Русско-польские отношения и политическое развитие Восточной Европы во второй половине XVI – начале XVII вв.

Речь Посполитая между миром и войной (1588–1590 гг.)

Первое столкновение двух направлений в восточной политике Речи Посполитой произошло в январе 1588 г., когда на созванный в Варшаве коронационный сейм прибыла делегация Литвы и предложила Сигизмунду условия, на которых Великое княжество согласно принять шведского принца на литовский трон[727]. В их числе были обязательства будущего короля подтвердить русско-литовский договор о перемирии, добиваться заключения «вечного мира» между Россией и Речью Посполитой[728].

Сигизмунд и его шведские советники прибыли из Стокгольма, как отметил современный наблюдатель, «горя желанием начать войну с Московитом и с помощью поляков расширить свое государство»[729]. Понятно поэтому, что просьба о подтверждении русско-литовского договора была для них неприемлемой. Обстановка еще более осложнилась тем, что отрицательная позиция короля получила полную поддержку собравшихся на сейме коронных политиков. Это неудивительно, если учесть, что на сейме, созванном в условиях вооруженной борьбы между сторонниками претендентов на трон, господствующей группировкой были сторонники Я. Замойского[730]. На совещании 13 января 1588 г. коронные сенаторы решили оказать королю поддержку, выслав «депутатов» на переговоры с литовскими представителями[731]. В центре аргументации коронных сенаторов стоял традиционный еще для «баториаяского лагеря» тезис о военно-политической слабости Русского государства. Сейчас Россия слаба, подчеркивали коронные политики, государь неспособен к правлению, между вельможами распри, земля опустошена, а за 15 лет мира положение может измениться к невыгоде Речи Посполитой[732]. Речь Посполитая, наоборот, усилилась благодаря союзу со Швецией. Соединив вместе шведскую пехоту и польскую конницу, можно считать победу над Россией обеспеченной. В этих условиях заключение мирного договора на условиях «status quo» есть дело неразумное и вредное для интересов Речи Посполитой[733]. Наряду с этим в рассуждениях коронных политиков прослеживается и ряд доводов иного порядка. Так, указывалось, что, поскольку Московский «ad maxima angustas приведен», можно было бы теперь при мирных переговорах добиться от него существенных уступок, в то время как с подтверждением русско-литовского договора такая возможность была бы утрачена. Правда, после нескольких лет бесплодных переговоров надежды добиться от России уступки пограничных областей могут показаться необоснованными, но следует учитывать, что уния со Швецией давала возможности дополнительного давления на русское правительство.

Наличие в рассуждениях, исходивших от коронной стороны, двух различных точек зрения не было случайным. Как показал К. Лепши, на сейме среди коронных сенаторов и послов сложились две различные политические группировки, заметно расходившиеся между собой в подходе к ряду проблем внутренней и внешней политики Речи Посполитой, — сторонники Я. Замойского (из числа главным образом малопольских феодалов) и группировка примаса С. Карнковского и коронного маршалка А. Опалиньского, база которой находилась в Великой Польше[734]. Поскольку сторонники Я. Замойского стояли за войну, то вторую точку зрения, близкую к планам сенаторов времен С. Батория, следует приписать представителям великопольской группировки. Точка зрения «замойчиков» в начале 1588 г. доминировала.

В центре аргументации литовских политиков стоял также традиционный для их выступлений второй половины XVI в. тезис, что Великое княжество больше не может вести долгих и разорительных войн с Россией. За время кампаний С. Батория, указывали литовские представители, страна так разорена, что владельцы имений «должны были давать подданным своим свободу [от повинностей] одним до десяти, другим до пятнадцати лет в тех имениях, где были солдаты». Если война возобновится, Литва снова обратится в «sedes belli», что означает новое разорение их владений[735].

При таких различиях в оценке ситуации возможность соглашения с самого начала была затруднена. Коронные политики не могли давать своим партнерам каких-либо гарантий того, что в будущей войне территория Литвы не пострадает, а на тех в свою очередь не производили впечатления рассуждения о том, что победа над Россией будет быстрой и легкой.

Кроме того, представители Великого княжества с самого начала заявили, что они связаны инструкциями съезда, от которых не могут отступить[736]. В результате ряд встреч представителей сторон с 14 по 20 января закончился безрезультатно. Затем в дискуссию снова включился король Сигизмунд, но и ему ничего не удалось добиться от литовских феодалов[737]. 26 января делегация Великого княжества попросила у Сигизмунда прощальной аудиенции[738]. В условиях, когда шла гражданская война со сторонниками Максимилиана, за спиной которого стояли Габсбурги, Сигизмунд и коронные политики не могли идти на разрыв с Литвой[739]. Посредником между Сигизмундом и делегатами Великого княжества выступил А. Опалиньский, который убедил короля подтвердить мирный договор, указывая, что без согласия «станов коронных» этот акт все равно не будет юридически правомочным. В итоге Сигизмунд «этот мир подписал». После этого в ночь на 28 января литовские сенаторы принесли присягу королю[740]. На следующий день Я. Глебович с удовлетворением писал К. Радзивиллу: «Все так решилось, как лучше всего могло бы быть решено»[741]. Однако когда 28 января в Варшаву прибыли официальные сообщения о победе под Бычиной над сторонниками Максимилиана, настроение участников сейма резко изменилось к невыгоде для литовцев[742].

