Русско-польские отношения и политическое развитие Восточной Европы во второй половине XVI – начале XVII вв.

Элекция 1587 года

3 лекционный сейм начинал свою работу летом 1587 года в напряженной обстановке. Как и в моменты предшествующих «бескоролевий», господствующий класс Речи Посполитой в 1587 г. оказался расколотым на ряд политических группировок, среди которых «промосковский» лагерь был самым большим, но отнюдь не самым монолитным. Наиболее опасным соперником этого лагеря была сильная группировка, во главе, которой стоял коронный гетман п канцлер Я. Замойский. Вокруг него объединилась значительная часть коронной магнатерии (краковский воевода А. Тенчинский, маршалок коронный А. Опалинский и целый ряд других воевод и каштелянов); коронному канцлеру оказала широкую поддержку шляхта южных воеводств Короны[598], а также значительные группы шляхты Великой Польши — Серадзского воеводства и Мазовии. На стороне Я. Замойского выступили также шляхта и города королевской Пруссии[599].

Все эти группы магнатов и шляхты объединились вокруг коронного канцлера под старым популярным лозунгом выбора Пяста; но с наступлением лета это объединение стало все более склоняться к тому, чтобы поддержать кандидатуру шведского наследного принца Сигизмунда Вазы, племянника по женской линии последнего короля из дома Ягеллонов — Сигизмунда II[600]. Когда этого кандидата, выдвинутого первоначально вдовствующей королевой Анной, поддержали объединившиеся вокруг Я. Замойского магнаты и шляхта, шансы на его победу в «бескороловье» резко возросли. В перечне «прибытков», составленном в окружении королевы Анны[601], а позднее в памфлетах, написанных близкими к Я. Замойскому[602] политиками, формулировался целый ряд причин как внутреннего, так и главным образом международного порядка, которые склоняли указанный выше группировки к поддержке шведского кандидата. Из внутренних причин наиболее существенным было соображение, что католический и одновременно принадлежащий к протестантской династии правитель будет держаться принципов веротерпимости.

Более весомыми были доводы международного порядка. Прежде всего во всех сочинениях, написанных в пользу шведского кандидата, подчеркивалось, что выбор шведского принца дает возможность включить в состав Речи Посполитой Эстонию и тем утвердить полное господство польско-литовских феодалов в Прибалтике. Одновременно отмечалось, что сотрудничество со Швецией позволит Речи Посполитой создать собственный флот на Балтийском море, используя шведское кораблестроение и металлургию, с одной стороны, и польско-литовские людские ресурсы — с другой. Наряду с этим в памфлетах указывалось, что выбор шведского кандидата позволит Речи Посполитой сохранить мир с Турцией и создаст основу для заключения направленного против России польско-шведского союза, который будет способствовать успешному осуществлению наступательной политики Речи Посполитой на востоке.

Сопоставляя высказывания этих памфлетов с суждениями политиков на элекционных сеймах 70-х годов XVI в., следует как будто прийти к выводу, что в отношении польско-литовских феодалов к шведскому королевству наступили существенные изменения и это государство, ранее не рассматривавшееся как серьезный политический партнер, теперь стало расцениваться как крупная политическая сила, сотрудничество с которой может принести значительные выгоды Речи Посполитой. Анализ деятельности Я. Замойского и политиков его круга на элекции позволяет внести существенные коррективы в эти представления, основанные на изучении памфлетов.

Несомненно, одним из главных моментов, склонявших влиятельную фракцию польских феодалов к идее соглашения со Швецией, были расчеты на окончательное решение вопроса о Ливонии. Не случайно требование передать Речи Посполитой Эстонию было включено в подготовленные этой группировкой «pacta conventa», а Я. Замойский и другие сенаторы его лагеря приложили большие усилия к тому, чтобы заставить шведских представителей это требование принять[603]. Ряд ораторов отметили также, что выбор шведского кандидата позволит сохранить мир с Османской империей[604]. Однако идея военно-политического союза со Швецией, направленного против России, не нашла отражения ни в выступлениях ораторов[605], ни в проекте «pacta conventa». Это, разумеется, не значит, что Я. Замойский и поддерживавшая его группировка отказались от планов экспансии на Восток. Политическая деятельность коронного канцлера и феодалов Русского воеводства по окончании третьего «бескоролевья»[606] ясно говорит об их стремлении вернуться к политике Батория.

Отрицательное отношение лидеров этого лагеря к кандидатуре царя также свидетельствует о стремлении решать восточную проблему не дипломатическими, а иными средствами. Они, конечно, учитывали, что шведский принц на польском троне будет оказывать поддержку планам наступательной политики на Востоке. Более того, они были не прочь обеспечить себе помощь шведского правительства при возобновлении войны с Россией. Так, в 7-й статье «pacta conventa» фиксировалось обязательство шведской стороны предоставить Речи Посполитой порох, ядра и другие средства вооружения для ведения войны против России[607]. Но о заключении союза со Швецией речь не шла.

Такая постановка вопроса ясно показывает, что по существу принципиального изменения оценок не произошло и польские политики не считали Швецию серьезным политическим партнером в своей будущей борьбе с Россией. Мотивы, определившие выбор Сигизмунда Вазы, были по существу теми же, что в 1575, г. определили выбор С. Батория. В обоих случаях речь шла о правителе одной из соседних с Польшей, но второстепенных по своему политическому значению держав, выбор которого помог бы сохранить установившийся внутри и внешнеполитический (антирусский и протурецкий) курс. Не случайно шведского кандидата поддержали по существу те же группировки феодалов Короны, которые в свое время сыграли решающую роль в выборе С. Батория. Разница состояла в том, что если Баторию выбор на польский трон не принес убытка, то шведский кандидат за свой выбор должен был уплатить дорогую цену — отдать Речи Посполитой прибалтийские владения шведского королевства. Чтобы заставить шведскую сторону пойти на это, в ход была пущена угроза, что в случае отказа принять поставленные условия польский трон может попасть в руки такого противника Швеции, как царь, а польско-русский союз означает гибель для шведского королевства[608]. В таком образе действий польской дипломатии выступала тенденция трактовать Швецию как государство, которое в данной ситуации вынуждено подчиняться пожеланиям польских политиков.

Шведское правительство оценивало ситуацию иначе. После окончания Ливонской войны, которая принесла Швеции Северную Эстонию и русские новгородские пригороды, шведские феодалы уже не расценивали положение своего королевства как критическое, а завоевание польского трона не выступало в их размышлениях как единственное средство спасения. Напротив, под влиянием достигнутых успехов у них возникали планы распространения шведских границ дальше на восток; они начинали поглядывать на Речь Посполитую как на опасного конкурента, который может утащить из-под рук предназначенную им русскую добычу. Для этой новой линии было показательно, что первоначально Юхан III ответил отрицательно на поступавшие из Речи Посполитой предложения выставить на выборах кандидатуру своего сына. Лишь под влиянием сообщений о складывании в стране сильного «промосковского» лагеря шведская позиция изменилась[609].

Однако принятое решение вовсе не означало, что Юхан III готов был ради избрания сына пойти на те крупные уступки, которых добивалась польская сторона. Так, шведское правительство упорно отвергало предложения уступить Эстонию Речи Посполитой, соглашаясь в крайнем случае, чтобы обеспечить выбор Сигизмунда, лишь дать неопределенные обещания рассмотреть этот вопрос в будущем[610]. Стремясь добиться того, чтобы эстонский вопрос был снят с обсуждения, а внешняя политика Речи Посполитой была направлена в желательную для шведских феодалов сторону, шведские политики в своей агитации на элекции настаивали на идее союза обоих государств против России, подробно описывая те выгоды, которые этот союз может принести польско-литовским феодалам.

