Русское зазеркалье (двуязычная версия)

Пролог

———

Ключ не подходил. Код из четырёх цифр, который мне сообщили в письме, не подходил к шкафчику, где меня, по словам управляющего гостиницей, ждал ключ от моего номера. Я беспомощно стояла перед решёткой на уровне подвала, рюкзак за плечами. На часах было девять утра, контора открывалась в полдень, и предстояло мне гулять три часа по магазинам, если только срочно не найдётся никакого решения…

(«Контора», «управляющий» — мои не самые убедительные попытки русификации, потому что не называть же, в самом деле, an office — офисом и an administrator — администратором, так ведь по-русски не говорят? Да нет, наверняка именно так и говорят, уже двадцать лет назад были в ходу все эти словечки, если только мода на них не прошла. Или прошла уже эта мода? Поживёшь вот так три года вдали от родины — и полностью теряешь чувство актуального языка. Или «актуального языка» — тоже англицизм? Горюшко моё горькое, зачем вообще ты взялась писать этот свой дневник по-русски, писала бы сразу по-английски, не смешила бы людей…)

А вдруг меня обманули, и плакали мои денежки? Маловероятно, конечно: через hotels.com обманули? Хотя кто ж их там знает, а вперёд-то я уже заплатила…

В коридоре за решёткой зажёгся свет: некий дяденька в пиджаке, местный постоялец, выходил из своего номера. Запер дверь, подошёл к решётке.

[Сноска дальше.]

— Sorry! — обратилась я к нему, улыбаясь так любезно, как только могла. — I am a new customer here, and the administrator has given me a code to retrieve my room key from the little black box here. The thing is, it doesn’t work…

Дяденька оглядел меня с головы до ног. Остался довольным, улыбнулся. Спросил:

— Have you tried to call him?

— I did, but he is unavailable…

Дяденька шагнул к настенному ящику, оказавшись плечом к плечу со мной — мне пришлось сделать шажок назад.

— So this is the code you were given… Let’s suppose he was inadvertently mistaken about one digit…

Ловкими пальцами он стал крутить последнее из четырёх колёсиков. Я прикусила губу: могла бы и сама догадаться! Где же эта моя хвалёная русская смекалка? Живёшь в стране, где всё предсказуемо, и сама расслабляешься.

На девятой попытке механизм щёлкнул.

— Here we are… You know how to find your room, don’t you?

— Yes, the one with a green diamond on the door. Thank you so much, really! — сказала я искренне.

— My pleasure. They are not bad, actually, those rooms. Oops! — дверца отказывалась закрываться. — Seems I have broken it.

— Wouldn’t you get any troubles because of me? — испугалась я. — I will then say it was me who had broken it.

— No, why? — искренне удивился мой избавитель. — It was their fault, not ours. Just let them know. Sorry, I have to run![1]

Ещё раз белозубо улыбнувшись, он легко взбежал по девяти ступенькам лестницы. Лязгнула короткая, до пояса, калитка лестничного колодца.

Вот так вот познакомишься с приятным человеком, а он тут же убегает. Впрочем, отношения — это последнее, что мне сейчас нужно. Сразу на… экая ты грубая, Алиска!

Интересно, а в России мне помог бы случайный человек с такой же закавыкой? И ведь даже документов не спросил: вдруг я мошенница, воровка? От региона, наверное, зависело бы. В Петербурге — легко. А в провинции какая-нибудь Зинаида Ильинична всю бы душу из меня вынула: кто я, да к кому, да откуда? Или какой-нибудь сорокалетний Павел Степанович, скривившись и отводя глаза, пробубнил бы: ничем не могу помочь, через три часа откроется офис, у них и спрашивайте. Впрочем, это ведь не значит, что они добрее нас. Приветливее, обходительнее — это да. В сытой и благополучной стране несложно быть приветливым, да и не Бог весть какая это добродетель. (Или всё же добродетель?) Гипотетические Зинаида Ильинична и Павел Степанович просто не отошли ещё от ужаса девяностых. Бог даст, пройдёт ещё двадцать-тридцать лет, и мы сами такими станем… или не станем. Так, а насколько я себя сейчас имею право относить к этому «мы»? Хороший вопрос, правда? От одного берега отошла, к другому не пристала. И жаловаться некому. Как там пелось в той песенке?

Ты сама и виновата,

А никто не виноват.

I couldn’t agree more.[2]

———

Дверь с зелёным ромбом сыскалась на третьем этаже, под самой крышей. Номер и правда оказался not bad: даже не номер, а квартирка-студия. Кровать рядом с входом; открытый open storage unit, то есть этажерка с шестнадцатью квадратными отделениями, отделяющая кровать от кухонной зоны. (Правильно ли я, интересно, назвала эту штуковину «этажеркой»? А как же ещё её называть, однако?) Сама кухня была небольшой, обеденный стол — даже на двоих мал, но имелась и электроплита, и шкафчики с утварью, и холодильник. Даже о тостере позаботились. За узкой дверцей — крохотный санузел. Единственное окно, под ним — электрический обогреватель с рукояткой. Я сразу повернула рукоятку на максимум. Я ещё не «они», если не могу жить при плюс шестнадцати.