В новой ситуации не могло быть и речи об одобрении мирного договора Короной. Посольская изба не приняла ни одного из предложений Великого княжества, отложив решение всех спорных вопросов до следующего сейма[743]. Сигизмунд III также стал уклоняться от выполнения своей присяги. В окружении короля преобладали воинственные настроения. «Гневаемся на Москву, хотим ее бить, только бы сила была», — писал литовским сенаторам, прося о вмешательстве, Л. Сапега[744]. Весной 1588 г. Сигизмунд III обратился к римской курии с просьбой предоставить ему субсидии для осуществления планов, намеченных покойным королем Стефаном[745]. Сложившееся положение энергично пыталась использовать шведская дипломатия. Юхан III уже осенью 1588 г. обратился к польским и литовским сенаторам с проектом созыва в Таллине съезда для выработки согласованной политики обоих государств по отношению к России[746]. С помощью сына он рассчитывал взять в свои руки руководство внешней политикой Речи Посполитой и направить ее в нужном для Швеции направлении[747]. Сторонники войны столкнулись, однако, с серьезными трудностями внутри страны.

Выявившееся в ходе споров на коронационном сейме упорное сопротивление Великого княжества планам войны с Россией заставило, по-видимому, часть коронных политиков всерьез задуматься над реальностью этих планов. Их осуществление вело к серьезному внутреннему конфликту в стране, тем более что сражение под Бычиной, положив конец внутриполитической борьбе, привело к осложнению международного положения: Габсбурги разорвали отношения с Речью Посполитой. В результате на совещании короля с сенаторами Великой Польши в Петркове 14–18 октября 1588 г.[748] архиепископ Гнезненский охарактеризовал заключение мира с Россией как дело важное «pro bono et publico»[749]. Того же мнения был и А. Опалиньский[750]. В перечень вопросов для будущего сейма был включен пункт «об утверждении мира с Московитом и Татарином»[751]. В том же духе был, по-видимому, изготовлен и проект инструкции на предсеймовые сеймики[752]. Однако на встрече короля с малопольскими сенаторами в Люблине Я. Замойский подверг резкой критике составленный в Петркове проект инструкции, в том числе и разделы, относящиеся к России[753]. В Люблине был составлен новый текст инструкции, разосланный на сеймики в начале декабря 1588 г.

Этот документ начинался упоминанием о перемирии, заключенном литовскими сословиями с Россией, текст которого они передали королю с просьбой о подтверждении. Затем составители инструкции обращали внимание шляхты на то, что никаких дальнейших переговоров между государствами не было, в то время как состояние отношений между ними вызывает самые серьезные опасения. Русские войска нарушают границу в Ливонии, захватили пограничные земли на Остре. При первом удобном случае Россия может напасть на Речь Посполитую и поэтому шляхта может считать себя не связанной заключенным соглашением. Далее составители инструкции недвусмысленно указывали, что «теперь для Речи Посполитой самое подходящее время [выступить] против них», но уклонялись от окончательного заключения, предоставляя решение вопроса о войне или мире с Россией всецело на усмотрение сословий[754].

Указание на «подходящее время» ясно показывает главную цель составителей инструкции — вовлечь страну в новую войну на востоке, для чего нужно было предварительно добиться отмены русско-литовского договора. Поскольку в королевской инструкции нельзя было открыто подвергать сомнению юридическую правомерность договора, который сам король обязался соблюдать, авторы инструкции были вынуждены перенести центр своей аргументации в другую плоскость. Подборка фактов о враждебных действиях русского правительства должна была убедить шляхту, что, поступая подобным образом, оно как бы само аннулировало договор. Так как в действительности русское правительство стремилось к сохранению мира с Речью Посполитой и подобный тезис явно не соответствовал действительности, то выбор такого метода аргументации побуждал возводить мелкие пограничные инциденты в ранг крупных событий[755].