В «артикулах», распространявшихся на элекции шведскими послами[611], подчеркивалось, что «таким соединением двух крепких королевств» Россия будет ослаблена, а к победителям отойдут Псков и Смоленск. Одновременно шведский военный флот захватит Архангельск и прервет торговые связи между Россией и странами Западной Европы «и в том Московскому государству убыток великой будет». В еще более резкой форме эти заверения были сформулированы в речи шведских послов перед собравшейся на элекции шляхтой[612]. В этой антирусской коалиции руководящую роль должна была играть Швеция, но на этом шведские политики в тот момент избегали сосредоточивать внимание, и лишь в будущем такой политический курс мог породить раздоры между шведским правительством и польско-литовскими феодалами. На данном этапе обе стороны, шведские дипломаты и сторонники Я. Замойского, действовали согласованно, и это понятно, так как положение в начале элекции было не таково, чтобы можно было рассчитывать на быстрый выбор Сигизмунда Вазы.

Бесспорно, с переходом в шведский лагерь группировки Я. Замойского за шведским кандидатом стала крупная политическая сила, а родственная связь шведского принца с Ягеллонами давала ей в руки мощное орудие агитации среди шляхты, традиционно привязанной к династии Ягеллонов. Однако с началом элекции за коронным канцлером следовала все же меньшая часть шляхты[613]. Кроме того, в рядах его группировки отнюдь не было полного единства. Смена курса Я. Замойским и рядом связанных с ним политиков еще не означала, что шведского кандидата на элекции будут поддерживать все те группы шляхты, которые объединились вокруг Замойского под лозунгом выбора Пяста. Среди них оказалось достаточно людей, проявивших готовность отдать свои голоса Федору Ивановичу, когда выбор Пяста оказался невозможным. Для оценки соотношения сил на начальном этапе элекции следует признать весьма симптоматичными действия шведских дипломатов, которые при посредничестве литовских сенаторов обратились к русским послам с предложением снять кандидатуру Сигизмунда, если царь Федор заключит «вечный мир» со Швецией, признав ее права на Эстонию, а также выплатит Юхану III долги Сигизмунда II и Речи Посполитой[614]. Этот демарш показывает, как пессимистически оценивали ситуацию шведские представители и насколько они были уверены, что элекция закончится победой московского кандидата.

Еще более сомнительными были виды на победу другой группировки — приверженцев Габсбургов, соперничавшей в политической борьбе со сторонниками царя. Австрийская дипломатия приложила большие усилия к тому, чтобы создать в стране сильную политическую группировку, которая сумела бы возвести на польский трон одного из эрцгерцогов — братьев императора Рудольфа II[615]. Однако сформировать такую группировку не удалось. В отличие от «бескоролевий» 70-х годов XVI в. большая часть коронных сенаторов отказалась в 1587 г. поддерживать австрийского кандидата, в чем, несомненно, сказался учет уроков второго «бескоролевья». На сторону австрийского кандидата, правда, встал влиятельный в Малой Польше род Зборовских и ряд магнатских семей из Великой Польши (познанский воевода Станислав Гурка, Чарнковские), которые при С. Батории были устранены от кормила правления. Выступая за австрийского кандидата, они рассчитывали с его помощью оттеснить от власти выдвинувшихся при покойном короле политиков, прежде всего Я. Замойского[616]. Но этим магнатам удалось повести за собой весьма небольшую часть велико-польской и малопольской шляхты. Не встала в 1587 г. на сторону кандидата Габсбургов и Литва, где австрийским представителям удалось привлечь на свою сторону лишь Радзивиллов несвижской линии — виленского епископа Юрия, а затем его брата М. Радзивилла Сиротку[617]. Да и это приобретение было заслугой не австрийских дипломатов, а папского нунция, который, следуя указаниям Сикста V, убедил этих магнатов — ревностных католиков — поддержать на элекции представителя «архикатолического» дома Габсбургов[618]. Всех этих сил было, разумеется, мало, чтобы пытаться взять верх в борьбе не только со складывавшимся сильным «промосковским» лагерем, но и с более слабой группировкой Я. Замойского.

Недостаток сил вожди «проавстрийской» группировки пытались возместить тактическим маневрированием. Составленный ими план действий предусматривал, что «проавстрийская» партия должна формально присоединиться к лагерю сторонников царя, «к которому очень расположена большая часть дворянства», чтобы, опираясь на его поддержку, нанести поражение «партии» Сигизмунда. Затем выяснится, что выбор царя невозможен, так как он не хочет отказаться от православия, а «духовные лица и католики не могут согласиться на избрание короля-схизматика», и тогда шляхта будет вынуждена принять Габсбурга, так как другого выбора у нее не будет[619]. В результате, еще до начала работы элекционного сейма С. Гурка и Зборовские заявили о своем присоединении к сторонникам царя.

Таким образом, в «промосковском» лагере оказалась основная масса собравшихся на элекцию феодалов Короны и Литвы. Однако слабой стороной этого лагеря было то, что в его составе объединялись группировки, преследовавшие существенно разные цели. Помимо «проавстрийской» партии, присоединившейся к сторонникам царя по тактическим соображениям, в его рамках различаются две особые политические силы, лишь условно и временно объединившиеся между собой — феодалы Великого княжества Литовского и «промосковские» группировки коронной шляхты. Каждая из них имела собственный план действий, который она пыталась осуществить на начальном этапе элекции.

План, намеченный литовскими феодалами, позволяют реконструировать материалы русско-литовских переговоров под Варшавой в конце июля — начале августа 1587 г. Уже в день приезда русских послов их посетил посланец литовских сенаторов Богдан Огинский с рядом вопросов об условиях унии, на которые литовские сенаторы хотели бы получить ответ[620]. Когда послы отказались вести переговоры до получения официальной аудиенции[621], литовская рада продолжала настаивать на своем и прислала 31 июля писаря Андрея Иванова с просьбой дать такие ответы[622]. После того как и эта попытка не удалась, литовские феодалы выслали к послам официальную делегацию во главе с епископом жмудским и воеводой полоцким[623], которая и добилась поставленной цели.

Причины поспешности, проявленной литовскими феодалами, позволяют выяснить содержание некоторых поставленных вопросов. Так, уже Б. Огинский спрашивал послов: если на выборах литовцы разойдутся с поляками, из которых многие желают видеть на троне шведского королевича, захочет ли Федор Иванович «великим князем Литовским стать», оказать Литве быструю помощь войсками и деньгами и дать возмещение тем лицам, которые при этом потеряют «тут в Польше именья и маетности»[624]. Затем тот же вопрос поставил перед послами жмудский епископ М. Гедройц. Выразив уверенность, что сторонники царя должны одержать победу на выборах, он затем перешел к такому варианту событий, когда сторонникам царя не удастся победить противника. В этом случае, заявил епископ, ставя все точки над и, «хотим мы Литва, да Поляшье да Мазовше с Киевом и Подолье и Волынь… от Польши оторватца и упою с ними, по вашему докончанье, хотим разорвать»[625]. Очевидна близость приведенных заявлений с программой действий, намеченной в разобранном выше письме неизвестного литовского вельможи, а также с выдвигавшейся русским правительством программой разрыва Люблинской унии и политического объединения России с Великим княжеством, восстановленным в его старых границах.

