С тобой навеки

Глава 17. Аксель

Плейлист: Vance Joy — We’re Going Home

Я виню в этом щенков-сводников. Я виню Оливера за то, что заставил меня почувствовать крупицу надежды, и Вигго за ту книгу, которую он порекомендовал и которую я, возможно, прочёл наполовину вчера ночью, лёжа в кровати поверх простыней и подушек, которые хоть и терпели моих братьев несколько дней, почему-то до сих пор пахнут как сумерки на лугу. Как Руни.

Слова про простыни звучат как-то жутко, но для галочки, я делал это не нарочно — я просто бухнулся на кровать, прибравшись после ужина, и начал читать. Сам того не осознав, я заснул, а потом мне снилось именно то, чего можно ожидать после прочтения половины горячего любовного романа в окружении запаха женщины, для которой ты всегда твёрд, о которой всегда думаешь, которую всегда желаешь.

Желаешь так сильно, что целуешь её без спроса сразу же, как только увидел, а потом говоришь вещи, хотя даже не думал, что способен сказать такое.

Откровенный ужас ощущения свободного падения после этого. Такое чувство, будто Руни подхватила меня всего за мгновение до того, как я упал на жёсткую поверхность брутального отказа. А потом я ощутил себя невесомым, потому что она сказала «Я тоже тебя хочу».

— Аксель?

— Хм? — я моргаю, выдёргивая себя из мыслей, и смотрю на котёнка. Я аккуратно почёсываю её подбородок. Она вырубилась, раскинув лапки, и спит. Этот крохотный комочек пыли слишком милый. Я жду, когда она покажет свою дьявольскую сторону. Нечто настолько очаровательное — это слишком хорошо, чтобы быть правдой.

— Мы можем её оставить? — спрашивает Руни.

Мы. От звучания этого слова по моему позвоночнику проходит дрожь. Но потом накатывает реальность, напоминая о том, что грядёт. О том, что скоро нас уже не будет.

— Я не уверен, что это хорошая идея, — говорю я ей, опуская руку. — Учитывая, что «мы» продлимся лишь до тех пор, когда ты уедешь через несколько недель.

Руни надувается.

— К тому времени ты можешь её полюбить. К тому времени она может стать лучшими друзьями с Гарри…

— К тому времени она могла бы обрести дом, — перебиваю я. — С Паркером и Беннетом, потому что Скайлер выпрашивала у них котёнка.

Она загорается.

— Правда?

Я тяжело вздыхает.

— Сначала надо будет сводить её к ветеринару. Приучить к лотку.

— Это я могу, — говорит Руни. — Я буду ответственной за неё. Ты спросишь у Паркера и Беннета, захотят ли они взять её себе после того, как… — она медлит и хмурится, гладя котёнка. — После того, как я уеду?

Уедет.

Раньше я считал дни до её отъезда, потому что хотел лишь пережить это время. Держать голову опущенной, держать рот на замке, держаться на расстоянии. Но теперь я капитулирую. Я хочу целовать её, когда мне хочется — когда ей хочется — прикасаться к ней, узнать её хоть немножко.

А потом отпустить её.

Потому что такой яркий как солнышко и общительный человек никогда не захочет вечность с тихим, замкнутым ворчуном вроде меня, но может, она захочет меня хоть на какое-то время. Достаточно надолго, чтобы насладиться тем, что я могу ей дать — всем, что она нуждается в своём недолгом побеге от внешнего мира.

А потом она вернётся к реальности прежде, чем я не оправдаю ожидания. Прежде, чем я окажусь слишком тихим и недостаточно выразительным. Прежде, чем я слишком увлекусь написанием картин, отчего она почувствует себя брошенной. Прежде, чем я сделаюсь настолько отшельником, что буду раздражать её, когда она захочет выйти в свет. Прежде чем нам обоим придётся испытать болезненную правду: я не тот, кого она захочет навеки.

Я наблюдаю за Руни, пока она сюсюкается с кошечкой, улыбаясь до счастливых морщинок в уголках глаз.

— Я спрошу у них, — говорю я ей. — Насчёт кошки.

Руни поднимает взгляд и одаривает меня улыбкой столь же ослепительной, как сам рассвет.

— Спасибо, Аксель, — снова посмотрев на спящее существо на своих коленях, она проводит пальцем по мягкой, пушистой серой шёрстке на голове котёнка. — Я не могу придумать ни одной клички, которая подходила бы ей. Как нам её назвать?