Сопоставление решений съездов в Петркове и в Люблине показывает, что великопольская и малопольская магнатерия разошлись в определении политического курса по отношению к России. Решения сеймиков 1589 г. позволяют точнее представить характер разногласий и расстановку политических сил в Короне. Сеймик воеводств Познанского и Калишского[756] подверг критике действия литовских представителей, которые не имели права заключать мирный договор с Россией от имени Речи Посполитой. Поскольку литовские представители поступили незаконно, то и заключенный ими договор не является обязательным для Речи Посполитой. Вместе с тем великопольская шляхта указывала, что нет оснований опасаться войны со стороны России, поскольку она заключила мирный договор с Литвой. Сопоставление этих решений с высказываниями великопольских сенаторов в Петркове позволяет уточнить позицию феодалов Великой Польши. Они были за сохранение мира с Россией, но этот мир вовсе не должен был основываться на русско-литовском договоре. По-видимому, речь шла об организации новых мирных переговоров, на которых следовало попытаться добиться от России уступок, как это было сформулировано частью коронных сенаторов на коронационном сейме 1588 г.

Позицию великополян интересно сопоставить с постановлениями Сандомирского воеводства. Сандомирская шляхта, предлагая королю и сенаторам обсудить вопрос о войне (или мире) с Россией, обращала внимание своих послов на то, чтобы «не было дано никакого повода к тому, чтобы нас ославили как людей, жаждущих пролития христианской крови», и рекомендовала направить в Москву послов с требованием возвращения потерянных Великим княжеством областей и возмещения ущерба, нанесенного при пограничных нападениях[757]. Таким образом, сандомирская шляхта также выступала за аннулирование русско-литовского договора, но определенно отмежевывалась от планов войны, выдвигая на первый план дипломатические средства воздействия. Следовательно, даже в Малой Польше часть шляхты одобряла скорее программу великополян. Если к этому добавить, что ряд воеводств Центральной Польши (Ленчицкое, Брест-Куявское и Иновроцлавское) в своих постановлениях обошли вопрос об отношениях с Россией молчанием[758], явно не поверив утверждениям о серьезной опасности со стороны восточного соседа, то можно констатировать, что на землях Короны правительству удалось добиться в лучшем случае половинчатого успеха. Значительная часть шляхты, отвергая русско-литовский договор, склонялась к принятию программы великопольских политиков, предусматривавших средства дипломатического давления на Россию[759].

Еще хуже с этой точки зрения обстояло положение в Великом княжестве. Главный съезд Великого княжества, собравшийся в феврале 1588 г. в Слониме, предписал своим послам добиваться подтверждения русско-литовского 15-летнего договора с тем, чтобы «за это время стараться всеми способами о заключении вечного мира»[760]. В Литве, следовательно, правительственная программа потерпела полную неудачу. Прямым следствием неуспеха предсеймовой кампании явилось то обстоятельство, что в королевской пропозиции, зачитанной на сейме 7 марта 1589 г., отсутствовали предложения каких-либо мер, направленных против России[761].

Сдержанное отношение (и даже нежелание) значительной части коронной шляхты обсуждать выработанные в окружении Я. Замойского планы войны, в немалой мере объяснялось тем, что перед страной стоял до сих пор неурегулированный конфликт с Габсбургами. В той же инструкции на сеймики излагалась просьба правительства предоставить средства для ведения войны, если на переговорах с представителями императора не удастся прийти к соглашению.

Однако амбициозные планы императора Рудольфа II, намеревавшегося силой взять реванш за поражение и плен эрцгерцога Максимилиана, не получили поддержки сословий (прежде всего чешских), отказавшихся предоставить средства на войну с Речью Посполитой[762]. В итоге Рудольфу II пришлось пойти на уступки. 8 марта 1589 г. в Бендзине был подписан договор на условиях, продиктованных главой делегации Речи Посполитой Я. Замойским[763]. По его настоянию в договор вошло условие, по которому Габсбурги обязывались не оказывать никакой помощи России в случае конфликта между ней и Речью Посполитой[764].

Происшедшие изменения, по времени почти совпавшие с началом работ собравшегося в Варшаве сейма, означали резкое улучшение ситуации в пользу сторонников войны. Действительно, после заключения мира с Габсбургами в значительной мере отпадали опасения, побуждавшие шляхту отмежевываться от войны на Востоке перед лицом неурегулированных конфликтов на Западе. На сейме вопрос о войне с Россией стал одной из основных тем дискуссии. Как сообщал нунций в Рим, коронные сенаторы предлагали объявить войну России, использовав для этого войска и средства, собранные на случай разрыва польско-австрийских переговоров. Указание нунция, что этого мнения придерживалась «большая часть польских сенаторов», позволяет думать, что, хотя в целом влияние политиков, близких к Я. Замойскому, в сенате возобладало, полного единодушия все же не было. Выдвинутое предложение вызвало возражения литовских сенаторов, ссылавшихся на разорение, которое приносит Литве война, и указывавших, что для них договор с Россией является обязательным, поскольку они его скрепили своими подписями и печатями[765]. На этом сведения о работе сейма обрываются.