И все же, несмотря на недвусмысленный характер приведенных заявлений, пет оснований думать, что Великое княжество действительно хотело пойти на столь радикальную перемену своей политической ориентации. Думается, что речь шла прежде всего о том, чтобы сепаратной элекцией царя, проведенной литовскими феодалами, определить и результаты третьего «бескоролевья» в целом. на раннем этапе элекции конфликты между группировками польских феодалов достигли особой остроты, так что в течение длительного времени начать работу сейма не было возможным. В этих условиях Литва, не принимавшая участия в борьбе и сохранившая свое «единачество»[626], имела возможность решающим образом повлиять на исход элекции. Инициатива шведских послов существенно облегчала эту задачу. Не случайно, на переговорах литовские политики настойчиво советовали русским дипломатам «помиритися» с шведским королем и предлагали свое посредничество[627]. Своевременно заключенное соглашение с Юханом III выводило из игры единственного противника и, учитывая непопулярность австрийского кандидата, почти автоматически гарантировало успех царю Федору. В этих условиях, сотрудничая с Россией и угрожая сепаратной элекцией, можно было добиваться согласия польских феодалов на восстановление старых границ Великого княжества, что и было, думается, главной целью литовской политики[628].

Однако и при этих благоприятных условиях план литовских политиков был слишком смелым. Решиться на его осуществление они могли, лишь получив точное представление о том, стремится ли русское правительство действительно выиграть на выборах и какие условия унии оно может предложить. Отсюда — попытка выяснить, «есть ли государь его милость великий князь Московской правдиве собе самому о тое панство старанье чинити ранит»[629], а также появление длинного перечня вопросов, охватывавших все стороны будущего комплекса взаимоотношений между Россией и Речью Посполитой[630]. Задуманный проект не был проведен в жизнь прежде всего потому, что русские дипломаты не дали ответа на поставленный перед ними главный вопрос — согласится ли царь на сепаратную элекцию. Молчание русских дипломатов, разумеется, в первую очередь объяснялось отсутствием соответствующих указаний в наказе, составители которого не предвидели подобной ситуации. Но одного этого для объяснения позиции русских послов недостаточно. Такие знатоки русско-польских отношений, как Ф. М. Троекуров и В. Я. Щелкалов, входившие в состав русской делегации, несомненно представляли, насколько выгодным для русских внешнеполитических интересов является предложенное литовской делегацией решение проблемы, к которому и само русское правительство склонялось на первом этапе третьего «бескоролевья». Думается, что сдержанность русских политиков в немалой мере объяснялась тем, что в ходе обсуждения между сторонами наметились серьезные разногласия по вопросу о характере унии.

Эта часть русско-литовских переговоров не получила почти никакого отражения в статейном списке посольства, где лишь кратко отмечено, что послы дали литовским представителям, «выписав из государева наказу всякие прибытки но статьям»[631]. Однако, как показывает запись К. Дорогостайского, дело этим не ограничилось и русские послы должны были давать пояснения по поводу представленных текстов. В ходе этой дискуссии русские дипломаты проявили большую гибкость, удачно обходя острые вопросы[632].

Сравнение записи К. Дорогостайского с посольским наказом показывает, что по целому ряду вопросов в своих уступках литовской стороне послы явно вышли за рамки данных им инструкций[633]. Послы обещали не только установление полной свободы контактов между Россией и Речью Посполитой, но и признание за польско-литовскими феодалами права покупать и брать в приданое земли на русской территории. Отступления от инструкции в данном случае столь значительны, что невольно возникает подозрение, что сам К. Дорогостайский вложил в общие заявления русских дипломатов содержание, наиболее соответствовавшее главным устремлениям господствующего класса Речи Посполитой. Показательно, однако, что даже в такой интерпретации, гораздо более благоприятной для польско-литовских интересов, чем настоящий русский проект, предложенные условия унии оказались неприемлемыми для литовских политиков. К. Дорогостайский с огорчением отметил в своей записи, что Федор Иванович не собирается отказываться от своих наследственных прав на русский трон и свои «государства» «обычным правом more hereditario держать хочет… как и перед тем было». Более того, «сама Москва, — записывал он ответы русских дипломатов, — не хочет того, чтобы одинаково все в одних вольностях с нами были»[634].

Такие заявления были для литовских политиков малоприятной неожиданностью, если учесть, что положение об отказе Федора Ивановича от наследственных прав было одним из главных постулатов польско-литовской программы унии. Выявление столь серьезных расхождений, несомненно, подействовало сдерживающим образом не только на русских дипломатов, но и на литовских политиков. Поняв, что для осуществления их проекта нет подходящих условий, они молчаливо отказались от задуманного плана и перешли к сотрудничеству с «промосковской» группировкой коронной шляхты, очевидно, рассчитывая на то, что в дальнейшем совместными усилиями всего «промосковского» лагеря все же удастся склонить русскую сторону принять польско-литовскую программу.

Сообщения «статейного списка» русских послов позволяют реконструировать план действий группировки коронной шляхты, также занимавшей в рамках «промосковского» лагеря особое положение. В конце июля 1587 г. имело место ее крупное самостоятельное выступление. Шляхта, собравшаяся в лагере, враждебном Я. Замойскому, констатировала, что уже в течение длительного времени сейм не может начать работы, и обвинила в этом сенаторов, которые «интригами тянут время, чтобы шляхта разъехалась» и можно было бы решить вопрос о короне без ее участия. В результате было постановлено, что единственным выходом из ситуации является созыв вооруженного съезда («рокоша») всей присутствующей на выборном поле шляхты, в том числе и тех ее представителей, которые находятся на службе у отдельных вельмож. Этот съезд мог бы продиктовать свою волю враждующим магнатским группировкам.

Для исполнения задуманного плана были отправлены особые посланцы к «панским слугам» и литовской шляхте с призывом принять участие в задуманном съезде[635]. Позднее организаторы «рокоша» указывали, что единственной целью их действий было добиться прекращения конфликтов и начала выборов[636].

Однако по-иному обрисовывает дело обширная запись в «статейном списке» русских послов, где говорится о намерении шляхетских политиков «обрать» на польский трон Федора Ивановича. «А которая наша братья, шляхта, служат у панов, а паны их государя московского обирати не хотят, и мы зделаем рокош, то есть рыцарское коло, да закличем под шляхетцкою учтивостью: хто шляхтич, а служит у пана, и тот бы от пана своего отступил, а приступил бы до Посполитой Речи и обирал с нами вместе государя московского». Кто так не сделает, тот общим решением участников «рокоша» будет «шляхетства отсужен». «А только шляхта от паков отступит, — передавали составители статейного списка разговоры шляхтичей, — и паном-деи, одним, что делати, у неволи им обирати Московского ж государя»[637]. Сопоставляя данное свидетельство с тем фактом, что главными организаторами «рокоша» были хорунжий львовский Я. Гербурт и малопольские политики М. Казимирский и А. Горайский[638] — известные предводители «промосковского» течения среди коронной шляхты, можно сделать вывод, что одной из главных целей «рокоша» было возведение на польский трон Федора Ивановича. С выбором этого кандидата, как показывает приведенный выше анализ «московских кондиций», шляхта связывала надежды на улучшение своего материального положения и на укрепление своих позиций в государственном устройстве Речи Посполитой за счет магнатерии. Таким образом, и на третьей элекции русская кандидатура была кандидатурой антимагнатски настроенной шляхты.

Однако осуществить свой план шляхетским политикам не удалось. Попытка привлечь к участию в «рокоше» магнатскую клиентелу восстановила против них магнатерию обоих враждующих лагерей, а также литовских вельмож, совместными усилиями которых созыв «рокоша» был предотвращен, а его инициаторам пришлось давать пояснения, что они вовсе не собирались выходить за рамки легальности[639]. Такой итог был, несомненно, в немалой мере определен общим соотношением сил, которое к концу XVI столетия становилось все более неблагоприятным для шляхты. Имели свое значение и иные обстоятельства. Как отмечалось в посольской книге, организаторы «рокоша» были намерены поставить вопрос о выборе царя, как только будут официально объявлены русские предложения и «приезд государя Московского нам будет ведом». Между тем русские послы отказывались что-либо заявлять до официального приема, тем самым шляхта ничего не знала о намерениях царя. В итоге, польским шляхетским политикам пришлось также отказаться от своего плана и искать подходящих решений в сотрудничестве с другими политическими группировками.