Имелся в комнате, впрочем, и камин. Выглядел он так, будто не топили его лет пятьдесят. Растопить? Надо дожидаться администрации и спрашивать милостивого разрешения. Да и где же ты, голубушка, раздобудешь дров? В Риджентс-парк, что ли, пойдёшь рубить под покровом ночи?

Телевизора не было. Вместо него на стене висело большое зеркало. Глядись вот в него и размышляй о своём горестном житье. (Зачем я использую обороты вроде «горестное житье»? Или просто сама себя неосознанно стремлюсь убедить в том, что остаюсь русской? Если дело в этом, то плохой знак, потому что тот, кто уверен в себе, сам себе ничего не доказывает. Вот и «контора» с «управляющим» как-то очень по-старорежимному пахнут. А если уж перейду на откровенные церковнославянизмы, то и вовсе пиши пропало.)

Забравшись в единственное кресло-шезлонг с ногами, укутавшись в снятое с кровати покрывало и наконец согревшись, я даже задремала минут на двадцать. Проснувшись, поняла, что надо идти добывать еду. И надо, как его, экономить, душенька. А то когда ещё упадёт на карточку обещанный аванс от сэра Гилберта? Да и упадёт ли вообще? На карточке оставалось фунтов двести с небольшим, а в кошельке — меньше сорока.

Sainsbury’s находился в пяти минутах ходьбы, я его заприметила ещё давеча, выйдя из метро. (Вот, снова, «давеча»: куда это годится?) Само моё новое жильё было, кстати, в трёх минутах от станции. Уже положив в корзинку готовый обед в пластиковом судке, хлеба, ветчины, сахара и чая, я, повинуясь импульсу, схватила ещё упаковку древесного угля (Lumpwood Charcoal).

Стоя в очереди на кассе, я продолжала прокручивать в голове позавчерашние события, так быстро изменившие мою здешнюю жизнь, так неожиданно открывшие для меня новую, неисписанную страницу.

———

Ещё вчера я и вообразить себе не могла бы, что, бросив всё, оставив Эрику целый шкаф своего барахла, поеду в столицу ночным автобусом. И в мыслях не было! Нет, занималась я совсем другим: расхаживая в маленьком чёрном платье — декольте, нитка жемчуга на шее — между гостей вернисажа с бокалом шампанского в руке, приветливо-лицемерно улыбаясь малознакомым и незнакомым людям, я искала глазами Эрика, который после того, как я обнаружила его в постели с Маноэлой, почти вовсе перестал появляться дома. На сами работы я даже не глядела: мазня-мазнёй. Я бы и лучше сделала. (И делала, кстати: полгода назад на этом же самом месте был мой вернисаж.) В этот раз выставлялись работы Мугабы. Мугаба был другом Эрика, таким же, как и я, художником с рабочей визой, только посвежее и помоложе. Если Эрик уже не придёт, может быть, отыскать хотя бы виновника торжества и призвать к ответу? Правда, даже по сталинским законам сын за отца не отвечает, а приятель за приятеля тем более. Ну, тогда просто поплакаться ему в жилетку на его широкой чёрной груди. Или, может, совет какой даст… Ага, как же! Не будь дурой: на открытом рынке арт-продуктов предложение значительно превышает спрос, поэтому каждое из юных дарований (в моём случае второй свежести) так и глядит, как бы с улыбкой вцепиться собрату в горло. Но, может быть, Мугаба хоть знает, где искать моего суженого, этого поганца? Вот такими совсем неблагостными мыслями я была занята, когда в моей сумочке булькнул телефон.

Сообщение от Эрика?! Неужели в кои-то веки стал вести себя как мужчина?!

Нет, это было не сообщение, а электронное письмо. И не от Эрика. Письмо было по-русски, от Наташи.

Не ждала я, конечно, что она ответит так быстро, через неделю, да и что вообще ответит. Что-то даже ноги подкашиваются: не присесть ли куда?

Аля, привет!

Не ожидала получить от тебя письмо, очень удивилась. Рада, что у тебя всё хорошо. Огорчена, что не совсем хорошо. Ты умная девочка, и ты со всем справишься.

По твоему вопросу я узнала всё, что ты хотела, хотя не так, как ты просила. Спрашивать в гимназии — гиблое дело, не думаю, что они хранят архивы так долго, и даже не знаю, существует ли ещё гимназия. С городским архивом то же самое, и я в страшном сне не могу представить, чтобы я туда пошла. Мне пришлось напрячь Сергея, а ему напрячь ещё кое-кого.

Азуров действительно проходил по ведомству Сергея и даже был сотрудником. Ну, не прямо чтобы сотрудником, но он есть в их архивах. Азуров погиб в Иране два года назад. Я не уверена точно, умер или погиб, они сами там не уверены. Дело тёмное, и не думаю, что тебе нужно знать детали. Кажется, он так и не женился. Его мать умерла в 2013-м.