Последующая депеша нунция от 25 апреля[766] и краткие записи о сейме в одном из рукописных сборников собрания Чарторыйских[767] сообщают уже о принятых решениях. Сейм постановил направить в Москву «великих» послов с требованием вернуть территории, некогда принадлежавшие Великому княжеству Литовскому: Смоленск и Северскую землю. Послы должны быть отправлены из Люблина, куда по окончании работ сейма направились король и часть сенаторов[768]. В зависимости от полученного ответа вопрос об отношениях с Россией должен был решаться на следующем сейме.

Решения явно носят характер компромисса между двумя группировками коронных феодалов. Сторонники Я. Замойского приняли план действий великопольских политиков, а те дали заверение, что, если их план не увенчается успехом, они согласятся на войну. Вынужденное согласие Литвы на эти решения было, вероятно, следствием того, что в 1589 г. главные группировки коронных феодалов договорились между собой о политике по отношению к России. Показательно, что часть сенаторов и шляхетские послы предложили не сдавать вотированные налоги в королевскую казну, где они могли быть растрачены на разные нужды, а поместить их на хранение у выборных представителей в воеводствах, «чтобы иметь готовую сумму на случай войны с Москвой». Сама постановка этого вопроса ясно говорит, что большинство представителей Короны хорошо понимало, что принятые решения ведут к войне.

Вместе с тем, дав согласие на встречу в Таллине короля с его отцом, сейм не принял никаких решений о возможных условиях союза между Швецией и Речью Посполитой, в чем сказалось, как представляется, и пренебрежительное отношение шляхты к военным возможностям шведского королевства, и стремление не допустить усиления этого государства за счет России. Интересы господствующего класса Речи Посполитой, желавшего укрепить свои позиции за счет шведского королевства, и шведских политиков серьезно расходились. Этими разногласиями, вероятно, следует объяснить тот факт, что вопреки решениям сейма ни из Люблина, ни из Вильно, где король совещался с сенаторами перед выездом в Таллин, так и не было отправлено намеченное посольство в Москву. Вероятно, король хотел перед отъездом послов получить советы от Юхана III, что позволило бы в какой-то мере согласовать эту дипломатическую акцию со шведскими интересами. Тем временем летом 1589 г. на Речь Посполитую обрушился страшный татарский набег, что явилось началом серьезного обострения в отношениях между Речью Посполитой и Турцией. В этих условиях ждать уступок от России было явно нереально, и неудивительно, что решение о посольстве в Москву было молчаливо отменено, а на съезде в Таллине сенаторы отказались обсуждать со шведским королем вопрос о союзе против России[769].

Для кругов, группировавшихся вокруг Я. Замойского, столкновение с Турцией было лишь досадной отсрочкой. Они постарались вернуться к своим планам, как только наступил благоприятный момент. Уже поздней осенью 1589 г., когда обозначились первые признаки разрядки в отношениях с Турцией, Я. Замойский предложил королю после заключения мира с Турцией обратить против России набранную на случай войны армию. Наряду с другими доводами канцлер использовал и следующий, звучавший наиболее весомо для Сигизмунда III: сведения о военных приготовлениях в России, направленных против Швеции[770]. Ход оказался удачным: король солидаризовался с его планами, и Я. Замойский получил полномочия составить королевскую инструкцию на предсеймовые сеймики[771].

Текст этого документа позволяет выявить главные очертания внешнеполитической концепции экспансионистских группировок господствующего класса Речи Посполитой на рубеже 80–90-х годов XVI в. В инструкции снова доминировала тема опасности, угрожающей Речи Посполитой со стороны России. Я. Замойский заверял шляхту: правительство имеет «надежные доказательства» того, что разоривший страну летом 1589 г. татарский набег был организован русскими дипломатами. Царь, по словам канцлера, послал хану пятьдесят тысяч золотых за то, чтобы татарская орда пошла разорять Речь Посполитую[772]. Эти информации заканчивались выводом: царь, заслоняясь миром, заключенным с Речью Посполитой, своими действиями наносит стране вред больший, «чем если бы он сам вторгся со своим войском на землю и панства Речи Посполитой». Действия русского правительства дают все основания ожидать, что, если у Речи Посполитой в будущем возникнут какие-либо серьезные затруднения, то русские «костью нам в горле станут и не только Полоцком и Ливонией, но и, избави боже, чем либо большим попытаются завладеть». Наступательная война — единственный способ ликвидации угрожающей опасности.

Оставив позицию арбитра, как бы информирующего, но не навязывающего свою волю, правительство теперь решительно высказывалось в пользу войны. Не может быть, говорилось в заключительных строках этого документа, чтобы «ваши милости захотели показать себя такими тяжелыми на подъем и небрежными в делах, чтобы такой случай, сам дающийся в руки, для добра своего, славы своей, безопасности на будущее Речи Посполитой, как попало бросили и оставили».