Благодаря всем этим обстоятельствам формальное единство «промосковского» лагеря не было нарушено и он в дальнейшем продолжал выступать как единая сила вплоть до того момента, когда борьба за польскую корону вступила в заключительную стадию.

Характерным для элекции 1587 г. явлением была ожесточенность борьбы между группировками коронных феодалов. Несмотря на усилия посредников, не удалось добиться даже их формального примирения. Я. Замойский и его сторонники стали на элекционном поле особым лагерем, отказываясь посещать место заседаний сейма, выбранное при участии политических противников канцлера — С. Гурки и Зборовских, а те в свою очередь категорически выступали против контактов с партией канцлера. В итоге, в течение полутора месяцев элекционный сейм не смог приступить к работе; в середине августа 1587 г, каждый из лагерей перешел к самостоятельному обсуждению кандидатур, не считаясь с тем, что подобный способ действий противоречил установленным нормам проведения элекции.

Первым с такой инициативой выступил лагерь Я. Замойского, где 14 августа началось «вотование» сенаторов. Как уже указывалось выше, шляхту и сенаторов собрал под знамена Я. Замойского лозунг выбора Пяста. Поэтому, когда выяснилось, что выбор Пяста невозможен, между различными группами шляхты наметились разногласия. Правда, сторонников Габсбургов в лагере Я. Замойского почти не было[640], однако в ходе дебатов выявилась группа людей, которые либо (как каштелян львовский Ян Сененский) выступали за избрание царя[641], либо (как краковский воевода А. Тенчинский, воевода иновлоцлавский Ян Сплавский[642]) считали его одним из главных претендентов, кандидатура которого заслуживает самого внимательного обсуждения[643].

Неудивительно, что против этой кандидатуры был направлен основной огонь критики приверженцев шведского принца. Прежде всего они старались рассеять у сторонников царя представление о больших военных и финансовых возможностях Русского государства. У московского царя, указывал, например, С. Гостомский, не может быть больших средств, так как в его стране не добывают драгоценных металлов и есть лишь один торговый порт на Белом море[644]. Приверженцы Сигизмунда выражали также сомнения в размерах и силе русской армии, указывая на неудачи, постигшие ее в последние годы Ливонской войны[645]. Отсюда следовал вывод, что сотрудничество с Россией не поможет Речи Посполитой укрепить свое международное положение. Напротив, выбор царя поставит польско-литовских феодалов перед необходимостью вести тяжелую войну с Османской империей, в которой Россия не сможет эффективно помочь Речи Посполитой: русские земли расположены слишком далеко от турецких владений и, кроме того, как сможет царь защитить Речь Посполитую от турок, если он не смог дать отпора покойному королю?[646] В итоге двухдневной дискуссии сторонники царя оказались в явном меньшинстве и к 15 августа вопрос о выборе Сигизмунда Вазы был уже практически предрешен[647]. Немедленная «номинация» шведского кандидата не состоялась в тот момент лишь из-за формальных препятствий: примас, в права которого входило исполнение этого обряда, а с ним и другие католические епископы находились в лагере противников Я. Замойского.

Если группировка, игравшая в лагере Я. Замойского руководящую роль, нашла возможным приступить к обсуждению кандидатур, не знакомясь с русскими условиями унии, то противоположный лагерь, объединявший в своих рядах основную массу сторонников московского кандидата, не мог приступать к выборам, не составив представления о содержании русских предложений. Поэтому голосованию магнатов и шляхты этого лагеря предшествовали переговоры польско-литовской делегации с русскими послами, начавшиеся 15 августа в селе Каменце[648].

Следует сразу же отметить, что принципиальные расхождения между программами сторон в ходе переговоров выявились лишь частично, а некоторые основные вопросы, по которым расхождения объективно были особенно велики, так и не стали предметом дискуссии. В значительной мере это объяснялось позицией русских послов. Они, учитывая, по-видимому, опыт предшествующих переговоров с литовскими представителями, отдавали предпочтение общим высказываниям, в которые обе стороны могли вкладывать различный смысл. Так, по объективно наиболее важному вопросу — о характере самой унии — русские послы оперировали таким неопределенным термином, как «вечное соединение», или заявляли, что они «согласны, чтобы [Россия и Речь Посполитая] всегда имели одного государя»[649]. В итоге у части польско-литовских политиков создавалось впечатление, что по этому вопросу русская сторона готова принять польско-литовские условия[650]. Аналогичным образом, когда польско-литовские представители, не удовлетворившись обещанием наделять неимущую шляхту наделами на пустых землях в Диком поле, потребовали, чтобы царь раздавал шляхте земли на Смоленщине и в Северской земле, послы ответили: «Чья ко государю нашему служба дойдет, и государь наш волен тово жаловать вотчиною и в Московском государстве»[651]. Русские послы и здесь формально не отступали от инструкций. Вместе с тем их высказывания, так сформулированные, создавали впечатление, что и по данному вопросу русское правительство готово удовлетворить пожелания польско-литовских феодалов. Несмотря на это, вскоре после начала переговоров русские послы оказались в весьма трудном положении.

Стало выясняться, что внешнеполитические планы русского правительства не привлекают к себе польско-литовских феодалов. Их отношение к русским планам наступательной войны против Османской империи и Швеции оказалось более чем сдержанным. Прежде всего, здесь сказалось снижение в глазах господствующего класса Речи Посполитой военно-политического престижа Русского государства после военных кампаний С. Батория, о чем ясно свидетельствуют приведенные выше высказывания сторонников Я. Замойского. Ослабленная Ливонской войной и вступившая в 70–80-х годах XVI в. в полосу тяжелого хозяйственного разорения, Россия не казалась польско-литовским феодалам союзником, сотрудничество с которым могло обеспечить для Речи Посполитой существенные приобретения за счет турецких владений на Балканах.

Серьезный удар по русским внешнеполитическим построениям нанесла и политика Габсбургов. В своих планах русские политики ориентировались на создание большой антитурецкой коалиции, в состав которой наряду с Россией и Речью Посполитой должны были войти Ватикан, Испания и державы австрийских Габсбургов. Между тем Габсбурги не только не солидаризировались с русскими планами, по, напротив, в своих предвыборных «артикулах» заявляли о готовности сохранить, а «надобно будет и обновить» мир с султаном[652]. Уклонялась от войны с Турцией и Испания Филиппа II, бросившая в 80-х годах XVI в. все свои силы на борьбу с восставшими Нидерландами и на подготовку «Непобедимой армады». Такая позиция австрийских и испанских Габсбургов не осталась неизвестной польским и литовским политикам, у которых она, несомненно, усилила скептическое отношение к русскому проекту[653]. Известное значение имело и то обстоятельство, что русская сторона не предполагала обсуждать конкретные условия военного союза между государствами, поэтому послы не могли указать точные размеры русской военной и финансовой помощи Речи Посполитой[654].

Как бы то ни было, русская внешнеполитическая программа польско-литовских феодалов не заинтересовала[655]. Следовательно, у них не было никаких мотивов, который бы заставили их согласиться, как это планировалось в русском проекте, на формальное признание руководящей роли России в будущем восточноевропейском объединении. Неудивительно, что реакция польско-литовских представителей на предложения провести коронацию в Москве по православному обряду и поставить царский титул на первое место в титулатуре будущего восточноевропейского монарха в этих условиях оказалась резко отрицательной. «И то не видя ничего — суммировали они свою позицию, — подворотити нам Коруна Польская под Москву, и то так были не может»[656]. Столь же остро реагировали польско-литовские представители на заявление послов, что царь «когда хочет, так к вам приедет», прямо заявив им, что «государю вашему у нас не бывать»[657]. Неуступчивая позиция русских послов (инструкции предписывала им не идти ни на какие уступки в этом отношении) привела к тому, что именно вопросы о том, кто займет в будущем объединении формально первое место и когда новый монарх прибудет в Речь Посполитую, оказались в центре дискуссии. На последней встрече послов с представителями шляхты[658], состоявшейся 20 августа, обсуждались только эти вопросы и стороны разошлись, не придя к соглашению[659].

