С первого взгляда (СИ)

Глава 26. Матвей

— Ты моя любовь, Анька. Я тебя с первого взгляда и до последнего вздоха, слышишь? — полушепотом выдыхаю Ане в лицо.

— А ты моя, — она смотрит на меня снизу вверх и дрожит.

Такая маленькая. Такая нежная. Родная, единственная, до бесконечности любимая. Девочка-ангел. Девочка-мечта.

И когда я успел так намертво в нее втрескаться? С тех пор, как Аня пришла в наш детдом, минуло всего лишь три месяца. Казалось бы, ничтожный срок, не так ли? Но я теперь совершенно другой. Изменился до неузнаваемости. Точнее, это Аня меня изменила.

Я отрекся от всего, что было важно прежде, и выстроил стену новых приоритетов. Отныне на первом месте наши отношения, потому что Анька — на сто процентов мой человек. Мне с ней хорошо, понимаете? Не только веселиться, разговаривать, целоваться… Но и просто молчать.

Просто слушать ее дыхание и наблюдать за тем, как мерно вздымается ее грудная клетка. Ловить солнечные блики на кончиках длинных ресниц. Водить пальцами по румяной бархатной коже и погибать от острейшего тактильного удовольствия.

Аня необыкновенная. Честное слово, когда я смотрю в ее огромные серые глаза с влажным мерцающим блеском, мне порой кажется, что она не из этого мира, не с этой планеты…

Разве может взгляд обычного человека так будоражить? Выворачивать душу наизнанку? Скручивать внутренности морским узлом?

Не думаю.

Это настоящая магия. Какое-то необъяснимое потустороннее волшебство, но при этом оно абсолютно реально. И я уверен, что смогу пронести это особенное чувство через всю свою жизнь. Я буду любить Аню, когда мне будет тридцать лет. Пятьдесят, семьдесят, неважно…

Я буду любить ее всегда.

И всегда буду за нее бороться.

Собственно, именно поэтому мы и замыслили побег. Оставаться в детдоме больше нельзя, а значит, пора делать ноги.

Последние две недели я разгружал товарняки практически каждую ночь, и мне удалось скопить немного денег. На перовое время должно хватить, а дальше — будем ориентироваться по ситуации. Сейчас главное — затеряться, замести следы. Ну а после того, как пыль уляжется, можно уже потихоньку выстраивать новую жизнь.

— Когда побежим, не оглядывайся назад, — говорю я, глядя в окно. — Они нас не разлучат. Они нас не поймают.

— А если поймают? — лепечет Аня

— Тогда будем драться, — решительно отвечаю я. — До последнего. До крови. Поняла?

Малышка судорожно кивает. Я знаю, что ей до чертиков страшно, но, несмотря на это, она держится молодцом. Не паникует, не суетится, не дает заднюю. Преданно смотрит мне в глаза и ждет дальнейших указаний.

Анька супер. С ней даже в разведку можно. Не предаст и не спасует. С виду вроде вся такая робкая, ранимая, но внутри стальной стержень вшит. Если бы не он, она бы не справилась. Ни со смертью родителей, ни с невзгодами детдомовской жизни, ни с прессингом директрисы по поводу удочерения. Переломилась бы пополам, как тростинка, и понеслась бы по суровому течению жизни, не сопротивляясь и не рыпаясь.

А вот благодаря этому самому стержню Аня такая, какая есть. Самодостаточная, смелая, не прогибающаяся под обстоятельства. Она настоящий боец, просто пока сама об этом не знает. И моя задача — ее поддержать. Настроить на нужный лад и дать уверенность в том, что у нас все непременно получится.

— Мы подготовились. Мы все продумали. Осечки исключены, — пристально смотрю ей в глаза.

— Да, — негромко всхлипывает. — Все будет хорошо.

Затем обвивает руками мой торс и жмется к груди, будто котенок. Ласково так, трепетно… А я обнимаю ее в ответ, и у самого за ребрами сироп растекается.

Так бы и сжал ее до хруста в косточках! Так бы и съел!

— Поцелуй меня, — шепчет Аня, привстав на носочки. — Поцелуй меня, Мот. Пожалуйста.