Далее доказывалось, что война против России принесет стране целый ряд положительных результатов. Увидев, что Речь Посполитая ведет войну с Россией, турки перестанут подозревать ее правительство во враждебных замыслах, и поводов для беспокойства у них не будет, поскольку запорожские казаки «найдут себе хлеб» в России. Крымский хан также заключит мир с Речью Посполитой и вместе с ней будет воевать против русских. Война окажет благотворное действие и на внутриполитическую жизнь страны. Весь господствующий класс объединится вокруг монарха, и деятельность связанной с Габсбургами оппозиции прекратится. Одновременно война благотворно повлияет на образ жизни и моральный уровень шляхты: война стала бы полезной школой «рыцарского дела», «сыновья шляхетские не проводили бы годы праздно, [лежа] на брюхе и не расточали свое имущество»[773]. Представление о войне как средстве решения внутри- и внешнеполитических проблем является явным симптомом эволюции в восточной политике Речи Посполитой — от акцентирования преимущественно мирных методов экспансии (как в шляхетской публицистике 70-х годов XVI в.) к проповеди военной экспансии. На рубеже 1589–1590 гг. планы наступательной войны были впервые обнародованы в документе, предназначенном для обсуждения шляхты.

Первые практические шаги для подготовки к будущей кампании были предприняты еще до обнародования правительственной декларации. Используя сообщения о союзе между Россией и Крымским ханством, Я. Замойский в письмах сенаторам от ноября 1589 г. выступил с предложением передвинуть коронную армию в район Белой Церкви, так чтобы войска могли одновременно отбить набеги татар, поднимающихся на Украину идущим вдоль Днепра шляхом, и препятствовать возможному нападению на Киев[774] союзных татарам русских войск. Получив одобрение малопольских сенаторов[775], он привел свои планы в исполнение, перебросив часть коронной армии в указанный район. В действительности речь шла не об обороне, а о нападении, как ясно видно из письма, отправленного тогда же Я. Замойским Сигизмунду III[776]. Канцлер писал, что, если сейм одобрит его планы, собранные на Днепре войска могут прямо вступить на русскую территорию. Этот же документ показывает, что план похода на Москву через Северскую землю определялся не военными, а прежде всего внутриполитическими соображениями. Избирая такой путь, коронный канцлер хотел ослабить возможную оппозицию со стороны Великого княжества, поскольку в этом случае войско пошло бы в Россию «не бывая в Литве», и, следовательно, военные опустошения, которых боялись литовцы, не затронули бы их территории. В соответствии с этим и в инструкции на сеймики Я. Замойский подчеркивал, что готовое к войне войско стоит в таком месте, откуда «легко перейти может на их (русских. — Б.Ф.) землю, ничего не занимая и ничем не отягощая панств коронных и литовских»[777].

Наконец, надо отметить еще одну существенную линию в аргументации Я. Замойского: его определение целей войны. «Если бы дела привели, с помощью божью, к какому-либо настоящему с теми людьми соединению, — писал он, — то, выведя их из грубости и, как Лота, из мерзости, в которой они погрязли, надежная и немалая от них могла бы быть помощь против турка»[778].

К. Лепши, опубликовавший эти высказывания Я. Замойского, видит в них прямое воспроизведение внешнеполитических замыслов С. Батория[779]. Думается, однако, что здесь налицо существенные различия. Если С. Баторий ставил вопрос о завоевании России, то коронный канцлер провозглашал целью похода «истинное соединение» между государствами. Сопоставляя данную формулу с предыдущими высказываниями на этот счет польско-литовских политиков, нетрудно раскрыть, что это означало заключение между Россией и Речью Посполитой унии по типу соглашений, предлагавшихся в 1585–1587 гг. Канцлер не ставил вопрос о детронизации Федора и был готов удовлетвориться обязательством «сословий» после смерти царя возвести на русский трон польского короля[780]. Все это позволяет усматривать связь данных построений Я. Замойского не с планами С. Батория, а с предложениями коронных сенаторов (с той разницей, что на этот раз речь шла о том, чтобы принудить Россию к заключению унии не с помощью военной демонстрации, а путем войны).