Особое место занял на переговорах вопрос о смене религии московским кандидатом. Представители польской историографии XIX в. полагали, что разногласия, выявившиеся при обсуждении этого вопроса, оказали решающее влияние на судьбу московской кандидатуры. Так, М. Бобжиньский писал: «народ, который только что возвратился к католичеству и религиозной ревностью старался загладить временное отступничество, не хотел уже теперь посадить на свой трон исповедника православной церкви, а Федор не мог отступить от этой церкви, и об это препятствие разбилось все дело»[660]. Однако последующие буржуазные польские исследователи не решились повторить этой оценки. И это не случайно — анализ имеющихся источников показывает, что реальная позиция различных группировок шляхты была совершенно иной, чем это представлялось М. Бобжиньскому.

Правда, уже во время пребывания весной 1587 г. на Литве Е. Ржевского и 3. Свиязева ряд лиц, беседовавших с посланниками, поставил перед ними вопрос о необходимости для царя переменить веру[661], но при этом подчеркивалось, что шляхта Великого княжества не заинтересована в выполнении этого требования и что речь идет лишь об успокоении претензий поляков, у которых «во обычее обирать государя такова, хто б был Римские веры». Для позиции, занятой литовскими феодалами, еще более характерны предпринятые ими уже во время элекции поиски компромисса, который позволил бы царю вступить на польский трон, не меняя веры.

Один из таких проектов, переданных «великим» послам посланцем литовской рады Б. Огинским, состоял в том, чтобы убедить «духовный чин» согласиться на выбор царя при условии, что русское духовенство согласится внести в свой символ веры «filioque» («исповедати б духа святого от отца и от сына»[662]), а в остальном все останется по-старому (т. е. русская церковь будет независима от папы и т. д.). Другой проект литовской рады, переданный через писаря А. Иванова, заключался в том, что русский царь должен был подтвердить все права и привилегии католической церкви, сохранить в неприкосновенности ее связь с Ватиканом и обещать провести между католиками и православными диспут о вере. Разъясняя последнее предложение, А. Иванов говорил: «В том порухи никоторые в вере государю вашему не будет, потому как разговоры на обе стороны о вере будут, и государь ваш толды молыт — говорили люди мои греческого закону с римскими людьми о вере да не соидетца мне быти в римской вере». А если царь захочет, — разъяснял далее посланец, — «и он то волен говорити, чтобы все люди были в греческой вере, только б нынеча обиранье государя вашего за тем не стало»[663]. Высказывания литовского посланца ясно показывают, что вопрос о вере будущего монарха литовских политиков вовсе не интересовал и они лишь пытались как-то его уладить, чтобы не нанести ущерба тем чисто политическим планам, которые были связаны с выбором московского кандидата.

Пути решения, предложенные литовской радой, при этом практически совпали с той позицией, которую занимало в этом вопросе само русское правительство. Эти сведения, извлеченные из русских посольских книг, вполне совпадают с сообщениями виленского епископа Ю. Радзивилла, который с большим огорчением сообщал нунцию, что литовская шляхта не придает никакого значения православному вероисповеданию царя, так как, по ее мнению, «греческая вера Московита не очень далека от католической», отличаясь от нее лишь «отдельными церковными церемониями, изображениями и тому подобными вещами»[664]. Такое отношение в сущности не может вызывать удивления, если учесть, что основная масса литовской шляхты и магнатерии в 80-х годах XVI в. держалась либо православия, либо протестантизма разных толков.

Более сложным было положение в Короне, где позиции католического вероисповедания и католического клира были гораздо сильнее, чем в Великом княжестве. Не случайно, здесь группа опытных политиков, как показано выше, серьезно рассчитывала на то, что православное вероисповедание царя приведет к провалу его кандидатуры. Ряд коронных сенаторов и шляхтичей, отвергая кандидатуру Федора, указывали на то, что он схизматик. Однако это были преимущественно люди из лагеря Я. Замойского[665] либо сторонники Габсбургов[666], использовавшие в полемике всякие доводы против московского кандидата. Что же касается шляхты, собравшейся в лагере сторонников царя, то в ее среде господствовали иные настроения. Показательна инициатива представителей шляхты в составе польско-литовской делегации, которые на переговорах в Каменце во время дискуссии о вере будущего монарха и способе проведения коронации выступили со своим проектом решения этих вопросов. Шляхетские представители не только не требовали, чтобы царь стал католиком, но, наоборот, исходя из того, что будущий монарх сохранит свое прежнее вероисповедание, предложили для согласования точек зрения сторон разделить обряд коронации на две части: причащение в православной церкви при участии митрополита и возложение короны на голову монарха архиепископом гнезненским[667]. Хотя проект не получил (по разным мотивам) одобрения ни входивших в состав польско-литовской делегации сенаторов, ни русских послов, однако ясно, что в своем подходе к интересующим нас вопросам представители шляхты руководствовались чисто политическими соображениями, настаивая на участии архиепископа в акте коронации не по религиозным, а по государственно-правовым соображениям.

Стоявшие за ними группировки шляхты обеих частей Речи Посполитой продолжали отстаивать свои позиции и в дальнейшем, когда в «московском» лагере началось обсуждение кандидатур. Так, «маршалок» литовской шляхты утверждал от ее имени, что для выбора царя достаточно его обещания провести «диспут» о вере[668]. Эта инициатива встретила поддержку ряда шляхетских политиков Короны, которые доказывали, что от папы можно добиться согласия на коронацию православного царя патриархом, поскольку между католицизмом и православием нет глубоких различий и сам папа разрешает отправлять богослужение в римских храмах по греческому образцу[669]. Вышеизложенное дает основание утверждать, что начавшийся в Речи Посполитой постепенный подъем контрреформации к концу 80-х годов XVI в. еще не оказал заметного влияния на формирование польско-литовских концепций политического развития Восточной Европы, которые и в это время продолжали носить последовательно светский характер.

Хотя отказ принять католичество не отразился существенно на позиции «промосковски» настроенной шляхты, он не мог не повлиять на отношение к кандидатуре царя католического епископата и в особенности его главы — архиепископа гнезненского Станислава Карнковского. Рассчитывая на то, что «обращение» царя сделает его известным всему католическому миру, примас готов был пойти даже на риск конфликта с курией, отказавшись по требованию нунция дать клятву, что он ни при каких условиях не коронует царя[670]. Публичный отказ царя принять католичество означал жестокий удар по всем этим планам, поставив главу католической церкви в Польше, агитировавшего за выбор царя, в крайне сомнительное положение сторонника «схизматического» государя. Его трудности еще более усугублялись действиями сторонников Я. Замойского, публично заявивших примасу, что «religio schismalicum dominare non posset»[671] (схизматик верой править не может). Неудивительно, что именно примас, оказавшись в столь невыгодной ситуации, стал инициатором резкой смены политического курса католического епископата, который до сих пор находился в лагере сторонников царя. Логически он мог повести линию на раскол между сторонниками Федора Ивановича и Габсбургов, но как опытный политик, хорошо ориентирующийся в настроениях шляхты, в основной своей массе враждебной по отношению к австрийскому кандидату, он избрал другое решение — поставить всю силу и авторитет католической церкви на сторону Сигизмунда Вазы. 17 августа С. Карнковский публично заявил, что выбор русского и австрийского кандидатов невозможен[672], а 19-го — отправился в лагерь Я. Замойского. За ним последовали почти все епископы и целая группа светских сенаторов[673]. Правда, одновременно лагерь Я. Замойского покинули приверженцы царя во главе с каштеляном Львовским Яном Сененским[674]. Но, поскольку их было немного, переход большой группы духовных и светских сенаторов в «прошведский» лагерь означал существенное изменение соотношения сил в пользу сторонников Сигизмунда Вазы. Одновременно с переходом примаса к Я. Замойскому отпали формальные препятствия для «номинации» шведского принца, и в тот же день, 19 августа, архиепископ гнезненский С. Карнковский и маршалок коронный А. Опалиньский торжественно провозгласили его избрание польским королем[675].