Извини за невесёлые известия. Это всё было вечность назад, правда? Есть ли возможность приехать к тебе этим летом? Или тебе сейчас не очень до меня?

Обнимаю, целую, Наташа

Как хорошо, что я присела на этот мягкий диванчик… Бокал надо поставить на пол. Вот так, осторожно… А теперь левую руку взять в правую. И сжать, крепко-крепко. Правда, это уже не имеет смысла. Почему здесь так холодно? Когда эта нация научится топить как следует, хотя бы в общественных местах? И что это за нелепое освещение? Дурочка, это не освещение нелепое, это у тебя что-то с глазами…

[Сноска дальше.]

— Do you need help, madam?

Спрашивающий стоял передо мной. Серьёзный пожилой мужчина, ухоженный, благожелательный, без всякой растительности на лице. Я улыбнулась через силу:

— No… not really… I… wouldn’t mind a tissue, though. — Он уже протягивал мне бумажный платок. У меня хватило сил взять его, кивнуть в знак благодарности, развернуть платок, поднести к лицу — и разрыдаться, едва я это сделала. Я, впрочем, быстро взяла себя в руки, всхлипнув ещё только пару раз. Мужчина присел рядом.

— Do you mind? You do need someone to talk to.

— You see — ah — a friend of mine has died in Iran. Learned just now.

— My deepest condolences, — мужчина склонил голову. — And yet, rude as it sounds, it takes human lives to build an empire.

— He was a Russian, actually, — пробормотала я.

— That… ‘That changes everything,’ I was going to say, but it doesn’t. May I ask your name?

— Alice Florensky.

— Sir Gilbert Bloom, — представился мужчина. — Pleased to meet you. I know at least one famous Russian by this second name, which makes me conclude…

— …That I am Russian, too. Very insightful, Mr Bloom.

Мне ответили не сразу. Глянув на собеседника, я приметила еле заметно приподнятую бровь, слабое подобие улыбки, и только тогда сообразила, что допустила этикетную оплошность.

— So sorry! («Ах ты дура, дура!») Sir Gilbert, I meant, — тут же исправилась я.

Баронет (или носитель рыцарского звания) издал короткий смешок.

— No offence taken. Do you study here, Mrs Florensky, or do you perform, erm, artistic work of some sort? That is, if I may enquire.

— Ms, actually. I was ‘performing artistic work,’ as you very nicely put it, until very recently. Yesterday they said they didn’t want me any longer. And not only that: my work visa expires in a fortnight, my partner, caught in bed with our Portuguese housemaid, probably wants a ménage a trois, and now this email… — Я снова улыбнулась. Улыбаться, улыбаться всем им, никогда не показывать своей слабости. — Please don't see it as if I were complaining.

— Very stoic, my dear. You don’t have a permanent residence permit, then? You sound so very British…

Я уже открыла рот, чтобы сказать ему, что даже бушмены в наше время говорят по-английски, что за три года даже зайца можно научить курить, что британцы в принципе несколько переоценивают свой язык в качестве бесценного дара человечеству — но прикусила язык, конечно. Сэр Гилберт, кажется, желал мне только добра — зачем тогда?

— I am terribly afraid to be misinterpreted in my intentions, — между тем продолжал мужчина, — but do you mind if I take you to a good restaurant in the neighbourhood where we can discuss all these… unfavourable happenings at some more length?

Всё чудесатее и чудесатее! Действительно, немного смелое предложение, даже от баронета, но неужели сэр Гилберт прямо вот так сразу потащит меня в своё дворянское гнездо, чтобы там коварно надругаться над моей несколько увядшей невинностью? Даже если и так, то хуже, наверное, уже не будет. Куда уж хуже…

Всё-таки сомнение, видимо, отразилось в моих глазах, потому что мой собеседник счёл нужным пояснить, еле приметно улыбаясь:

— I am homosexual, Ms Florensky, so you don’t have to be afraid of… you know, very mean things.

— A relief to hear that, — пробормотала я детским голоском. — No, I don’t mind. Not at all.[3]

———

В ресторане наш разговор продолжился. В ожидании горячего я рассказала сэру Гилберту мою немудрящую и такую, наверное, типичную историю: мою влюблённость в Эрика на последнем курсе Мухинки; мою скоропалительную эмиграцию; мои не слишком убедительные попытки творческой деятельности на новом месте; мои случайные заработки; мои мытарства с получением вида на жительство (наш заключённый во Франции брак оказывался не вполне действительным, верней, всё зависело от Эрика, которому нужно было поставить три подписи и который по разным причинам всё никак не мог их поставить); моё растущее разочарование при виде того, как мой любимый человек собирается оставаться вечным мальчиком до седых волос; мою попытку откладывать деньги самостоятельно, занимаясь не самым безупречным промыслом на чёрном рынке искусства; наше растущее отчуждение — очень вежливое, впрочем, без единой грубости с его стороны; мою жалкую улыбку при виде недавней безобразной сцены и слова Эрика, который, ободренный этой моей пришибленностью, всё смелее объяснял, как ему нужны разнообразные источники вдохновения и предлагал решить дело цивилизованным путём; понедельничное уведомление из UK Visas and Immigration…[4] Сэр Гилберт был превосходным слушателем: он слушал внимательно, лишь изредка бросая лаконичные реплики и задавая только самые нужные вопросы. Например

[cноска дальше]:

— What do you intend to do next?