Обращает на себя внимание и другая сторона рассуждения Я. Замойского: представление о том, что «истинное соединение» дает возможность приобщить русское дворянство к выработанным польской шляхтой «совершенным» формам культуры и общественной жизни. Исследователи давно указывали на связь этих высказываний с программой развития славянского мира, которую канцлер сформулировал 21 февраля 1589 г. в беседе с чешским вельможей Вилемом с Рожмберка. Тогда канцлер констатировал прежде всего неблагоприятные условия, в которых находятся славянские народы. Одни из них (южные славяне, чехи) лишены политической независимости, другие (русские), хотя и обладают собственной государственностью, целиком погрязли в варварстве. Только Речь Посполитая, обладающая собственной государственностью и высокой культурой, может (и должна) стать центром объединения славянских народов, освободить их от иноземного ига и приобщить к высокой культуре. Первым этапом на пути к решению этой задачи должна стать уния между Россией и Речью Посполитой, которая будет осуществлена либо мирным, либо насильственным способом[781].

Следует отметить как широкий размах этой программы, так и явно проступающее в рассуждениях Я. Замойского стремление проводить ее в жизнь независимо от воли и желания других славянских народов. Польская феодальная идеология эволюционировала тем самым от констатации превосходства своего общественного устройства над общественным устройством соседних народов к признанию за собой права силой навязывать им свой более совершенный строй. И все же для правильного понимания динамики интересующих нас процессов следует отметить, что программа Я. Замойского не провозглашала целью политики Речи Посполитой на востоке ни уничтожение русской государственности, ни тем более русского господствующего класса. Таким образом, проповедь благодетельности для Речи Посполитой наступательной войны на Востоке составляла лишь одну сторону этой программы. Учитывая уроки предшествующих лет, канцлер постарался на этот раз поставить перед шляхтой цели в ее восприятии более реальные, связанные с целым комплексом популярных в этой среде взглядов и представлений.

Какова же была реакция шляхты на предложенную программу? Материалы сеймиков 1590 г. сохранились лучше, нежели сеймиков 1589 г., но также далеко не полно и, к сожалению, почти не пересекаются с более ранними документами.

Рассмотрение следует начать с постановлений Сандомирского сеймика[782], которые мы имеем возможность сопоставить с постановлениями сеймика предшествующего года. Формально Сандомирское воеводство повторило свое прежнее предложение выслать в Москву посольство для решения всех спорных вопросов, но в самой трактовке темы можно констатировать явное смещение акцентов. Если постановления 1589 г. говорили о необходимости избежать «кровопролития», то в постановлениях 1590 г. четко констатировалось, что если русский государь не примет польско-литовских предложений (возврат Северщины и Смоленска и пр.), то у Короны будет «хорошая причина для войны». Налицо, таким образом, явное сближение взглядов сандомирской шляхты с программой Я. Замойского. Другое малопольское воеводство — Краковское без аргументации и прогнозов на будущее повторило то же предложение, что и Сандомирское воеводство, — отправить посольство с требованием возвращения утраченных Великим княжеством земель[783].

В целом шляхта этих двух воеводств держалась решений сейма 1589 г. и, следовательно, принимая в основном программу Я. Замойского, все же расходилась с его группировкой по тактическим вопросам. Что касается третьего малопольского воеводства — Люблинского, то его постановления, как правильно отметил К. Лепши[784], были верным отражением политической программы Я. Замойского. Шляхта констатировала, что Корона терпит «немалые кривды и шкоды» от России, и поэтому давала послам полномочия для осуществления всех необходимых мер против нее, включая и воину[785].

Если в Малой Польше, таким образом, в тех или иных формах была санкционирована экспансионистская (вплоть до наступательной войны) политика по отношению к России, то в других районах Короны мы наблюдаем столкновение различных тенденций.

Это явление характерно прежде всего для территории огромного Русского воеводства. Так, на Вишенском сеймике, где собиралась шляхта с большей части территории воеводства (земли львовская, жидячевская, перемышльская и саноцкая), были приняты постановления, близкие к ухвалам люблинского сеймика:, необходимость мер против России, включая и войну, если будет нужно[786]. В то же время сеймик Галицкой земли, констатируя, что положение страны действительно вызывает тревогу, настоятельно просил короля, «чтобы по примеру предков своих» добивался прочного мира со своими соседями «и без причины войны против них не начинал»[787].

Еще более сложная ситуация сложилась на территории Великой Польши. Здесь сеймик воеводства Серадзского дал послам полномочия для выступления против Московита — «наследственного врага», который «причины [к тому] дает, чтобы война [против него], давно начатая, кончена была»[788]. Сеймик воеводств Познанского и Калишского не смог занять определенной позиции, поручив своим послам выяснить, нужна ли такая война и какие необходимы для ее ведения войска и средства[789]. Шляхта же земли Велюнской выступила против войны, прямо ссылаясь на то, что литовцы заключили перемирие с царем[790]. Против войны высказались также Брест-Куявское и Иновроцлавское воеводства[791].

