С тобой навеки

Глава 19. Руни

Плейлист: JOSEPH — Green Eyes

Аксель останавливает мои бёдра и отводит свои. Он целует меня за ухом, и его дыхание шёпотом проходится по моей чувствительной коже.

— Могу я прикоснуться к тебе здесь? — тихо спрашивает он.

Воздух резко покидает мои лёгкие, когда его ладони скользят по моим бёдрам, а его большие пальцы рисуют круги всё выше. Выше. Его губы прижимаются к моим. В лёгком поцелуе. Затем крепче.

Я лихорадочно киваю.

— Да.

Как только это слово слетает с моих губ, он уже стянул с меня леггинсы и отбросил в сторону. Я сижу на кухонном шкафчике в пушистых шерстяных носках, ужасно скучных трусиках и в винтажной футболке с «Волшебным Школьным Автобусом». По сути, это моя униформа на те периоды, когда рядом нет других людей, но я не питаю иллюзий, будто это сексуально.

Вот только то, как Аксель дышит, как он обхватывает моё лицо ладонями и целует меня, затем проводит ладонями вниз по моему телу и привлекает меня ближе, будто не может насытиться… это говорит об обратном.

— Иисусе, — выдыхает он, потирая мои соски через футболку. Затем он опускает голову и сосёт один сосок прямо через ткань, мягко проводит по нему зубами. Я опираюсь на столешницу, пока Аксель поддерживает меня, положив одну руку на мою поясницу, затем на задницу, а вторую на шею сзади, и продолжает ласкать языком мои соски. — Ты не носишь лифчики, — бормочет он, переключаясь на вторую грудь, мнет мою задницу, потирает меня о толстый и твёрдый бугор эрекции под его джинсами. — Это меня убивает.

— У меня маленькая грудь, — слабо отвечаю я, хватая ртом воздух, когда он сильнее сосёт сосок и дразнит его зубами. — И я ненавижу лифчики. Ненавижу одежду. Я была бы нудисткой, если бы могла.

Аксель стонет, прокладывает дорожку поцелуев по моему горлу, завладевает моим ртом.

— Пытка, — бормочет он. — Бл*дская пытка, — а потом его ладонь проходится по моему животу — мягкими, нежными касаниями. Костяшка его пальцев задевает мой клитор через трусики, и я почти выгибаюсь дугой.

— Пожалуйста, — умоляю я, потираясь об его ладонь, так отчаянно желая оргазма, что едва могу втягивать кислород в лёгкие, едва могу формулировать внятные мысли.

Аксель наблюдает, пока один его палец, а затем и два потирают мои трусики. Затем он медленно заводит их под ткань, и первое касание его пальцев там, где я влажная и изысканно чувствительная, вынуждает меня льнуть к нему. Лёгкие поцелуи прикасаются к моему виску. Его большой палец рисует мягкие круги именно там, где мне нужно. А потом он погружает палец глубоко в меня, мягко сгибает и поглаживает мою точку G.

Мой рот сам раскрывается. А потом я кусаю его шею как животное, в которое я и превратилась.

Аксель охает, когда я целую это место после укуса, лижу его ключицы, его кадык, оставляю горячие и долгие поцелуи на его горле.

— Извини, — говорю я, не отрываясь от его кожи.

— Не извиняйся, — бормочет он. — Боже, ты ощущаешься так идеально. Такая тёплая, влажная и… бл*дь.

Я глажу его через джинсы, упиваясь толстыми очертаниями, натянувшими ткань.

— Руни, не сейчас, — умоляет он.

— Почему?

Аксель стонет, когда я снова массирую его, затем мягко убирает мою руку. Он глубоко целует меня, затем добавляет второй палец и начинает двигать ими быстрее.

— Потому что я хочу дать тебе это, а я не могу, когда ты прикасаешься ко мне. Я трахну твою руку и забуду собственное имя, а сейчас я не этим занимаюсь.

— Я… — сглотнув, я запрокидываю голову, пока он целует мою шею. — Я хочу, чтобы тебе тоже было приятно.

— Мне приятно, — говорит он мягко, искренне, пока его ласки подводят меня всё ближе и ближе. — Это делает мне приятно. Скажи мне, что приятно для тебя. Я хочу знать.

Я ахаю, не отрываясь от поцелуя.

— Потирай вверх и вниз, а не только кругами. Немножко нежнее.

Его прикосновение становится легче, сменяется ритмичными движениями вверх-вниз. Это настолько идеально, что я не могу перестать насаживаться на его руку и гнаться за разрядкой.