Я развела руками.

— No clue…

— Don't you think that your paintings can be a source of moderate income? — продолжал он спрашивать.

— Out of the question, Sir Gilbert, — я грустно улыбнулась. — I am less than moderate, in terms of my artistic talent.

— Do you think that you can teach visual arts at an academic institution, then?

— Who would need me as a teacher?! — воскликнула я. — Sir Gilbert, you are a very, very nice person, but, forgive me, you are sort of…

— Naïve?

— Yes—that is, I didn’t mean to be rude.

— Naïve as I may be: can you imagine yourself in a situation when you teach, say, Russian avant-garde art to a group of sixteen- to eighteen-year-old students?

— Not really. I don’t like Russian avant-garde, the whole of it.

— What about Russian classical art of the nineteenth century?

— Gives me no inspiration either. You see, I could teach it all right, but I don’t feel like I can inspire my students by the subject that gives me no thrill. That wouldn’t be very honest towards my students, would it?

— I appreciate this position of yours very much, but it awfully complicates things. You… you must be a good and a brave person, Ms Florensky.

— What makes you think so, Sir Gilbert? — через силу улыбнулась я.

— The fact that you were not afraid to weep in public, — ответил мой собеседник серьёзно. — I would never be so…

— …Weak?

— …Self-forgetting, so daring even. There must be something that sends you good vibes, Ms Florensky. What is it, pray?

Я задумалась. Нам меж тем как раз принесли горячее, но мы оба не спешили есть. Насколько искренней нужно быть? С другой стороны: какая беда в искренности, если я всё равно возвращаюсь в Россию через две недели?

— There are fifteen to perhaps twenty Russian songs that I love very much, — призналась я наконец.

— Excellent! Can you give an academic talk on each of them?

— Yes, — ответила я, даже не успев подумать. — Yes, given that there will be somebody who needs it. Who on earth would need it here?

— Do you know the College of Contemporary Music in London? — ответил баронет вопросом на вопрос.

— No, why? — поразилась я.

— Your humble servant happens to be its… well, patron. Suppose I give a call to Mrs Mercy Walking, the principal. Suppose she invites you as, erm, an academic celebrity, a visiting professor who delivers a series of talks on the subject by which you feel very inspired. Two academic hours a day, five days a week, the whole course comprising twenty academic hours or so. This would give you temporary employment, which then would allow us to extend your work visa—but I would take care of your visa, I promise. How does it sound?

Я, кажется, застыла с открытым ртом, в то время как сэр Гилберт начал всё-таки есть, изредка поглядывая на меня и наслаждаясь произведённым впечатлением.

— I can find no words to express my gratitude, — собралась я с мыслями примерно через минуту.

— Don’t say anything, then, — он почти смеялся.

— Wait—I was saying that it sounds too good to be true. Will you ask from me something… specific in return?

— No, — невозмутимоответил сэр Гилберт. — I am not a Harvey Weinstein, my dear. Just an old homosexual.

— Then—why are you doing this for a total stranger?

— For sentimental reasons — would you believe me? For some sentimental reasons which I am not going to disclose—not yet. We can have a talk about my reasons in a fortnight—provided you don’t say ‘no’…[5]

…Билет в Лондон я купила через сайт National Express тем же вечером. Через Сеть я нашла и оплатила жильё по адресу 247 Eversholt str. Сэр Гилберт посоветовал мне снять новое жильё в районе Kensal Green или, на худой конец, Chalk Farm, чтобы мне было проще добираться до новой работы. Ничего не находилось, но, уже почти отчаявшись, я вдруг набрела на сайт A&B Groups в районе Camden Town: они просили сорок фунтов посуточно за номер-студию. Оплата двух недель вперёд лишила меня бóльшей части сбережений, но жалеть не приходилось: или подвернётся ещё какая работа, или возвращаться в Россию, где у меня — ни профессии, ни знакомств, ни друзей, ни жилья, только родные берёзки да осинки. Поживём — увидим…

Сэр Гилберт обещал позвонить в девять вечера. Около часу я провела в томительном ожидании его звонка, веря всё меньше и меньше. Минутный великодушный порыв, пусть, но так ведь не делаются дела в Британии, где всё так предсказуемо и где никто не любит неожиданностей! К десяти, когда он наконец позвонил, я перестала надеяться совсем и, думаю, звучала слегка апатично. Чуть посмеявшись моему безверию, покровитель коллежа сообщил, что он обо всём договорился лучшим образом и что моя первая лекция пройдёт в понедельник в десять утра.

