтобы врагу не доставалось, принялся ее прямо по ходу дела изничтожать.

— И как? — с сочувствием к неизвестному мужичку спросил Казак.

— Известно как. Пришлось выводить под белы руки. Причем, что интересно, одну лишнюю бутыль он-таки уговорил, а вторую только до половины осилил. Так эти полбутылки у него изъяли, опечатали и расписку дали. Мол, на обратном пути отдадут.

— А кому расписку-то дали, ведь он же лыка не вязал, говоришь?

— Я рядом случился, мне и дали. Так ведь мужичок наутро очухался и за распиской пришел. Чтоб его кровное добро не пропало. Хозяйственный такой, навроде Хомяка.

— Да уж, — помрачнел Казак. — Времени даром не тратил…

Он хотел еще что-то сказать, но официант принес запотевшую бутыль, одним артистическим движением открутил пробку, предупредительно разлил по стопкам первую порцию и исчез.

— Эк их тут выдрессировали, — усмехнулся Корсар и поднял стопку.

— Давай, Казак, за… За нас всех. За Деда, за нас с тобой и даже за этого куркуля толстопузого. Все-таки как ни крути, а свое дело мы сделали.

Они чокнулись, выпили, осадили мудреным салатом — при желании в нем можно было разглядеть несколько кусочков соленого огурца, так что в качестве закуски этот салат хоть как-то соответствовал русским традициям.

Казак повертел в руке пустую стопку и тихо спросил:

— Слушай, Пират, вот ты сказал: мы на Балканах свое дело сделали. Сказал ты хорошо, а вот если честно, сам-то как думаешь? Я иногда задумываюсь: а сделали ли мы там чего-нибудь… Ну ясно — нашими стараниями там на сколько-то больше танков у хорватов погорело. Американы кой-чего тоже недосчитались, как это у них говорится, деньги налогоплательщиков… Но по большому счету: мы там не зря были, а?

Корсар молча разлил еще по одной и только после этого заговорил:

— Нет, Казачина, не зря. Помнишь наш последний вылет? Я ведь тогда, после того как катапультировался, очень удачно приземлился. Представляешь: деревушка или поселок, площадь, кафана, столики под открытым небом. В четырех километрах к югу вовсю идет стрельба, а за столиками сидят и пьют пехотинцы из резерва — последнего резерва, заметь. С ними офицеры тоже, сидят… И все знают: часа через два, а самое большее к вечеру, им идти. туда же, за четыре километра к югу. А после них идти будет уже некому, понимаешь, вообще некому! И не то чтобы они там все герои, солдатня как солдатня, в другой раз из них половина бы с удовольствием разбежалась — да только им и бежать некуда, все уже под хорватами да босняками. Корсар потянулся к стопке, но брать ее не стал.

— И вот прямо на них с неба опускается парашют, а под парашютом болтаюсь я. Отцепил купол и, как был, туда же, к столикам, потому что у меня ситуация такая же: база разгромлена, бежать некуда, остается только сидеть и ждать… Был, конечно, вариант, что прилетит друг-волшебник в голубом вертолете — но будет он еще и в голубой каске. И поступит со мной, как с наемником, по всем международным соглашениям. Словом, сел я там за столик и заквасил с этими ребятами. Сидели так до вечера, потом до утра, потом до полудня. Не то чтобы пьяные были все, а такое, знаешь, странное состояние: вроде мозги ясные и руки-ноги слушаются, а восприятие перекошенное. Так вот, к полудню следующего дня даже с этим перекошенным восприятием мы поняли: что-то изменилось.

Корсар вздохнул:

— Ты не поверишь, наверное, но словно вот давило что-то сверху долго-долго, а потом этот гнет сняли. Никто еще не знал ничего, а камень с души упал. Не знаю, чем это объяснить… Уже потом стало известно, что янки повернули оглобли и начали эвакуацию своих экспедиционных сил. Вот тут-то пьянка и пошла, да такая, что чуть эту деревню не сожгли к чертям собачьим. А я там как бы ни к чему не прислоненный. Потом машина пришла, раненые там, несколько здоровых бойцов, и над ними старшим — наш особист разлюбезный, Малошан. Ободранный, рука на перевязи, но рожа… Никогда б не подумал, что он умеет так улыбаться. Вот он-то мне на радостях и рассказал, что американов в основном достали потери, которые они от авиации понесли. Трансбалканцы, хоть и были на грани военного краха, напоследок им так вмазали, что мало не показалось, хотя и потеряли на этом почти все, что у них осталось. А теперь вспомни, кто АВАКСа тогда валил? Но самая штука была в том, что штатники сами не поверили в полный разгром сербских ВВС. Наш последний вылет как раз и укрепил американов в мысли, что их и дальше будут валить. Он наконец приподнял стопку:

— Так что будь уверен. Мы не зря там были. Что по маленькому, что по большому счетам. Будь.

— Будь, — согласился Казак, и Корсар закончил:

— А что до Хомяка — ему, наверное, от природы не дано что-то чувствовать, кроме своего собственного благополучия. Осуждать за это глупо. Он ведь не струсил, не предал — просто сделал свое дело от и до. А взваливать на шею что-то сверх того… Посчитал, прикинул и не стал.

— Может, ты и прав, — кивнул Казак. — Наверное. Только я знаю одно: если мне когда-то еще раз придется идти в бой, то я не хотел бы делать это в паре с Хомяком. Да и тебе не пожелаю. Тебя будут убивать, а он будет считать, прикидывать…

— Ладно, хватит о нем, Казак. Ты таких людей презираешь, я пытаюсь воспринимать как есть, а на самом деле от нас тут ни хрена не зависит. Хомяки были, есть и будут хомяками, и ничего с этим не поделаешь. Давай по последней и пойдем по домам. Завтра очередной день, опять крутиться придется, только успевай. Ну как? За нас с тобою и за хрен с ним!

Казак, соглашаясь, поднял стопку и больше про Хомяка не заговаривал.

Загрузка...