— Я чувствую тебя, — шепчет Аксель. — Так близко.

Я лихорадочно киваю, зажмурившись и потерявшись в невесомости его объятий, чувствуя себя лелеемой, обласканной и зацелованной. Мои бёдра сжимаются вокруг его бёдер. Наши языки сплетаются и сосут, пока жар поднимается по моей груди и горлу. Мои груди задевают его грудь, мой клитор пульсирует у его ладони, и когда я кончаю, это происходит с натужным, бездыханным всхлипом.

Лишь наше тяжёлое и частое дыхание эхом отдаётся на кухне, пока Аксель глубоко целует меня, затем отстраняется. Он закрывает глаза, кладёт на язык те пальцы, что были во мне, и обсасывает дочиста. Я снова прикасаюсь к нему через джинсы, чем добиваюсь стона и протяжного вздоха, когда я расстёгиваю пуговку, затем глажу его через боксёры-брифы.

Его ладонь останавливает мою. Он качает головой.

— Всё нормально.

— Что?

Аксель мягко целует меня в висок, затем в щёку.

— Иногда я получаю удовольствие от того, что не получаю удовольствие. Удовлетворить тебя уже было достаточным удовольствием.

У меня отвисает челюсть. Что он только что сказал?

— МЯУУУУУУ! — воет Скугга в студии.

Я вздыхаю и закрываю глаза, а Аксель отходит ещё дальше, незаметно поправляя себя в джинсах.

— Пойду проверю её.

Я остаюсь сидеть на кухонном шкафчике. Ошеломлённая. Потрясённая.

Может, приютить котёнка было не такой уж хорошей идеей.

— Ты уверен, что не хочешь попробовать? — я поднимаю кусочек брауни.

Аксель качает головой.

— Не хочу.

— Ну, это катастрофа. Тебе не нравится сладкое, а у нас целый противень брауни, которые нужно съесть. Безглютеновые брауни с тёмным шоколадом, — я закидываю кусочек в рот и счастливо вздыхаю. — Мои любимые.

Уголок его губ слегка приподнимается — самое близкое подобие улыбки, что я видела.

— Полагаю, тебе придётся съесть их все.

Я драматично вдыхаю, беру нож и отрезаю ещё один квадратик брауни — аппетитный уголочек.

— Ну если уж придётся. Хотя, возможно, я оставлю немного на завтрашний ужин с командой, чтобы поделиться со Скайлер.

— Ужинов больше не будет, — говорит Аксель.

Я замираю с ножом, опешив от того, какое разочарование это вызывает во мне. Я любила эти шумные ужины.

— О. Почему?

— Срочные проекты выполнены, так что больше нет необходимости работать так допоздна, — Аксель хмурится, изучая моё выражение. — Что не так?

— Ничего, — машинально говорю я из-за давно выработанной привычки. «Улыбнуться, сгладить ситуацию, всё в порядке».

Ступня Акселя аккуратно поддевает мою под столом. Он смотрит на свою тарелку, на которой раньше лежала гора салата из бекона, яиц и шпината, а теперь пусто. У этого мужчины аппетит подростка.

— Руни, — тихо говорит он. — Я… — прочистив горло, он поднимает взгляд к потолку и говорит: — Я не очень хорошо читаю между строк. Ты сказала, что всё в порядке, но весь твой язык тела говорит об обратном. Я не знаю, что с этим делать.

Я провожу своей стопой по его — нога в носке скользит по ноге в носке.

— Извини. Плохая привычка. Мне стоило сказать, что я… разочарована. Я буду скучать по всем, в основном по Паркеру, Беннету и Скай.

— Я могу попросить Беннета привезти Скайлер после школы, как-нибудь до твоего отъезда. Возможно, у нас получится поужинать с ними.

Я улыбаюсь.

— Правда?

Аксель отталкивается от стола, затем тянется к блокноту и тонкой ручке, которые лежат на краю полки.

— Когда ты так улыбаешься, разве я могу отказать?

Мой румянец просто колоссальный.

— Я постоянно улыбаюсь. Для этого немного надо.

— Верно, — открыв чистую страницу, он откидывается на стул под таким углом, что я не вижу его набросок. — Но это разные улыбки.

Я склоняю голову набок. Он флиртует со мной?

— Да?

Он кивает, его рука движется быстро.

— Есть лёгкая улыбка. Возможно, это… вежливая. Для тех людей, которым я обычно хмурюсь.

Я смеюсь.