Эрик так и не появился дома, и я почти спокойно приняла мысль о том, что четыре дня назад видела его в последний раз… в своей жизни? Может быть. Я написала Эрику что-то среднее между длинной запиской и коротким письмом и собрала небольшой рюкзак самых нужных вещей. Утром я вышла на Victoria Coach Station[6] и села в метро до Mornington Crescent. Мне пришлось пережить пару неприятных минут в попытках забрать из шкафчика ключ от своего номера, но об этом я уже писала.

———

Занеся свои скромные покупки «домой», я отправилась в офис A&B Groups, который имел отдельный вход, не подвальный, а прямо с улицы. Понятия не имею, как расшифровывалось A&B в их названии, так и не удосужилась узнать. Apartments and breakfast?[7] Завтрака они, впрочем, не давали, не было и намёка на общую столовую.

[Сноска дальше.]

— Hi! — приветствовал меня администратор, симпатичный высокий мулат.

— Hi, I booked yesterday. I’m a new guest from the room with the green diamond on the door.

— You must be Alice. Did you get in, finally? So sorry for the wrong code! Why didn’t you call me? — он всё так же белозубо улыбался.

— I did! — запротестовала я, разом отвечая на оба вопроса. — Then a gentleman passed by and helped me open the box with the key—and he might have inadvertently broken it…

— No problem, I will fix it.

Так просто! Нет, я определённо люблю эту страну.

Для очистки совести я спросила, не нужно ли мне возместить ущерб (мы, русские, мазохисты, правда?). Этого не требовалось, спасибо. И не нужно ли мне показать паспорт, записаться в какую-нибудь амбарную книгу? Нет, и этого не требовалось. Осмелев, я решилась спросить:

— Can I use the fireplace in my room?

Мулат обрабатывал этот вопрос секунд тридцать, прежде чем ответить:

— So your room has a fireplace… Are you sure you can handle a fireplace?

— I grew up in a village and I used to operate a regular oven for sixteen years of my life, — ответила я не без гордости. (Преувеличила, конечно, чуток: не с рождения ведь я печку топила.)

— What village?

— Lyutovo.

— Lieu-to-Woe? Never heard of it. Must be in the south. Err… You see, the regulations are such that…

— At night? — шепнула я, улыбаясь так обворожительно, как могла. — So that nobody sees the smoke? And with some extra payment?

— Okay, no extra payment, but you shouldn’t get caught, — сдался мулат. — And I didn't say that, remember? Hey, you… you must be Russian, right? (Это он наверняка догадался по моей «дикой» идее топить старый камин, сообразила я.) I love you Russians! Vladimir Putin, Russian dolls, babúshka! Need an adapter for your devices, by the way? You can borrow one for one pound; you get it back on the last day of your stay here. Sorry, we don’t have the PRAVDA channel here. Only BBC One to Four.

— I have no telly in my room, anyway, — ответила я, еле сдерживая улыбку.

— Really? — факт отсутствия телевизора поразил его не меньше, чем моё желание топить камин. Он соображал секунд двадцать, пока снова не расцвёл: — Ah yes, this it why it comes with a discount![8]

———

Справившись с нехитрым обедом («Что тут есть?!» — могла бы я воскликнуть вслед за героем «Кавказской пленницы»; правда, тому было нечего пить), я снова залезла в кресло и, наверное, больше часу просидела в каком-то оцепенении.

Вот, у меня есть близкая моему сердцу музыка, о которой я могу говорить. Есть студенты, которым интересна она и мои разговоры о ней — или, может быть, просто интересна я сама как диковинный зверь из далёкой страны, где живут Vladimir Putin, matryoshkas и babúshkas. Беда только в том, что все эти годы я не прикасалась к этой музыке, убрала её на дальнюю высокую полку своей души как очень дорогой и хрупкий бабушкин сервиз, в который ты боишься наливать горячий чай повседневности. Мне почти больно было думать о том, что сервиз нужно снять с полки и выставить на всеобщее обозрение.

Может быть, отказаться от курса, отключить телефон?

Нет, дурно. И потому дурно, что непорядочно: я уже пообещала. И потому ещё дурно, что с этим курсом у меня есть надежда остаться, а без него дорога одна — возвращаться в Россию. Никаких типичных страхов и буйных кошмарных фантазий политэмигранта в моей голове нет, мне не страшно возвращаться. Но кроме того, что меня никто и ничто не ждёт, Россию я сама… предала своим отъездом? Возможно, я также невольно своим отъездом предала человека, которому была нужна больше всего, и… нет, не надо об этом думать. А ещё такой отказ будет поражением, сложением оружия, признанием того, что три года своей жизни я была просто довеском к очаровательному шалопаю, а перестав быть чужим довеском, сама оказалась ни на что не годна и ни к чему не способна. И последнее: вещи ведь делаются для того, чтобы пользоваться ими. Чашки — для того, чтобы из них пить, песни — для того, чтобы их слушали, храмы — для того, чтобы в них молились. Пусть бьются чашки, пусть критикуются и подвергаются насмешке песни, пусть оскверняются храмы — такова жизнь. Если бы их не было, было бы ещё печальней.