Нам. Снова это слово. Я бессовестно упиваюсь им.

— Скугга, — говорю я ей.

Она косится в мою сторону.

— Скугга? Это что-то шведское?

Я киваю.

— Это значит «тень», — просунув палец под крохотную лапку котенка, я чувствую крохотные, бархатистые розовые подушечки. — У меня такое предчувствие, что она будет всюду следовать за тобой. Она будет твоей тенью.

— Скугга, — Руни улыбается. — Мне нравится.

— Скайлер наверняка её переименует. Но пока что Скугга ей подходит.

Она смеётся.

— Если Скайлер узнает, что кличку придумал ты, она её полюбит. Она с ума по тебе сходит. Она сказала мне, что ты её любимый дядя.

Удивление и чувство привязанности расцветают в моей груди.

— У Паркера ещё больше братьев и сестёр, чем у меня. Сомневаюсь, что она всерьёз.

— Она так сказала, — шепчет Руни, после чего целует котёнка в макушку. — Ты не слышал, как она каждый вечер говорит о тебе за ужином. Поскольку ты почти не присутствуешь на ужине.

Я заслуживаю этот укол за мои вечерние уклонения. С другой стороны, я думал, что она из чистой вежливости настаивала, чтоб я ел с ней в хижине, а не в одиночестве. Что, если она действительно хотела провести время со мной?

Нет. Нет, не в этом дело. Даже если так, наверняка проблема в том, что Руни представляет собой угрозу на кухне, а я нет, и она знала, что я могу приготовить неплохую пищу. А может, она, как и я, терзается из-за это наэлектризованности между нами, и ужин стал бы прелюдией перед тем, как вывести это из наших организмов.

На этой мысли я одержимо зациклился после её отъезда. Что, если бы мы сделали это всего один раз, не остановились на поцелуях и прикосновениях, а сорвали бы друг с друга одежду и вытрахали это друг из друга, чтобы наконец-то успокоиться?

Прежде чем я успеваю развить мысль, живот Руни громко урчит.

— Проголодалась? — спрашиваю я.

Её щёки заливаются румянцем.

— Немножко.

— Пошли, — говорю я ей. — Давай исправим это.

Руни попросила что-нибудь «лёгкое», затем с новым румянцем на щеках объяснила, что это исключает насыщенные клетчаткой продукты вроде чечевицы и бобов, ингредиенты, которые я обычно использую для замены животного белка, который она тоже не ест.

Я иду по «Шепарду», добавляя еду в корзинку, в которой уже лежат кошачьи игрушки, кошачьи лакомства и всё, что мне нужно для супа с картофелем и луком-пореем. Я добавляю фунт местного бекона, шпинат и десяток яиц, чтобы приготовить тёплый салат со шпинатом для нас обоих, только без бекона для Руни. В последнее время я по утрам пробегал больше миль, чем обычно, пытаясь убежать от ноющей тоске по ней, и я умираю с голода. Одним супом с картофелем и пореем я не наемся.

Я пытаюсь пройти мимо сладостей, но не могу. Я знаю, как Руни их любит. Я сворачиваю в этот ряд, беру ещё одну пачку безглютеновой муки, какао и пакет белого сахара. Испеку брауни.

Сара наблюдает за мной поверх очков в проволочной оправе, притворяясь, будто читает книгу Беверли Дженкинс. Ту же самую книгу читал Вигго, пока был здесь.

— Вигго нанёс тебе визит? — спрашиваю я. Должно быть, это случилось в одну из его с Оливером вечерних вылазок за перекусами.

Она опускает книгу и лукаво улыбается мне, пока я выкладываю покупки на прилавок.

— Естественно. Как всегда, принёс мне новый любовный роман. А что насчёт тебя, Сердцеед? — спрашивает она, окинув взглядом мои продукты, и начинает пробивать их. — Опять покупаешь безглютеновую муку. И… хмм… ингредиенты для десерта.

Я стискиваю зубы.

— Почему бы тебе не взять бутылочку местного сухого Рислинга? Это в охлаждённых винах, — предлагает она. — Отлично пойдёт к супу из картофеля и порея. О, и красное для шоколадного десерта.

— В вине нет необходимости.

Ведь нет? Я просто готовлю ужин.

— Сам смотри, — говорит она, пробивая покупки. — Я всего лишь подмечаю, что подходящее вино создаст особенную атмосферу.

— Ладно!

Какие страдания мне приходится терпеть.