— Есть улыбка пошире. Возможно, это удовлетворённая улыбка. Я часто вижу её в доме моих родителей.

— Это потому что мне очень нравится твоя семья. С ними я чувствую удовлетворение.

Аксель щурится, глядя на бумагу, пока его ручка танцует по поверхности.

— Затем есть улыбка, которой ты улыбнулась только что. Её заслужить сложнее.

Моё сердце устраивает бешеные поскакушки в груди, ударяясь о рёбра и усложняя дыхание.

— И что это за улыбка?

Уголок его рта снова приподнимается, пока он смотрит на свой набросок.

— Она не самая широкая, но наиболее отражает тебя. Твоя улыбка, когда никто не смотрит. Когда ты думаешь, что никто не смотрит.

— Поправь меня, если я ошибаюсь, но раз ты заметил эту улыбку, можно сделать вывод, что ты смотрел.

Он прочищает горло. Его щёки согревает лёгкий румянец.

— Это прерогатива художника — наблюдать за людьми.

Я закидываю в рот ещё один кусочек брауни.

— Сказал художник, который рисует абстракцию.

Он склоняет голову набок, перехватывает ручку поудобнее.

— Абстрактное искусство глубинно человечно.

— Как?

— Хорошее искусство, каким бы репрезентативным или нерепрезентативным оно ни казалось, отражает человеческие эмоции. Оно выражает и пробуждает наши чувства не только с помощью цвета на холсте, но и всех тех мест, где цвета нет. Отсутствие обладает присутствием. Абстракция репрезентативна.

— Это весьма сложный парадокс.

— Всё искусство — это парадокс, — говорит он, держа глаза опущенными и продолжая работать над наброском.

Я улыбаюсь, вспомнив, что он сказал мне на кухне.

— Искусство — это ложь, которая заставляет нас осознать правду.

Он кивает.

— Именно так.

— Я никогда не знала, как понимать искусство. Я только знала, что твои картины говорят со мной. Теперь я понимаю, почему — они позволяют мне чувствовать и одновременно понимать, что мои чувства поняты.

Ручка Акселя замирает. Он поднимает взгляд к моим губам, затем опускает обратно.

— Правда?

Я снова поддеваю его ступню под столом. Он прижимает мою ступню своей.

— Ты всего один раз выставлялся в Лос-Анджелесе, но я пробыла там как можно дольше. Я думала, вполне очевидно то, что мне нравятся твои работы, Аксель.

Румянец сгущается. Ручка падает из руки Акселя. Он закрывает блокнот.

— Хм.

— Я бы сказала это, — я кладу вторую ступню поверх его ноги под столом. — Но я старалась не вести себя как очевидная фанатка. У тебя их явно хватает, учитывая внимание, которое ты получил на выставке.

К моим щекам приливает жар. Я только что ясно очевидно дала понять, что тоже наблюдала за ним.

Если Аксель улавливает это, то не показывает. Он смотрит на свой блокнот и хмурится.

— Хм.

— К чему всё это хмыканье?

Он проводит костяшками пальцев по своим губам, и со мной явно что-то не так, поскольку каждый раз, когда он так делает, это активирует моё либидо. Я неловко ёрзаю на стуле.

— Да ничего, — бормочет он.

— О нет, ни за что. Если мне не удаётся отделаться «ничего», то и у тебя такое не прокатит.

Аксель барабанит пальцами по блокноту. Затем выпрямляется, бросает его на стол и проводит пальцами по волосам. Закрывает глаза, делает глубокий вдох.

— Мне правда плевать, что незнакомцы думают о моих работах. Мне нравится, что они хорошо продаются, но в остальном мне плевать на их мнение. Я слегка запаниковал, когда вы все пришли на мою лос-анджелесскую выставку. Если бы пришли мои родители, я бы слетел с катушек.

— Почему?

Он медленно открывает глаза и смотрит в потолок.

— Это немножко похоже на ту ситуацию с картинами рассветов и закатов. Я хочу, чтобы они поняли это и почувствовали связь, и я не могу вынести мысли о том, что этого не случится. Так что я пока не разрешал родителям приходить на мои выставки.

У меня отвисает челюсть.

— Аксель Бергман.

Его взгляд опускается и останавливается на моих губах. Он хрипло сглатывает.

— Да?

— Твои родители полюбят твои работы, потому что они любят тебя. Разреши им прийти на твою выставку.

— Если ты любишь кого-то, это не означает, что ты их понимаешь, — говорит он. — Ты сама говорила, когда рассказывала о своих родителях, что иногда того, как люди тебя любят, оказывается недостаточно.