Встряхнувшись, я раздобыла в рюкзаке устройство, среднее между планшетом и нетбуком, села за кухонный столик, установила подключение к локальной беспроводной сети (пароль welcometocamden висел на доске объявлений в коридоре на первом этаже) и за два часа с небольшим разыскала в Сети около двадцати песен. Перебросила их через bluetooth-соединение с планшета на телефон. Вернулась в кресло с телефоном и наушниками. Что звучало тогда самым первым одиннадцать лет назад, когда я сидела в очень похожем кресле? Майя Кристалинская? Пусть будет Майя Кристалинская.

Постарею, побелею, как земля зимой.

Я тобой переболею, ненаглядный мой.

Я тобой перетоскую, переворошу,

По тебе перетолкую, что в себе ношу.

До небес и бездн достану, время торопя,

И совсем твоею стану — только без тебя.

Мой товарищ стародавний, суд мой и судьба,

Я тобой перестрадаю, чтоб найти себя.

Я узнаю цену раю, ад вкусив в раю,

Я тобой переиграю молодость свою.

Переходы, перегрузки, долгий путь домой…

Вспоминай меня без грусти, ненаглядный мой.

Осторожно, как вчера бокал, я вынула из ушей наушники. Разжала руку, позволив им упасть на пол. Что же это такое, за что мне это? Второй раз за два дня. Всего только второй раз за три года. Почему раньше в Британии я никогда не плакала? Из гордости своей? Или потому, что в отношениях с Эриком была сильной стороной, а мужчины не плачут? Или здесь просто нет ничего, о чём я могла бы плакать?

«Постарею, побелею» — ну да, куда же я денусь. «Перетоскую, переворошу» — а как же, уже ведь тоскую, уже ворошу, может быть, все эти годы тосковала и ворошила. Даже осторожно мечтала: что, если? И детки были бы красивые. Не будет теперь никаких деток. «По тебе перетолкую, что в себе ношу» — конечно, по тебе, по кому же ещё, не по Эрику ведь я буду это толковать. «Только без тебя» — и это сбылось. Со вчерашнего дня и навеки, аминь. Как здесь каждое слово про меня, какой это ужас… Как хорошо, что меня никто не видит, мои будущие студенты особенно… Тихо. Тихо. Уймись…

Я не буду включать анализ этой песни в планирование курса. Все остальные — пожалуйста. Эту — нет. Ах, да: прямо сейчас я встану с этого кресла. Умоюсь. Сделаю несколько упражнений из yoga for beginners.[9] Приму душ. Выйду из номера и пойду гулять по Лондону, пока не стемнело. (И то ведь: была здесь раза четыре в жизни, так и сидела всё время в своём ливерпульском захолустье.) До центра дойду пешком. Заскочу в Poundland, куплю резинку для волос и новые стельки. Забреду в Британский музей или в Национальную галерею, поброжу по залам часа два. Выпью чашку кофе в Pret a Manger, послушаю уличных музыкантов на Трафальгарской площади. Поглазею на Парламент и Колесо обозрения. Куплю магнитик с красной телефонной будкой в сувенирной лавке. Неспешно вернусь домой на автобусе. Поваляюсь в постели, ни о чём не думая, не вспоминая, не жалея. И добросовестно сяду писать конспект первого занятия.

[1] — Простите! — обратилась я к нему, улыбаясь так любезно, как только могла. — Я — новый постоялец, и администратор дал мне код, чтобы забрать ключ из этого маленького чёрного шкафчика. А он, кажется, не подходит …

Дяденька оглядел меня с головы до ног. Остался довольным, улыбнулся. Спросил:

— Вы ему пытались позвонить?

— Я звонила — он недоступен…

Дяденька шагнул к настенному ящику, оказавшись плечом к плечу со мной — мне пришлось сделать шажок назад.

— Это, значит, код, который вам дали… Ну, допустим, он ошибся в одной цифре…

Ловкими пальцами он стал крутить последнее из четырёх колёсиков. Я прикусила губу: могла бы и сама догадаться! Где же эта моя хвалёная русская смекалка? Живёшь в стране, где всё предсказуемо, и сама расслабляешься.

На десятой попытке механизм щёлкнул.

— Пожалуйста… Вы ведь знаете, как найти ваш номер?

— Да: это номер с зелёным ромбом на двери. Спасибо, правда! — сказала я искренне.

— Был рад, не за что. Так-то они тут неплохие, эти номера. Ой… — дверца отказывалась закрываться. — Я его, кажется, сломал…

— У вас не будет проблем из-за меня? — испугалась я. — А то давайте я им скажу, что это я сломала.

— Нет, с чего бы? — искренне удивился мой избавитель. — Это же их вина, а не наша. Просто дайте им знать. Извините, побегу!

[2] Невозможно с этим не согласиться.

[3] — Вам нужна помощь, сударыня?