Правда, противный лагерь не только не признал этой «номинации» законной, но и демонстративно исключил из числа возможных кандидатов на польский трон шведского принца. В сложившейся ситуации это даже в какой-то мере было выгодно сторонникам Я. Замойского, укрепляя их положение при переговорах об условиях «pacta conventa» Сигизмунда Вазы. Опасаясь, что их неуступчивость может привести к победе царя, шведские послы были вынуждены принять условия, продиктованные коронным канцлером[676]. В результате, в «pacta conventa» были внесены обязательства шведской стороны передать Речи Посполитой Эстонию и оказывать ей помощь в войне против России, в то время как предложенный шведами проект военно-политического союза против России в текст договора не попал[677].

Одновременно с изменением соотношения сил между лагерями существенно изменилось и соотношение сил внутри «промосковского» лагеря, что было связано с уходом из него литовских сенаторов. После окончания переговоров с русскими послами, 19-го августа, в сеймовое «коло» явились представители литовской рады с предложением приступить к выработке условий мирного договора с Россией, отложив до заключения мирного соглашения обсуждение всех других вопросов. На своем предложении литовские сенаторы энергично настаивали, а когда оно было отклонено, демонстративно покинули «коло»[678]. Попытки уговорить их вернуться закончились безрезультатно[679]. Если учесть, что почти одновременно литовские сенаторы обратились к сторонникам Я. Замойского с предложением заключить мир с Россией[680], то суть избранной литовской магнатерией политической линии станет совершенно ясной. В ходе переговоров с русскими послами литовским сенаторам стало ясно, что русское правительство имеет свою концепцию унии, отличную от польско-литовской, и царь не намерен принимать корону на условиях, продиктованных польско-литовской стороной. Поэтому они, опасаясь, что в таких условиях соглашение с царем не будет достигнуто, а выбор шведского принца может привести к возобновлению войны между государствами, направили свои усилия на то, чтобы предотвратить подобное развитие событий. Избранная ими тактика состояла в том, чтобы, играя на противоречиях между враждующими сторонами, добиться мирного договора с Россией еще до завершения элекции. Именно этим целям отвечал их уход из лагеря, стоявшего на позиции, открыто враждебной партии Я. Замойского.

В условиях, когда литовские сенаторы покинули сеймовое «коло», а значительная часть коронных сенаторов удалилась в лагерь Я. Замойского, сильно возрос политический вес остававшихся в «промосковском» лагере коронных и литовских сенаторов, которые почти все были приверженцами Габсбургов. Их активность после «номинации» Сигизмунда резко возросла и они попытались в новых условиях осуществить свой план, намеченный накануне элекции. Австрофильские магнаты усиленно разъясняли шляхте, что из ответов русских послов нельзя заключить, согласен ли царь принять разработанные польско-литовскими феодалами условия унии и, напротив, следует полагать, что он хочет использовать унию, чтобы подчинить Речь Посполитую России[681]. Так, К. Зборовский, говоря о русских, выражал сомнение, чтобы «этот гордый парод, который оберегает свою честь даже при снимании шапок, согласился бы на то, чтобы их государство было присоединено к Короне». «Скорее, — продолжал он, — они хотели бы, как рукав к платью, присоединить Корону к царству Московскому»[682].

Однако шляхта, вкладывая в высказывания послов иное понимание, настаивала на том, что русские условия очень выгодны для Речи Посполитой. Выбранный литовской шляхтой «маршалок», отстаивая выбор русского кандидата, утверждал в противовес высказываниям магнатов, что царь «хочет присоединить к Короне столь обширное государство, и чего силой и войной в течение столь многих лет и с таким великим кровопролитием невозможно достичь, то теперь само добровольно нам достается»[683]. Правда, позиция русских послов по вопросу о титулатуре будущего монарха и коронации явно противоречила такому пониманию, но этим высказываниям шляхта, по-видимому, не придавала принципиального значения. Сторонник царя Ян Дюбоньский писарь Копинский записал в своем «диариуше», что, по мнению участвовавших в переговорах шляхтичей, русские послы говорили о титулатуре и коронации «несерьезно, в шутку»[684]. Очевидно, шляхтичи полагали, что при окончательном решении вопроса русская сторона откажется от своих условий. Вместе с тем на позицию шляхты оказало сильное влияние обещание послов раздавать на русской территории земли неимущей шляхте. Не случайно, что в заключавшем обсуждение кандидатур «вотуме» надворного маршалка Андрея Зборовского это обещание отмечено как один из главных аргументов в пользу избрания царя[685], а в своем собственном выступлении он убеждал шляхту не выбирать царя только ради того, что он будет раздавать неимущим «волоки»[686].

Учитывая безуспешность полемики в этой плоскости, ряд австрофильских политиков избрали иную линию поведения. «Объективно» отмечая, что избрание царя могло бы принести Речи Посполитой большие выгоды, они обращали внимание шляхтичей на то, что в сложившейся ситуации, когда сторонники Я. Замойского ломают установленные правовые нормы, необходимо выбрать такого кандидата, который смог бы быстро прибыть в страну, короноваться и организовать успешную борьбу против шведского принца. Между тем нет оснований ожидать, что царь сможет быстро приехать в Речь Посполитую. Его коронация также натолкнулась бы на большие трудности, поскольку католический клир не согласится короновать схизматика. В таких условиях противники Сигизмунда Вазы могут легко потерпеть поражение в предвыборной борьбе. Чтобы избежать неудачи, нужно избрать другого кандидата — эрцгерцога Максимилиана[687]. На какую-то часть шляхты эти доводы оказали воздействие[688], но основная масса сторонников даря их отвергла. На главный довод своих оппонентов литовская шляхта заявила, что «о быстроте (приезда царя. — Б.Ф.) не нужно спорить, приедет как можно быстрее, а мы тем временем одни на малые деньги, а другие задаром, а, если надо, то и посполитым рушением будем препятствовать приезду шведа»[689]. Эта позиция литовцев получила полную поддержку таких популярных среди коронной шляхты политиков, как Я. Гербурт, А. Горайский и М. Казимирский[690].

Видя, что их доводы не оказывают желаемого действия, магнаты — приверженцы Габсбургов — попытались провести «номинацию» эрцгерцога, не считаясь с мнением противной стороны. Такой образ действий привел к открытому расколу — шляхтичи из Короны и Литвы, поддерживавшие кандидатуру Федора, покинули сеймовое «коло», и немногочисленные сторонники эрцгерцога могли без препятствий 22 августа провозгласить Максимилиана королем польским и великим князем литовским[691]. Хотя формально С. Гурке и Зборовским удалось добиться своей цели, фактически «номинация», проведенная таким способом, означала провал их плана. Привлечь значительные группы шляхты на сторону австрийского кандидата австрофильской группировке не удалось. Тем самым была предрешена победа Сигизмунда Вазы и группировки, объединенной вокруг Я. Замойского. Поскольку заявления и шведских дипломатов, и близких к Я. Замойскому памфлетистов не оставляли сомнений, в каком направлении будет ориентирована внешняя политика страны после победы шведского кандидата, неудивительно, что в этих условиях снова активизировалась деятельность литовских сенаторов, стремившихся не допустить возобновления открытой военной конфронтации в Восточной Европе. Уже 21 августа О. Волович, Я. Глебович и Л. Сапега направились в лагерь Я. Замойского, где дали понять сторонникам шведского кандидата, что они готовы согласиться на избрание Сигизмунда, если предварительно будет заключен мир с Россией, но не добились успеха[692]. 23 августа попытка была повторена, но безрезультатно[693].