Наклоняюсь и приникаю губами к ее мягкому сахарному рту. Целую дерзко, напористо, упоенно, вкладывая в движения языка все свои эмоции: страх, боль, безудержное влечение, желание быть любимым и любить в ответ.

Аня отзывается на мои ласки по обыкновению живо и с энтузиазмом. Скольжу пальцами по ее талии, комкаю ткань ее футболки, как бы невзначай задевая плоский животик и пупок, собираю мурашки с ее поясницы… Я знаю границы дозволенного и никогда не перехожу их, хотя, если честно, безумно хочется. Но Аня еще слишком юная, слишком впечатлительная и невинная для чего-то большего, чем просто поцелуи.

Поэтому я не забегаю вперед. Придет время, и мы все сделаем, как надо. Ну а пока — следует немного подождать.

— Пора, — с трудом тушу пожар страсти, который с каждой секундой разгорается все сильнее и сильнее. — Сторож погасил свет.

Расступаемся. Вешаем на плечи рюкзаки и, взявшись за руки, отправляемся в путь. Идем медленно и тихо, изредка обмениваясь подбадривающими взглядами.

На самом деле я не сомневаюсь, что наш побег удастся. Детдом — это вам не колония строго режима. Здесь нет ни колючей проволоки, ни камер наблюдения, ни вооруженной до зубов охраны. Старый сторож дядя Васи да скрипучая калитка — вот и все наши преграды.

Другое дело, что сейчас, на фоне планируемого удочерения, за Аней, скорее всего, пристально следят. Но это опять же не проблема. Ведь никто не знает о наших планах на побег, верно? А значит, и предотвратить его не получится. Так что свобода, можно сказать, у нас уже в кармане.

Осторожно отворяю дверь, ведущую на улицу, и опасливо оглядываюсь по сторонам. Вокруг — ни души. Только ночной ветер мечется в листве и жалобно подвывает.

— Пошли, — говорю я, утягивая Аню за собой. — Все тихо.

Приближаемся к ограде. Теперь нужно быстро и максимально бесшумно через нее перемахнуть, а дальше — дело за малым.

— Я первый, — бросаю через плечо. — Залезу и помогу тебе подтянуться. Но будь осторожна — пики острые. Ими можно пораниться.

— Хорошо.

Взбираюсь по ржавым выступам за считанные секунды, а затем наклоняюсь вниз и протягиваю руку Ане, чтобы с моей помощью она тоже вскарабкалась наверх. Ухватившись за мою ладонь, малышка предпринимает несколько неудачных попыток подняться, а потом вздыхает и по-детски кривит губы. Расстроилась, бедненькая. Неужто думает, что я ее там оставлю?

Изловчившись, напрягаюсь всем телом и силой затаскиваю Аню на вершину. Ей остается лишь поддаться инерции и изредка перебирать ногами.

— Вот поганцы! Куда намылились?! — злобный голос сторожа прорезает тишину.

Вздрогнув, вскидываю взгляд, и сердце с гулким грохотом ухает в пятки. Он совсем близко. Словно следом за нами шел.

Адреналин ударной волной выбрасывается в кровь, и я судорожно хватаю Аню плечи. Намереваюсь переправить на ту сторону сначала ее, а потом спрыгнуть самому, но не выходит: урод дядя Вася вцепился в ее рюкзак и что есть мочи тянет на себя.

— Стоять! — ревет на всю округу. — Не пущу, сучата!

— Отвали! — ору я, не отпуская Аню.

Но физика, увы, на его стороне: сдернуть человека на землю гораздо проще, чем удержать наверху.

Анька летит прямо на дядю Васи. Его туша смягчает ее падение, а затем он обхватывает сопротивляющуюся девчонку обеими руками и, натужно пыхтя, волочит ее в сторону детдома.

Рвусь вслед за Анькой, но никак не могу перекинуть левую ногу через ограду. Твою мать! Шнурок за пику зацепился! Как же, сука, не вовремя!

Нервно дергаю ступней, и, порвав нерадивую веревку, приземляюсь на асфальт. Сторож уже утащил Аню на приличное расстояние, и на всех парах несусь к ним.

— Пусти ее! — воплю на всю улицу.

А в следующий миг в слепой ярости набрасываюсь на дядю Васю с кулаками. Наношу ему неплохой хук справа, и тот, слегка опешив от моего напора, выпускает Аню из рук. Она, к счастью, не медлит и тотчас бегом устремляется к воротам.