Спрашивающий стоял передо мной. Серьёзный пожилой мужчина, ухоженный, благожелательный, без всякой растительности на лице. Я улыбнулась через силу:

— Нет… не то чтобы… Я… я бы от платка не отказалась. — Он уже протягивал мне бумажный платок. У меня хватило сил взять его, кивнуть в знак благодарности, развернуть платок, поднести к лицу — и разрыдаться, едва я это сделала. Я, впрочем, быстро взяла себя в руки, всхлипнув ещё только пару раз. Мужчина присел рядом.

— Вы не против? Вам нужен кто-то, чтобы выговориться.

— Видите — мой… мой друг погиб в Иране. Только сейчас узнала.

— Мои глубокие соболезнования, — мужчина склонил голову. — И всё же, хоть это и звучит цинично, необходимо жертвовать жизнями, чтобы создавать империю.

— Он вообще-то русским был, — пробормотала я.

— Это… «Это всё меняет», я собирался сказать, но, на самом деле, нет. Можно узнать ваше имя?

— Элис Флоренски.

— Сэр Гилберт Блум, — представился мужчина. — Рад знакомству. Я знаю как минимум одного русского с этой фамилией, что заставляет меня заключить…

— …Что я тоже русская. Очень проницательно, мистер Блум.

Мне ответили не сразу. Глянув на собеседника, я приметила еле заметно приподнятую бровь, слабое подобие улыбки, и только тогда сообразила, что допустила этикетную оплошность.

— Виновата! («Ах ты дура, дура!») Сэр Гилберт, я имела в виду, — тут же исправилась я.

Баронет (или носитель рыцарского звания) издал короткий смешок.

— Всё в порядке. Вы здесь учитесь, миссис Флоренски, или занимаетесь, эмм, творческой работой? Конечно, если я могу спросить.

— Мисс. Я «занималась творческой работой», как вы очень мило выразились, до совсем недавнего времени. Вчера мне сказали, что я им больше не нужна. И не только это: моя рабочая виза заканчивается через две недели, мой близкий человек, которого я обнаружила в постели с горничной из Португалии, видимо, хочет предложить союз на троих, а теперь ещё это письмо… — Я снова улыбнулась. Улыбаться, улыбаться всем им, никогда не показывать своей слабости. — Пожалуйста, не подумайте, что я жалуюсь.

— Очень мужественно, моя хорошая. Так у вас нет вида на жительство? Звучите вы совсем по-британски…

Я уже открыла рот, чтобы сказать ему, что даже бушмены в наше время говорят по-английски, что за три года даже зайца можно научить курить, что британцы в принципе несколько переоценивают свой язык в качестве бесценного дара человечеству — но прикусила язык, конечно. Сэр Гилберт, кажется, желал мне только добра — зачем тогда?

— Ужасно боюсь быть дурно понятым, — между тем продолжал мужчина, — но как вы смотрите на то, чтобы нам отправиться в хороший ресторан здесь по соседству, где мы обсудим все эти… неприятные события вашей жизни немного подробней?

Всё чудесатее и чудесатее! Действительно, немного смелое предложение, даже от баронета, но неужели сэр Гилберт прямо вот так сразу потащит меня в своё дворянское гнездо, чтобы там коварно надругаться над моей несколько увядшей невинностью? Даже если и так, то хуже, наверное, уже не будет. Куда уж хуже…

Всё-таки сомнение, видимо, отразилось в моих глазах, потому что мой собеседник счёл нужным пояснить, еле приметно улыбаясь:

— Я приверженец однополой любви, мисс Флоренски, так что вам не нужно бояться, эм… знаете, всяких таких вещей.

— Рада это услышать, — пробормотала я детским голоском. — Хорошо смотрю. Очень даже.

[4] Служба по выдаче виз и контролю за иммиграцией

[5] — И что вы собираетесь делать дальше?

Я развела руками.

— Понятия не имею…

— Как думаете, ваши картины могут вам обеспечить скромный доход? — продолжал он спрашивать.

— Исключается, сэр Гилберт, — я грустно улыбнулась. — Я более чем заурядна, в смысле таланта.

— А могли бы вы, например, преподавать изобразительное искусство в образовательном учреждении?

— Да кому я нужна как учитель?! — воскликнула я. — Сэр Гилберт, вы очень, очень милый человек, но простите ради Бога, вы немного…

— Наивен?

— Да — то есть я не хотела быть невежливой.

— Даже если я наивен: можете вы представить, что преподаёте, скажем, русский авангард группе студентов возрастом от шестнадцати до восемнадцати?

— Нет, наверное. Я не люблю русский авангард, весь целиком.

— Что насчёт русского классического искусства XIX века?

— Тоже не заставляет сердце вздрогнуть. Видите, я могла бы его преподавать без особых трудностей, но я не чувствую, что могу вдохновить своих студентов чем-то, что меня саму не очень вдохновляет. Это будет не очень честно по отношению к ним, разве не так?

— Я очень ценю эту вашу позицию, но она очень усложняет вещи. Вы… вы, должно быть, хороший и честный человек, мисс Флоренски.

— Что вас заставляет так думать, сэр Гилберт? — через силу улыбнулась я.