Я таращусь на него.

— Это совершенно другой контекст. Ты правда думаешь, что твои родители не поймут твои работы и не полюбят их?

Он смотрит на свои ладони.

— Не знаю. Просто я знаю, что я не уверен, смогу ли справиться, если этого не случится. Может, это звучит абсурдно, но вот так я выстроил это в своей голове.

Я смотрю на него и подвигаюсь чуть ближе.

— Но подумай о том, что ты упускаешь, не доверяясь им. Конечно, сейчас ты избегаешь риска того, что они могут причинить тебе боль, не почувствовав связи с твоими работами. Но ты также упускаешь возможность испытать их гордость и любовь. Что, если им понравятся твои картины, Аксель? Что, если они будут сиять, восторгаться и обожать твои работы?

Он медленно поднимает взгляд.

— Я никогда не думал о том, что я упускаю. Только о том, чего я избегаю.

— Дашь им шанс?

Он кивает.

Я удовлетворённо улыбаюсь.

— Хорошо.

Аксель тоже наклоняется ближе, опираясь локтями на стол, и его глаза смотрят на моё плечо. Потянувшись к косе, он заправляет выбившуюся прядку обратно. Коса мягко спадает на моё плечо, но пальцы Акселя задерживаются, скользя по моей ключице, и он взглядом следит за своим касанием. Его выражение такое серьёзное, такое сосредоточенное.

— О чём ты думаешь? — спрашиваю я.

Он склоняет голову набок. Его глаза темнеют, палец скользит ниже, по моей груди.

— Я думаю о том, что сказал тебе ранее, когда ты вернулась. Про поцелуи с тобой.

Меня охватывает жар, когда это воспоминание вновь проигрывается в голове.

«Я так сильно хочу поцеловать тебя, что это стёрло все остальные мысли в моём мозгу. Не осталось ничего, кроме желания этого. Желания тебя».

— О? — произношу я, запыхавшись сильнее, чем планировала.

— Ты бы… — он откашливается. — В смысле ты бы захотела… Е*ать, — отстранившись, он утыкается лицом в ладони.

— Захотела бы я… е*ать?

— Нет, — стонет он. — Подожди, в смысле да, но я не это имел в виду, не то чтобы я… Чёрт, — он хватает мою руку, водит кончиком пальцам по моей ладони, затем медленно выдыхает и говорит: — Я пи**ец как ужасен в таких вещах.

Мне стоит сказать что-нибудь, чтобы успокоить его, но очень сложно думать, когда он гладит меня по ладони, когда мозолистый кончик пальца рисует завораживающие круги, а я хочу ощутить эти круги в другом месте, где я вновь чувствую себя невыносимо и изнывающе пустой.

Я слишком долго жила в целибате.

— Акс… — мой голос снова делается неестественно высоким. Откашлявшись, я пробую ещё раз. — Что ты хочешь у меня спросить?

— Я… — подняв взгляд, он спрашивает: — Ты чувствуешь это?

Я смотрю на него, моё сердце гулко стучит.

— Чувствую что?

Его большой палец скользит по нежному основанию моей ладони.

— Это… между нами. Когда мы целуемся. Когда мы прикасаемся. И то, что случилось на кухне…

— Да, — выпаливаю я, когда его ладони сдвигаются к моим запястьям. Мой клитор пульсирует, а всё моё тело так сильно изнывает по нему, что я едва могу дышать. — Да, я это чувствую.

— Ты… — он на мгновение притихает, если не считая его дыхания, которое такое же нетвёрдое, как моё. — Хочешь что-то сделать по поводу этого?

Я выгибаюсь, когда он задевает нежное местечко.

— Секс?

Он кивает.

— Мы могли бы… удовлетворить нужду. Один раз, чтобы вывести это из организма.

— Один раз? — пищу я.

— Одна ночь, — поправляется он. — Одна ночь звучит более подходящим вариантом.

— Определённо. Так и будет. Да. Я хочу этого. Если ты хочешь.

— Хочу, — говорит он, прекращая свой массаж и выдёргивая нас из эротического тумана. — Но это… тебя такое устраивает? Состоять в браке по, ну ты понимаешь, очевидно неромантическим причинам, и заниматься сексом по… также неромантическим причинам?