В этих условиях литовские сенаторы и присоединившаяся к ним литовская шляхта 23 августа самостоятельно начали от имени Речи Посполитой[694] переговоры с русскими послами о мире. Думается, русские послы понимали, что литовская делегация[695] неправомочна заключать договоры такого рода. Однако в условиях, когда избрание царя натолкнулось на серьезные трудности и элекция могла завершиться победой шведского кандидата, русская сторона также была заинтересована в заключении соглашения, которое могло стать препятствием на пути вовлечения Речи Посполитой в новую войну на Востоке. В результате уже к концу первого дня переговоров была достигнута договоренность о заключении долгосрочного перемирия между государствами[696]. Затем в переговорах по просьбе литовцев наступил перерыв, который им был нужен для того, чтобы в последний раз попытаться добиться присоединения к соглашению хотя бы части феодалов Короны. С этой целью в лагерь Я. Замойского, а затем и Зборовских снова отправились литовские представители, но и на этот раз их попытка оказалась безрезультатной[697]. Руководителям Великого княжества ничего не оставалось, как самостоятельно продолжать начатую политическую акцию. 26 августа они подписали с русскими послами договор о 15-летнем перемирии между Россией и Речью Посполитой[698].

Одновременно русским послам был передан текст письма, разосланного по поветам Великого княжества. В нем собиравшиеся под Варшавой сенаторы и шляхта извещали о принятом ими решении: великим князем литовским будет признан только тот кандидат, кто предварительно даст обязательство не только соблюдать договор о перемирии, но и стараться о заключении «вечного мира» с Россией. Тот из жителей Великого княжества, кто решится принести будущему королю присягу до того, как последний утвердит русско-литовский договор, будет наказан смертью[699]. Это письмо было для русской стороны своеобразной гарантией того, что заключенное с литовскими феодалами соглашение будет утверждено новым правителем Речи Посполитой по окончании третьего «бескоролевья».

Хотя с точки зрения права соглашение было незаконным, оно все же создавало-некоторое препятствие на пути осуществления планов военной экспансии на Восток. Поэтому его можно считать известным достижением русских дипломатов, которые решились подписать подобный договор, несмотря на то, что такой шаг не был предусмотрен их инструкциями. Для феодалов Великого княжества договор также был выгоден, поскольку не только прикрывал восточную границу от возможного нападения в период вооруженной борьбы между сторонниками Сигизмунда и Максимилиана, но и давал им возможности для борьбы за сохранение длительного мира в Восточной Европе.

Переговоры о заключении мирного соглашения составляли лишь одну сторону русско-литовских контактов на последнем этапе элекции. Как известно, действия сторонников Максимилиана и Сигизмунда, нарушавших установленные правовые нормы, вызвали недовольство не только магнатов и шляхты Великого княжества, но и значительной части коронных феодалов, покинувших оба лагеря. Соединившись между собой, эти группировки стали значительной политической силой, не уступавшей двум соперничавшим партиям[700]. 23 августа посланцы этой «третьей силы» обратились к обоим лагерям с предложением отменить «номинации» обоих кандидатов[701] и приступить к подготовке условий для проведения «нормальной» элекции[702]. Когда это предложение не было принято, 25 августа собравшиеся в «третьем» лагере магнаты и шляхта огласили «протестацию», в которой «номинации» Максимилиана и Сигизмунда были объявлены незаконными[703]. Тогда же по «поветам» были разосланы «универсалы», в которых, информируя шляхту о создавшейся ситуации, предводители «третьего» лагеря предлагали созвать 16 сентября поветовые сеймики для установления места и времени нового элекционного сейма[704]. Содержащиеся в «протестации» утверждения, что эрцгерцог Максимилиан был избран «силой», когда его противники на время вышли из кола, в то время как на поле по праву должен был остаться Великий князь Московский («имея за себя так много голосов и с такой большой выгодой и прибавлением для Короны»), не оставляют сомнений, какую кандидатуру намерены были собравшиеся в «третьем» лагере шляхтичи поддерживать с наступлением новой элекции.

Накануне отъезда русских послов из-под Варшавы, 27 августа вечером, их посетили два первых светских сенатора Литвы — виленский воевода К. Радзивилл и Троцкий воевода Я. Глебович[705]. Информировав послов о сложившейся ситуации, они заверяли, что собравшиеся под их руководством поляки и литовцы не допустят коронации Максимилиана или Сигизмунда и добьются новой элекции. Поэтому они просили, чтобы царь, если он хочет быть избранным, прислал в Речь Посполитую свое посольство с разъяснениями по вопросу о «вере» и с указанием точного срока, когда избранный монарх может прибыть в Речь Посполитую. Одновременно они настоятельно рекомендовали, чтобы царь не поддерживал кандидатуру эрцгерцога, так как «цысарева брата и помянути нихто у нас не хочет» и поддержка этого непопулярного кандидата может нанести ущерб лишь позициям самого царя. Этому вопросу литовские магнаты придавали столь большое значение, что в своих «речах» перечислили едва ли не все основные доводы, выдвигавшиеся шляхтой против кандидатуры Габсбурга. Действия литовских сенаторов были несомненно, их реакцией на заявления русских послов, которые во время переговоров 15–20 августа, следуя инструкциям, рекомендовали избирателям эрцгерцога Максимилиана, если те не захотят выбирать царя[706]. Кроме того, на них, по-видимому, подействовали распространявшиеся «проавстрийскими» политиками сообщения, что царь готов оказать Максимилиану военную помощь при его утверждении на польском троне[707]. Думается, именно эти последние сообщения и побудили сенаторов так остро формулировать свои взгляды, чтобы не допустить военного вмешательства России в борьбу за польский трон. Ясно также, что одной из целей их визита было обеспечить безопасность страны в период политического кризиса в Речи Посполитой, для чего следовало убеждать царя, что его выбор еще возможен.

При оценке высказываний сенаторов следует иметь в виду всю совокупность сложившейся ситуации. «Проавстрийский» лагерь был слишком слаб, чтобы рассчитывать на победу, а сильная «прошведская» группировка могла в решающий момент оказаться без кандидата (существовали опасения, что шведский король в условиях политического раскола и гражданской войны в стране не решится отпустить сына за море). В такой ситуации новая элекция, на которой московского кандидата могли поддержать влиятельные группировки и в Литве, и в Короне, была вполне реальной перспективой, и литовские политики учитывали это в своих планах. Более того, внимательный анализ их «речей» показывает, что литовские сенаторы не только серьезно думали об избрании царя, но и находили сложившееся положение подходящим для — возвращения к своим первоначальным планам сепаратного «вынесения» нужного кандидата и восстановления Великого княжества в его первоначальных границах. Так, сенаторы снова поставили перед русскими послами вопрос: если «Литва и Киев и Волынь и Подолье и Подляшье и Мазовша» отделятся от Польши, то «государь ваш нас возмет ли и на Литве у пас опричь Польши государем будет ли и за нас мочью своею станет ли».

По-видимому, ситуация, сложившаяся после элекции, когда царь мог добиться трона лишь в сотрудничестве с литовскими феодалами, а господствующий класс Короны окончательно раскололся на ряд враждебных группировок, представлялась литовским магнатам благоприятной для реализации своего проекта. Предлагая прислать русских представителей на съезд Великого княжества в Вильне, сенаторы советовали одновременно направить гонцов к Янушу Збаражскому и Константину Острожскому. Это наводит на мысль, что выбранный политическими руководителями Литвы курс был определенно согласован с украинскими магнатами, интересам которых он также соответствовал.