Среди этих материалов налицо существенные пробелы (нет данных о позиции Ленчицкого воеводства, Мазовии и украинских воеводств Короны, кроме Русского[792]), однако взятые в целом постановления 9 коронных сеймиков свидетельствуют о значительных сдвигах в позиции коронной шляхты. Если в 1585 г. шляхта в основном недоброжелательно отнеслась к планам войны с Россией, видя в них прежде всего «утеснение» своих подданных, то к 1590 г. группа политиков во главе с Я. Замойским получила поддержку ряда воеводств, открыто одобривших планы наступательной войны на Востоке. С некоторыми различиями тактического порядка за программой Я. Замойского пошла на этом этапе основная масса шляхты Малой Польши и Русского воеводства, в то время как в Западной и Центральной Польше позиции лагеря Я. Замойского были гораздо более слабыми. Такое размежевание противников и сторонников войны не представляется случайным. Закономерно, что экспансионистская внешнеполитическая программа Я. Замойского получила одобрение именно тех групп господствующего класса Речи Посполитой, которые на протяжении столетий были главной силой польской феодальной экспансии на Восток.

Если в Короне Я. Замойскому и его приверженцам удалось добиться заметного успеха, то литовские сеймики, а затем и главный съезд Великого княжества снова высказались против войны с Россией[793]. Несмотря на специально выработанный план военных действий и иные аргументы, Я. Замойскому и на этот раз не удалось убедить литовских политиков, что война с Россией будет короткой победоносной прогулкой и не затронет территории Великого княжества. Как показывают записи бесед русского гонца А. Иванова с литовскими шляхтичами, последние были уверены в обратном и ждали от войны лишь новых разорений, от которых пострадает только Литва, а все возможные выгоды достанутся Короне[794]. Некоторые собеседники русского гонца выражали недовольство засилием польских феодалов в политической жизни страны («поляки им стали спесивы и Литву ставят ни за што») и высказывали убеждение, что магнаты Короны для того стремятся к обострению отношений, «чтобы у Литвы з государством Московским згоды не было, а они бы Литвою владели по-прежнему»[795]. Таким образом, наряду с боязнью военных опустошений в среде литовских феодалов снова ожили традиционные для нее опасения, что война на Востоке может привести к падению удельного веса Великого княжества в рамках Речи Посполитой. Литовские сенаторы через пристава просили А. Иванова передать царю, что Великое княжество хочет мира и добьется присылки в Москву посольства для мирных переговоров, только бы царь не допускал новых инцидентов на границе, потому что «поляки не хотят, чтоб мы были с вами в згоде»[796]. Среди шляхты были налицо еще более радикальные настроения. Наиболее пылкие из собеседников русского гонца прямо заявили, что если Корона начнет войну, «то уж поляки с Литвою соединенье разорвут, и тогда уж Литва, отстав от них, учнут бити челом государю и воеватца з государем не будут»[797]. Такие высказывания являлись, конечно, политической крайностью. Однако само их появление свидетельствует об атмосфере, в Которой шло обсуждение королевской инструкции. Дело явно шло к тому, что сейм 1590 г. станет ареной резкого столкновения противоположных политических группировок.

При всей относительной силе позиций Я. Замойского стоит отметить, что поддержка, оказанная коронной шляхтой «военной» группировке, носила все же условный характер: в решениях целого ряда сеймиков указывалось, что шляхта соглашается на войну с Россией, если будет сохранен мир с другими соседями[798]. Между тем в первые месяцы 1590 г. наступило новое обострение отношений с Турцией: на южной границе появились татарские загоны, турецкий везир начал требовать с Речи Посполитой уплаты дани, правительство стало набирать войска на случай возобновления военных действий[799].

Такая обстановка не могла не оказать влияния на польских политиков, собравшихся в марте 1590 г. на сейм в Варшаве. Перед угрозой конфликта с Турцией рекомендации активной политики на Востоке становились явно бесперспективными и опасными. В результате главный инициатор военных планов коронный канцлер Я. Замойский в своем выступлении 21 марта 1590 г. обошел вопрос о войне с Россией молчанием[800]. Поведение Я. Замойского было лучшим доказательством того, что в этих условиях ведущим коронным политикам было нечем отклонить антивоенные доводы представителей Великого княжества. Когда 21 марта на сейм прибыли из Константинополя представители Речи Посполитой с требованием султана заплатить ему дань, проект войны с Россией был молчаливо снят с обсуждения и сейм сосредоточил свое внимание на мерах по защите страны от турок[801]. Так, благодаря осложнению международного положения Речи Посполитой, литовским политикам удалось без особой борьбы добиться сохранения мира с Россией.