— То, что вы не боялись плакать прилюдно, — ответил мой собеседник серьёзно. — Я бы сам никогда не проявил такой…

— …Слабости?

— …Самозабвения, дерзания даже. Наверняка есть что-то, что вас вдохновляет, мисс Флоренски. Так что же это?

Я задумалась. Нам меж тем как раз принесли горячее, но мы оба не спешили есть. Насколько искренней нужно быть? С другой стороны: какая беда в искренности, если я всё равно возвращаюсь в Россию через две недели?

— Есть пятнадцать-двадцать русских песен, которые я очень люблю, — призналась я, наконец.

— Превосходно! Можете ли вы прочитать лекцию по каждой из них?

— Да, — ответила я, даже не успев подумать. — Да, если только будет кто-то, кому это нужно. Кому, Господи помилуй, здесь это может быть нужным?

— Вам знаком Колледж современной музыки в Лондоне? — ответил баронет вопросом на вопрос.

— Нет, а почему вы спрашиваете? — поразилась я.

— Ваш покорный слуга, так вышло, является его… эмм, покровителем. Допустим, я позвоню миссис Мёрси Уолкинг, директору. Допустим, она пригласит вас в качестве, эмм, учёной знаменитости, приглашённого профессора дать серию лекций по предмету, который, как вы чувствуете, вас вдохновляет. Два академических часа в день, а весь курс займёт часов двадцать. Это даст вам временное трудоустройство, что позволит нам продлить вашу рабочую визу — но я позабочусь о вашей визе, я обещаю. Как вам это нравится?

Я, кажется, застыла с открытым ртом, в то время как сэр Гилберт начал всё-таки есть, изредка поглядывая на меня и наслаждаясь произведённым впечатлением.

— У меня нет слов, чтобы выразить свою благодарность, — собралась я с мыслями примерно через минуту.

— Ну, и не говорите ничего, — он почти смеялся.

— Постойте — я собиралась сказать, что это звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой. Вы от меня попросите… каких-то вещей взамен?

— Нет, — невозмутимо ответил сэр Гилберт. — Я не Харви Вайнштейн, моя славная. Просто старый гомосексуалист.

— Тогда — почему вы заботитесь о совершенно незнакомом человеке?

— Верите ли, нет, по причинам сентиментального плана. Я не готов о них рассказать — сейчас, по крайней мере. Мы можем поговорить об этих причинах через две недели — если, конечно, вы не скажете «Нет»…

[6] Автовокзале «Виктория»

[7] Проживание и завтрак?

[8] — Привет! — приветствовал меня администратор, симпатичный высокий мулат.

— Привет, я бронировала номер вчера. Я новый постоялец из номера с зелёным ромбом на двери.

— Вы, наверное, Элис. Вы всё же попали внутрь? Извините, ошибся в коде, так неловко! А вы почему не позвонили?

— Я вошла; я звонила! — запротестовала я, разом отвечая на оба вопроса. — А после один джентльмен помог мне открыть ящичек — и он его, наверное, сломал…

— Без проблем, мы починим.

Так просто! Нет, я определённо люблю эту страну.

Для очистки совести я спросила, не нужно ли мне возместить ущерб (мы, русские, мазохисты, правда?). Этого не требовалось, спасибо. И не нужно ли мне показать паспорт, записаться в какую-нибудь амбарную книгу? Нет, и этого не требовалось. Осмелев, я решилась спросить:

— Можно мне использовать камин в моей комнате?

Мулат обрабатывал этот вопрос секунд тридцать, прежде чем ответить:

— Так в вашей комнате, оказывается, камин… А вы уверены, что справитесь с камином?

— Я выросла в деревне и справлялась с настоящей печью на протяжении шестнадцати лет, — ответила я не без гордости. (Преувеличила, конечно, чуток: не с рождения ведь я печку топила.)

— Что за деревня?

— Лютово.

— Место-к-Скорби? Никогда не слышал. На юге, наверное. Ну… видите, правила таковы, что…

— После заката? — шепнула я, улыбаясь так обворожительно, как могла. — Так, что никто не увидит дыма? И за дополнительную плату?

— Пусть, без дополнительной платы, но вас не должны застукать, — сдался мулат. — И я этого не говорил, хорошо? Эй, вы… вы, наверное, русская, правда? (Это он наверняка догадался по моей «дикой» идее топить старый камин, сообразила я.) Люблю русских! Владимир Путин, матрёшки, babushka! Вам, кстати, нужен переходник для ваших устройств? Можете взять напрокат с залогом один фунт, залог возвращается в последний день. Извиняйте, телеканала «Правда» у нас нет. Только «Би-би-си».

— У меня в номере в любом случае нет телевизора, — ответила я, еле сдерживая улыбку.

— Серьёзно? — факт отсутствия телевизора поразил его не меньше, чем моё желание топить камин. Он соображал секунд двадцать, пока снова не расцвёл: — Ах, ну да, вот почему он идёт со скидкой!

[9] йоги для начинающих