С первого взгляда (СИ)

Глава 2. Аня

— Прикольный браслетик. Дашь погонять? — высокая девушка с длинными темными волосами смотрит на меня с вызовом.

Ее слова звучат как просьба, но отчего-то мне кажется, что на деле это совсем не так.

— Спасибо, — медленно заправляю волосы за ухо. — Как-нибудь в другой раз.

— Зажала? — ухмыляется она.

И вслед за ней едким смешком разражаются другие девочки.

— Нет. Просто я тебя совсем не знаю.

— Ну так давай исправим это, — он протягивает мне руку. — Я Даша.

В нерешительности кошусь на раскрытую ладонь. Чувствую какой-то скрытый подвох, но в итоге все же обхватываю кончики ее пальцев своими:

— Я Аня. Очень приятно.

Интуиция не подводит. Рукопожатие оборачивается обманом: стоит мне коснуться Дашиной ладони, как она хватает меня за запястье и цепко стягивает браслет с руки. Буквально за долю секунды.

Окружающие снова гогочут, а моя новая знакомая высокомерно заявляет:

— У нас здесь жадин не любят. Ты либо со всеми, либо против всех. А браслет я, пожалуй, оставлю себе, — она надевает его на руку и крутит ей, явно любуясь. — В воспитательных целях.

Сбившись в кучку, девочки устремляются ко входу в детдом, а я остаюсь стоять на месте. Напряженным взглядом провожаю их фигуры и изо всех сил стараюсь не расплакаться.

Только не сейчас. Не при всех. Если они учуют слабость, то насмерть закусают.

Этот браслет мне подарила бабушка. На день рождения. Помнится, он лежал в маленькой бирюзовой коробочке с бархатной подложкой. Перламутровые бусинки переливались на солнце как настоящие жемчужины, а маленькая подвеска в виде ключика делала украшение особенным. Такого ни у кого из моих одноклассниц не было. Увидев браслет, я тотчас влюбилась и решила, что буду носить его, не снимая.

Но прощаться с ним горько вовсе не потому, что он красивый. А потому что это единственная память, доставшаяся мне от бабушки.

Весенний ветер безжалостно треплет мои волосы, хлеща длинными прядями по лицу, и предательская слезинка все-таки прокатывается по щеке. Быстро утираю ее ладонью и тихо шмыгаю носом.

Никто не должен видеть, что я реву. Иначе мне здесь не выжить.

А что касается браслета, то я его непременно верну. Рано или поздно. Чего бы мне этого ни стоило.

Разворачиваюсь на пятках и шагаю по усыпанному окурками двору в неопределенном направлении. Сейчас у нас свободное время, а значит, у меня есть возможность немного побыть одной. Забиться в какой-нибудь укромный угол и выдохнуть. Подумать, повспоминать и погрустить…

Смотрю строго перед собой, постепенно погружаясь в мрачные мысли, когда внезапно громкий голос выдергивает меня обратно в реальность:

— Эй, новенькая! Классная задница!

Проталкиваю вниз по пищеводу тугой першащий ком и до боли в челюсти сжимаю зубы.

Не смотреть. Не отвечать. Не реагировать.

— Чего молчишь? Немая, что ли?

— Почему сразу немая? — вставляет кто-то. — Может, глухая.

А следом раздается дикий взрыв хохота, который ядовитым эхом оседает в закоулках сознания.

— Ну какова краля! Даже не глядит в нашу сторону!

— Новенькая, ау! Прием-прием!

Голоса становятся все ближе, а я лишь ускоряю шаг. Не хочу с ними пересекаться. Не хочу смотреть в их озлобленные лица. Не хочу слушать их оскорбительные шутки.

— Стоять! — кто-то бесцеремонно хватает меня за рукав кофты.

— Отстань! — огрызаюсь я, изо всех сил дергая рукой.

А затем невольно вскидываю взгляд на своих преследователей…

Передо мной компания из четырех парней. Они все старше меня. Лет семнадцать-восемнадцать, не меньше. Смотрят нахально и с издевкой. Я для них очередная игрушка. Девочка-одиночка, которую можно безнаказанно пошпынять.

— У-у-у… — присвистывает тот, кто дернул меня за рукав. Рыжий, веснушчатый, коренастый. — А новенькая-то с характером оказалась!

— Пастух, не пугай девчонку, — лузгая семечки, вмешивается его друг, высокий худощавый парень в кепке. Затем переводит внимание на меня и добавляет. — Ты не бойся, малая. Мы же просто познакомиться хотим.

— Да че ты с ней сюсюкаешься, Дан! — возмущается рыжий.

— Леха, цыц, — осаждает его третий, с некрасивым шрамом на щеке. — Пусть новенькая расскажет о себе. Сама.

Я пячусь, а все трое медленно, будто змеи, подступают ближе. И только четвертый держится чуть поодаль, словно ему нет до меня дела. Словно просто за компанию пришел.

Его волосы цвета молочного шоколада небрежно растрепаны, а на лице застыло выражение скуки. И только карий взгляд, в котором читаются едва уловимые отблески заинтересованности, говорит о том, что он хоть и не участвует в разговоре, но все же слушает его.

— Ну же, малая, не ссы, — подбадривает парень с шрамом, нехорошо и как-то плотоядно на меня поглядывая. — Солдат ребенка не обидит.

Коротко выдыхаю и в эту же секунду срываюсь на бег. Перебираю ногами так быстро, что, кажется, из-под ботинок вот-вот полетят искры. Грудь горит, в ушах гудит от ветра, но я не останавливаюсь. Бегу, надрывая свой физический предел, потому что очень боюсь, что меня догонят.

Они же отмороженные. Сразу видно.

Останавливаюсь только у крыльца. Тут много народу, поэтому появляется чувство относительной безопасности. Оглядываюсь назад и снова выдыхаю. На этот раз с облегчением, так как преследователей больше нет.

Миную ступеньки и, оказавшись в здании, захожу в ближайший туалет. Закрываюсь в кабинке, опускаю крышку унитаза и, сев на нее сверху, наконец даю волю слезам.

Каждый раз, когда я переживаю стресс, на меня накатывают воспоминания. Ядовитые, тоскливые, сыплющие соль на незаживающие душевные раны.

Перед мысленным взором снова горящий дом. Снова крики, вопли и тонны боли. Снова бессилие и истеричные мольбы, которые бог так и не услышал.

Вся моя семья сгорела при пожаре. Прямо на моих глазах.

Я стояла всего в десятке метров и ничего не могла поделать. Наблюдала за кровожадными языками пламени, пожирающими моих близких, и сама погибала заживо. Не физически, нет… Но морально точно.

В один вечер я лишилась всех, кого люблю.

У меня не стало мамы.

Не стало папы.

Не стало бабушки и дедушки.

Трагедия в одночасье сделала меня сиротой.

И вот теперь я здесь, в детском доме, где у каждого за плечами своя похожая история. Кого-то родители бросили. У кого-то, как и у меня, умерли. Ну а кого-то даже не было возможности узнать своих маму и папу.

Мы все тут объединены большим общим горем, но, к сожалению, это не делает нас едиными. В борьбе за выживание в суровом мире каждый сам за себя. Никто не будет тебя жалеть и относиться как-то по-особенному, потому что в детском доме особенных нет.

Тут все равны и все одинаково несчастны.

Разница лишь в том, что одним удается захватить власть и самоутвердиться, а другие вынуждены годами терпеть мучения и страдать.