Однако, конфликт между Речью Посполитой и Турцией открывал для литовских политиков более широкие возможности. Если для феодалов Малой Польши и Русского воеводства — главной опоры группировки Я. Замойского — война с Турцией означала смертельную опасность, для борьбы с которой необходимо было мобилизовать все силы страны, то феодалам Великого княжества турецкая опасность непосредственно не угрожала[802]. Тем самым соотношение сил внутри страны объективно менялось в пользу Литвы, давая возможность литовским политикам за участие в обороне южных границ Речи Посполитой ставить своим партнерам определенные условия. Так у них создавалась почва для борьбы за реализацию их политической цели — заключения долгосрочного мирного договора между Россией и Речью Посполитой.

Действительно, хотя проект войны с Россией перестал обсуждаться, в любое время, как только минует чрезвычайная ситуация, он мог быть снова поставлен на повестку дня. Не случайно Я. Замойский в своей речи 21 марта говорил о том, что только осуществление восточных планов С. Батория могло бы окончательно избавить Речь Посполитую от турецко-татарской опасности[803]. Среди собравшихся на сейм послов шли толки, что, если польским дипломатам удастся добиться сохранения мира с Турцией, набранные для турецкой войны войска пойдут в поход на Россию[804]. Поэтому, когда в посольской избе началась выработка конституции о выделении средств на возможную войну с Турцией, литовские послы сразу заявили, что не хотят приступать ни к каким делам, пока им не сообщат, будет сохранен мир с Россией или нет[805]. В сложившихся условиях с мнением Великого княжества нельзя было не считаться, и в результате в проекте конституции, выработанном послами, было записано, что собранные средства могут быть употреблены лишь на войну против Турции[806]. По-видимому, тогда же в него были внесены пункты, запрещавшие назначенному сеймом военному совету начинать военные действия против какой-либо другой страны, кроме Турции и Крымского ханства, и предусматривавшие, что в случае заключения мира с Турцией «ухваченные» налоги собираться не будут. В таком виде тексты конституции 17 апреля 1590 г. были утверждены королем и сенатом[807].

Вручая королю проекты конституций, маршалок от имени всех послов просил, чтобы Сигизмунд III «мир с Москвой подтвердил, великих послов назначил, приказал написать инструкции и дать sub censuram, чтобы уж не было никаких сомнений» относительно намерений правительства[808]. Это требование натолкнулось на упорное сопротивление монарха, заинтересованного в создании антирусской коалиции с участием Швеции. Он сумел добиться того, чтобы пункт о подтверждении мира с Россией все же не был включен в сеймовые конституции. Однако король не имел прочной опоры среди коронных политиков, склонявшихся, по мере того как конфликт с Турцией принимал все более серьезные размеры, к закреплению мира с соседями (и с Россией)[809]. В этих условиях Сигизмунд III не мог противостоять представителям Великого княжества, которые заявили, что не считают себя связанными решениями сейма, пока их просьбы не будут удовлетворены «на деле, а не [одними] словами»[810].

Литовские послы и сенаторы не только повторили свое заявление перед закрытием сейма, но и оставили в Варшаве своих представителей для наблюдения за тем, как будут выполнены их требования[811]. Король был вынужден капитулировать. 24 апреля началась рассылка по литовским «поветам» универсалов с сообщением, что в Москву отправляются «великие» послы Речи Посполитой[812]. 25 апреля назначенным послам — С. Радзиминскому, воеводе подляшскому, Г. Войне, подканцлеру литовскому, и М. Войне, писарю литовскому, были вручены инструкции для ведения переговоров[813]. Еще до конца мая послы выехали из Варшавы на границу, где им предстояло ждать «опасной» грамоты царя Федора[814].

Последовавшие затем мирные переговоры завершились в январе 1591 г. заключением договора о 12-летнем перемирии между Россией и Речью Посполитой. Помимо особенностей международного положения Речи Посполитой, повлиявших в определенной степени на такой исход конфликта, думается, немалое значение имел и тот факт, что надежды на ослабление Русского государства после смерти Ивана IV не оправдались. Россия, преодолев внутриполитический кризис, заметно усилила свою международную активность, и это не могло не подействовать сдерживающим образом на господствующий класс Речи Посполитой. Однако это не значит, что прошедшие события минули безрезультатно. Обнаружившаяся в ходе борьбы готовность значительных группировок коронной шляхты пойти на агрессивную войну, несомненно, была симптомом вступления шляхетской экспансии в новый период и учитывалась ведущими политиками страны в их будущих политических комбинациях. Вместе с тем решение начать мирные переговоры с Россией вовсе не означало пересмотра представлений о главных целях восточной политики Речи Посполитой. Этого и не могло быть, поскольку спор между отдельными группировками шел вовсе не о целях, а о методе их достижения. Цели остались прежними. Только в новом периоде отношений их реализации пытались добиться средствами не войны, а дипломатии. Первая попытка в этом направлении была предпринята уже во время мирных переговоров 1590 г., когда «великие послы» Речи Посполитой предложили русскому правительству проект широкого политического соглашения между обоими государствами.