Таким образом, двойная элекция не привела к автоматическому снятию кандидатуры царя Федора на польский трон. Достаточно сильные группировки в обеих частях Речи Посполитой продолжали ее поддерживать. В этих условиях русскому правительству предстояло определить свою дальнейшую политическую линию. О принятом решении дают понятие инструкции Е. Ржевскому и 3. Свиязеву, которых во 2-й половине октября 1587 г. было решено снова направить в Речь Посполитую[708]. Хотя посланники получили предписания согласовывать свои действия с главными руководителями Великого княжества, прежде всего с виленским воеводой К. Радзивиллом[709], русское правительство далеко не во всем приняло план действий, предложенный литовскими магнатами. Правда, оно молчаливо отказалось от поддержки австрийского кандидата[710], посланники получили полномочия просить сенаторов и шляхту обеих частей Речи Посполитой поддержать кандидатуру царя на элекции и обещать значительные денежные суммы на защиту страны от «неприятелей»[711]. Однако одновременно посланники должны были заявить, что не может быть и речи ни о смене царем вероисповедания, ни о его коронации по «римскому закону», ни о приезде царя в Речь Посполитую в условиях, когда «вы ныне не одного государя себе обрали»[712]. Если польские и литовские феодалы хотят выбрать царя, они должны, соединившись между собой, направить в Москву «великих» послов «от обеих земель»[713]. На таком решении вопроса посланники должны были решительно настаивать, заявляя: если «государя нашего на те великие государства не оберете, и то на вашей воле, а государю нашему инако делати невозможно»[714]. Таким образом, русское правительство не только не желало идти на уступки по спорным вопросам[715], по и навязывало польско-литовским политикам такую процедуру ведения переговоров, которая ставила противную сторону в подчиненное положение и была поэтому отвергнута польско-литовской стороной еще перед наступлением элекции. По-видимому, русские политики полагали, что в условиях гражданской войны в стране, когда влиятельные силы в Речи Посполитой видят выход из политического кризиса в избрании царя, можно более решительно добиваться формального признания руководящей роли России в будущем объединении.

Вместе с тем русское правительство с большой осторожностью подходило к создавшейся ситуации. Так, миссия Е. Ржевского и 3. Свиязева носила предварительный характер, им не было дано полномочий для заключения каких-либо соглашений. Одновременно посланникам вменялось в обязанность выяснить у польско-литовских представителей, «на какове мере, у вас, у всей земли… о обиранье государском станет в договоре»[716]. Аналогичный подход обнаруживается и при рассмотрении в инструкциях вопроса о сепаратном «вынесении» царя на литовский трон. Посланники не должны были по собственной инициативе ставить этот вопрос, а в случае, если бы литовские представители сами стали говорить о сепаратной элекции, посланники должны были постараться выяснить у них, «каким обычаем вам быти под государя нашего рукою». Только после выяснения этой стороны дела царь был готов продолжить переговоры об отдельном соглашении с Великим княжеством[717]. Обсуждение русских предложений на элекции, по-видимому, вызвало у русских политиков опасения, что предложенные польско-литовскими феодалами условия унии могут оказаться для России неприемлемыми. Поэтому, вероятно, и было признано необходимым еще раз выяснить польско-литовские условия, прежде чем переходить к более решительным политическим акциям.

Когда русские посланники в ноябре 1587 г. прибыли на территорию Великого княжества, положение в Речи Посполитой существенно изменилось по сравнению с заключительным этапом элекции. Осенью 1587 г. оба претендента на трон, эрцгерцог Максимилиан и шведский принц Сигизмунд Ваза, прибыли на польские земли. Между их сторонниками началась вооруженная борьба за власть, перевес в которой с самого начала стал склоняться на сторону шведского кандидата, так как его поддержала подавляющая часть принявших участие в борьбе коронных сенаторов и шляхты. В начале декабря 1587 г. шведский принц въехал в Краков, а эрцгерцог начал под натиском войск противника поспешно отступать к западной границе. Это означало фактическую победу Сигизмунда Вазы, власть которого в декабре 1587 г. уже распространилась на основную массу земель Короны[718].

В этих условиях начался открытый переход литовских феодалов на сторону шведского кандидата. На поклон к нему отправились сенаторы из Жемайтии — жмудский староста Ян Кишка, жмудский каштелян М. Талвош и епископ М. Гедройц, а также литовский канцлер О. Волович[719], открыто нарушив тем самым решения созванных осенью 1587 г. съездов Великого княжества, которые объявили незаконными выборы обоих претендентов[720]. Правда, одновременно росло возмущение литовской шляхты действиями стоявших за спиной обоих претендентов магнатских группировок, соперничество которых вовлекло страну в войну[721]. В связи с этим в среде литовской шляхты росли надежды на то, что выбор царя будет способствовать выходу страны из кризиса и прекращению конфликтов[722]. На собравшемся в декабре 1587 г. съезде Великого княжества в Брест-Литовске значительная часть шляхты активно поддерживала кандидатуру Федора[723]. Однако в условиях фактической победы Сигизмунда в Короне такая политическая линия означала разрыв унии между Польшей и Литвой, а на это литовские феодалы пойти не могли. В итоге кандидатура царя была снята с обсуждения и съезд постановил направить к Сигизмунду Вазе посольство для переговоров об условиях его признания Великим княжеством[724].

В такой ситуации литовские сенаторы не стали вести переговоров с русскими посланниками, ограничившись передачей им письменного ответа на царские грамоты. В своем послании, констатируя, что выбор царя в настоящее время невозможен, литовские сенаторы — участники съезда в Бресте — одновременно заверяли, что они будут выполнять условия русско-литовского договора о перемирии и добьются их признания новым государем[725]. На этом закончились дипломатические контакты между Россией и Речью Посполитой в период третьего «бескоролевья».

Таким образом, хотя к 1587 г. у русского правительства, с одной стороны, и у ряда политических группировок Речи Посполитой — с другой, сложились четкие и развернутые программы политического переустройства Восточной Европы, кардинально расходившиеся между собой, в течение третьего «бескоролевья» дело так и не дошло до полной и всесторонней конфронтации этих программ. В результате обе стороны не могли себе представить всей глубины разногласий между ними и после окончания «бескоролевья» продолжали считать, что постигшая их неудача вызвана случайными обстоятельствами, неблагоприятным соотношением сил в данный момент и что в иных условиях их планы могут быть реализованы. Так, изучение материалов Посольского приказа ясно показывает, что в конце 80-х — начале 90-х годов XVI в. в случае наступления новой элекции русское правительство было готово снова выставить кандидатуру царя Федора на польский трон[726]. Действия литовских сенаторов на последнем этапе элекции также свидетельствуют, что политические руководители Великого княжества считали возможным соглашение с царем на предложенных ими условиях.

Эти расчеты имели, однако, значение прежде всего для долгосрочного планирования внешней политики обоих государств. На первый план после окончания третьего «бескоролевья» выступили иные политические проблемы. Победа в борьбе за польский трон шведского кандидата была победой тех группировок польских феодалов, которые толкали Речь Посполитую на путь военной экспансии на Востоке. Обеспечив себе поддержку нового правителя — открытого противника России, они были намерены с его помощью перейти к осуществлению тех планов, которые не могли быть проведены в жизнь из-за смерти С. Батория. На этом пути группировки, объединявшиеся вокруг Я. Замойского, ждала упорная борьба с теми силами в стране, прежде всего феодалами Великого княжества, которые были заинтересованы в сохранении длительного мира в Восточной Европе. К рассмотрению хода этой борьбы и ее результатов мы теперь и переходим.