Умничка!

Я припускаю следом за ней, однако все снова идет наперекосяк: из темноты на меня выпрыгивает разъяренный Степаныч, наш физрук. Его появление настолько неожиданно, что на мгновенье я теряюсь.

И это мгновенье становится решающим.

Двое здоровых мужиков набрасываются на меня разом. Заламывают руки, хватают за горло, грубо фиксируют туловище, чтобы не рыпался. Рвусь на свободу, надламывая предел физических возможностей. Сопротивляюсь, кручусь, мечусь, как рыба в сетях.

Но все тщетно, сука, тщетно! Мне никак не удается сбросить с себя их ручищи! Они ощущаются силки, как клешни гигантских крабов!

— А-а-а! — ору в яростном порыве. — Отвалите от меня!

— Замри, гаденыш, а то хуже будет! — сипит Степаныч, заряжая мне леща.

— А-а-а-ах! — снова реву я. — С-с-сука!

Слышу, как трещит ткань моей джинсовки.

Ощущаю, как лопаются сосуды в глазных яблоках.

Чувствую, как рот наполняется теплой соленой кровью.

Я прилагаю столько неимоверных усилий, что кажется, душа вот-вот выпрыгнет из тела. Вот только само тело бессильно трепыхается в руках врагов. Что же это за несправедливость такая?!

— Да угомнись ты, е-мое! — негодует сторож. — Степаныч, может вырубим его нахрен? А то уж больно буйный!

— Нельзя, — пыхтит физрук. — Игоревна не велела.

Харкаю на асфальт и вскидываю взгляд, ища Аню. Где она? Удалось ли ей сбежать?..

Однако зрелище, представшее перед моими глазами, окончательно лишает меня надежды. Расстреливает ее в упор мелкими свинцовыми пулями.

Аню тащат к машине. Директриса и ее верный прихлебатель Лева. Моя девочка сопротивляется, как может, но эти двое волокут ее силой. Ни единого шанса на спасение не оставляют.

— Анька! — выкрикиваю я в ужасе.

И сам удивляюсь тому, насколько истерично и отчаянно звучит мой голос.

Она оборачивается. Ловит мой взгляд. И на секунду, буквально на секунду сердечная тоска отступает. Разжимает свои острые зубы и дает мне возможность в последний раз продохнуть… В последний раз насладиться чарующим влажным блеском горячо любимых глаз моей маленькой нежной девочки…

— Нонна Игоревна, прошу, умоляю, не отправляйте ее туда! — воплю я, позорно всхлипывая. — Я все, что угодно сделаю! Я на вас вовек бесплатно работать буду, только, пожалуйста, не отправляйте!

— Угомонись, Горелов! — отмахивается директриса. — Прямо Шекспировская драма, ей-богу!

А дальше все происходит будто в замедленной съемке.

Аня дергается, кричит, плачет. Упирается ногами в кузов машины, но ее все равно туда заталкивают. Нонна Игоревна забирается в автомобиль следом и шумно захлопывает за собой дверь.

Зареванная Аня поворачивается на сто восемьдесят градусов и припадает лицом стеклу. Прижимается к нему ладонями и что-то быстро-быстро говорит. Ее губы шевелятся, но слов разобрать не могу. Хотя общий смысл и так ясен: ей плохо. Так же, как и мне.

Машина трогается. А меня вдруг прошивает такой острый, такой сильный приступ боли, что в глазах на миг делается темно. Судорожно хватаю ртом воздух и внезапно осознаю, что понятия не имею, как мне дальше жить.

Представьте, что у вас отняли солнце. Отняли друзей, любимый досуг, стерли из памяти самые крутые песни. Что нет больше ни дня, ни ночи, ни радости, ни вдохновения, ни смеха, ни добра. Ничего нет. Пустота, возведенная в степень.

Уловили масштаб потери? А теперь помножьте на два. Нет, сука, на двадцать два! На бесконечное множество паршивых двоек!

Черная дыра.

Фиаско.

Провал, горечь которого никогда не сотрется до конца.

Анька… Анечка… Анюта…

Моя маленькая. Моя милая. Моя хорошая.

Как же я теперь без тебя?..

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