Я иду к полкам с винами, беру предложенные бутылки и со стуком ставлю их на прилавок.

— Теперь счастлива?

Её губы изгибаются в улыбке.

— Ты не меня хочешь сделать счастливой. А её.

Я застываю с бумажником в руке.

— Прошу прощения?

Сара хмуро смотрит на меня, заворачивая бутылки вина в переработанную бумагу, затем ставит их в мои холщовые сумки.

— Ты не помнишь?

— Не помню что?

— Ты был таким отвлечённым в тот вечер, когда пришёл неожиданно, но я думала, ты помнишь. Ты сказал, что женщина приехала в гости. Лучшая подруга Уиллы?

Моё сердце ухает в пятки. Сара и моя мать — близкие друзья. Они каждый день разговаривают по телефону. Как я это допустил? Такую ужасную оплошность? Чем я только думал?

— Сара, ты что-то говорила моей матери?

Она награждает меня чрезвычайно оскорблённым взглядом.

— За кого ты меня принимаешь? За сплетницу?

— Да.

— Справедливо, — признаёт она, складывая остатки моих покупок в сумки и принимая мою карточку. — Но даже я умею держать язык за зубами. Особенно зная то, какой ты скрытный. Я не сказала ни слова.

Меня охватывает облегчение.

— Спасибо. Но слушай, даже если ты когда-то обмолвишься — будь добра, не делай этого — всё не так, ясно? Она просто… Она не…

— Ага, — Сара отрывает чек от кассового аппарата и кладёт передо мной для подписи. — Всего лишь та, которую ты принимаешь в гостях уже несколько недель, из шкуры вон лезешь, чтобы готовить и печь для неё, и которая живет у тебя дома, если только мои птички, держащие меня в курсе происходящего, не ошибаются насчёт того, какую большую команду Паркер и Беннет пригнали в шалаш.

Мои глаза выпучиваются.

— Что за шпионскую сеть ты тут организовала?

Она улыбается.

— Нельзя присвоить себе титул местной сплетницы и не оправдывать репутацию. А теперь, — она хватает пачку презервативов со стены позади себя, где она держит вещи, которые дети слишком часто воруют, и бросает их в мою холщовую сумку. Затем застывает, достаёт эти презервативы и меняет их на другую упаковку с яркой и большой буквой L. — Если ты в этом такой же, каков твой отец, если верить твоей матери…

— Иисусе, — я стону, уткнувшись лицом в ладони. — Прекрати. Мне они не нужны, Сара. Я же сказал, между нами всё не так.

Как бы мне ни хотелось, чтобы это было так, хотя бы раз. Всего один раз, чтобы справиться с этим и двигаться по жизни дальше.

Сара не убирает презервативы из моей сумки. Она награждает меня долгим тяжёлым взглядом, который заставляет меня отвернуться.

— Мэг тоже так про нас говорила.

Фото её покойной жены стоит на прилавке возле кассы. Рыжие волосы Мэг, перемежающиеся сединой, убраны в пучок, улыбка ослепительна, на коже виднеется россыпь ярких веснушек. Сара берёт фоторамку и мягко проводит пальцем по щеке Мэг.

— Если между вами что-то есть, не трать ни единой бл*дской минуты впустую, ты меня слышишь?

Я мягко вешаю сумки на свои плечи.

— Я тебя слышу, Сара. Доброй ночи.

— Ты вернулся! — Руни спешит ко мне и забирает половину сумок с продуктами. — Слава Богу. У нас случилось всего два инцидента, и я уже всё прибрала. Кажется, ей не нравится ванная. Не… — дверь захлопывается. — …хлопай дверью.

— МЯУ! — выдает котёнок. Как что-то столь маленькое может издавать такие громкие звуки?

— Она спала, — бормочет Руни, семеня к двери ванной. — Ладно, поскольку лоток в ванной не очень хорошо работает, куда ещё можно попробовать посадить её?

— В шкаф.

Руни едва не роняет свою ношу.

— В шкаф? Мы не можем затолкать её в шкаф!

— Это большой шкаф.

— Аксель Бергман, котёнок не пойдет в шкаф. Ей нужен свет для принятия солнечных ванн. Уютные уголки, чтобы прятаться. Полно места для игр.

Из ванной доносится пугающий струящийся звук. Если этот котенок насрёт на мой кафель…

— И, возможно, пригодное для мытья, не впитывающее напольное покрытие, — смущённо добавляет Руни.

Остаётся лишь одно место. У меня вырывается очередной вздох.

— Дай мне пять минут.

Я отпираю дверь студии и захожу, закрыв дверь за собой. Тут тихо и умиротворённо, окна от пола до потолка с западной и восточной стороны впускают розовато-лиловый свет сумерек сквозь жалюзи, которые я закрыл лишь частично. Приняв тот факт, что картины не будут написаны, я упаковал всё весьма тщательно, но этим утром, наконец-то оставшись наедине, я оказался здесь и работал над холстами, которыми совсем не должен заниматься.

Я убираю их вместе с остальными, наполовину законченными и чрезвычайно обличающими холстами, валяющимися вокруг. Я разворачиваю их лицом к стене, прислоняю и накрываю тканью.

Затем я убеждаюсь, что мои скетчбуки с набросками закрыты и убраны на организованные тонкие полочки, предназначенные для них. Я проверяю, что мои масляные краски и скипидар крепко закрыты и убраны повыше, и что кисти тоже вне пределов досягаемости. Это как подготовка комнаты к появлению маленького ребёнка, если судить по тому, что я помню с времён, когда у Паркера и Беннета появилась Скайлер.

— Ладно, — зову я, открывая дверь. — Можешь заносить её.

Минуту спустя Руни входит с котёнком на руках. На ней толстовка, в которой она буквально утопает; насыщенно зелёный цвет подчёркивает зелень её глаз. И потом я осознаю, почему эта толстовка выглядит знакомо.

— Классная толстовка, — говорю я ей.

Она возится, затем приседает и позволяет котёнку спрыгнуть с её рук на пол.

— Мне надо было чем-то защититься от её острых коготков. Видел бы ты, как исцарапаны мои руки, — встав, она отряхивает ладони и скрещивает руки на груди. — Я нашла это в шкафу. В том самом, в который ты хотел затолкать котёнка.

— Тогда ты видела (пока воровала мою толстовку), какой он большой. И как комфортно ей было бы там.

— Там нет света! — говорит она.

— Там уютно, — парирую я.

— Теперь это позади. Это твоя комната, Скугга, — говорит она котенку, присев и почесав её щёчку. Скугга урчит, затем прыгает на мои ботинки и атакует шнурки.

— Прекрати, — говорю я ей, взяв за загривок и аккуратно сняв с моего ботинка.

— Ты сделаешь ей больно! — восклицает Руни.

— Мама-кошка именно так носит своих котят, — посадив Скуггу на кучу чистой драпировочной ткани, я стряхиваю шерсть с рук. — Иди, — говорю я котенку. — Нападай на них.

Удивительно, но именно так она и делает, набрасываясь на тенистую складку в ткани. Удовлетворившись тем, что котёнок развлекает сам себя, мы ставим её лоток в одном углу студии, блюдечко с водой и миску с едой в другом, поближе к двери.

— Пока, сладкая горошинка! — кричит Руни, пока я подталкиваю её к двери. Я умираю с голода, и мне надо отвлечься. Руни в моей одежде вызывает ещё больше тех дискомфортных ноющих ощущений в моей груди. И не только.

Скугга слишком занята драпировкой, чтобы обратить внимание на то, как мы закрываем дверь.

— Думаешь, она будет в порядке? — спрашивает Руни.

Я снова подталкиваю её.

— Она в норме. Если нет, замяукает.

— Такое чувство, будто я её бросаю.

— Нет. Ты даёшь ей уютное место, чтобы есть, срать, спать и играть.

— Я уже чувствую себя обездоленной. Мои руки лишены милоты её острых кошачьих коготков. Я не могу не беспокоиться о ней.

Что-то чертовски близкое к улыбке заставляет мои губы изогнуться.

— Тогда давай отвлечём тебя.

— Как? — Руни стонет, бухнувшись на мою кровать.

Её стон. Мой матрас. Так, мне тоже надо отвлечение.

Слава Богу за настойчивую и настырную Сару Шепард. Я достаю всё ещё охлаждённый сухой Рислинг и быстро расправляюсь с пробкой.

— Как насчёт вина?

Руни приподнимается на локтях, окидывая взглядом продукты на столе.

— Как насчет вина и кулинарного урока?

В моём горле зарождается нервное рокотание. Готовка на моей кухне весьма экономных размеров вместе с Руни. Вино в наших организмах. Такое чувство, будто это рецепт катастрофы.

Руни улыбается, будто прочла мои мысли.

Может, небольшая кухонная катастрофа — это не конец света.