Слово «да» не слетает с моего рта так стремительно, как должно было, но с чего мне может быть дискомфортно? Конечно, мой интерес к нему выходит за рамки сексуального влечения, ставшего очевидным между нами. Наверное, я чувствую к нему нечто большее, чем стоило бы, но сложно не чувствовать, учитывая ситуацию, в которой мы оказались — мы вечно вместе или хотя бы поблизости, делим пространство… состоим в браке.

Я смотрю на его ладонь. На ту, на которой он носил обручальное кольцо, но теперь его нет.

— Куда делось твоё кольцо?

Он заводит руку под футболку и выдёргивает цепочку, на которой висят оба наших кольца. Сняв её через голову, он расстёгивает цепочку, затем снимает кольца.

Мы молча смотрим на ободки колец, лежащие на столе.

— Я снял его, когда приехали щенки, — наконец, говорит он.

Я беру своё кольцо, согретое его кожей, и изучаю его.

— У Уиллы я чувствовала себя голой без него.

Он проводит большим пальцем по своему безымянному пальцу.

— Нам стоит продолжить носить их. Не хочу подавать Вику какие-то идеи.

Я мягко смеюсь.

— Он безобидный.

— Хм, — Аксель надевает мне моё кольцо, затем надевает и своё. — Вот, — говорит он. — Так-то лучше.

Я смотрю на наши руки, его обручальное кольцо так близко к моему. И как бывает время от времени при виде этого кольца, меня накрывает пониманием, что я состою в браке без любви, но со страстью.

И сейчас я обсуждаю со своим мужем секс без любви, но со страстью.

Гадает ли какая-то часть меня, не может ли это стать большим, и не любопытно ли Акселю, как и мне, изведать то, что может быть между нами? Да. Но… он предложил лишь одну ночь, и я думаю, что должна уважать это. Я ведь и без того достаточно вторглась в его жизнь, разве можно требовать ещё большего?

— Одна ночь, — говорю я и себе, и ему. — Просто секс.

Он сипло сглатывает.

— Просто секс.

Я меняю положение наши рук так, что они тесно сплетаются для рукопожатия — обещание, которое в отличие от наших брачных клятв, мы дадим и сдержим. Всего лишь одна ночь секса, никаких неловких задержек потом, никакого искушения оттянуть неизбежное. Он снова будет занят, я буду держаться в стороне, а потом поеду домой на День Благодарения…

Погодите. День Благодарения. Встреча с его семьёй. Общение. К чему это нас приведёт? Будет ли нам обоим комфортно рядом после того, как мы проработаем это нечто между нами?

— Меня это устроит, — говорю я ему. — Но потом, будет ли возможно… Будет ли тебе комфортно находиться в моём присутствии? Например, если я приду на День Благодарения в дом твоих родителей, ты не будешь возражать?

Он склоняет голову набок.

— Конечно, Руни. В этом и смысл, верно? Мы двинемся дальше, и потом нам легче будет находиться рядом. Ты должна прийти на День Благодарения. Моя семья будет скучать по тебе, если ты не придёшь.

Я слегка улыбаюсь, пока его большой палец поглаживает мою ладонь.

— Значит, мы можем быть друзьями?

— Да, — его взгляд серьёзен, а ладонь такая тёплая и крепкая, пока он держит меня за руку. — Друзьями.

Аксель стоит на коврике у порога его дома, готовый пойти вверх по холму к шалашу, где он теперь ночует. Я прислоняюсь к косяку и улыбаюсь ему.

— Спасибо за ужин. И за десерт. И за кулинарный урок. Извини за взрыв картофельного супа.

Он проводит пальцем по моей косе и накручивает её кончик на палец, выглядя погружённым в свои мысли.

— Мхмм.

Гарри грейхаунд появляется из теней, хромым галопом скача по земле. Я чешу ему за ушами и наклоняюсь, чтобы поцеловать в макушку.

— Я скучала по тебе, — говорю я ему.

Пёс встаёт на задние лапы, и я обнимаю его.

— Сидеть, Гарри, — говорит Аксель.

Пёс опускается и тычется мордой в мою ладонь.

— Значит, ты смирился, да?

Аксель качает головой, пока пёс лижет костяшки его пальцев.

— Он лучше всего реагирует на Гарри. Что мне оставалось делать?

— МЯУУУУ! — визжит котёнок в студии. Уши Гарри встают торчком, после чего он идёт к той стороне хижины, где находится студия, чтобы исследовать новые кошачьи звуки.

— Что ж, — я показываю большим пальцем за плечо. — Материнство зовёт.

Губы Акселя изгибаются, так опасно близко к улыбке. А затем внезапно атмосфера меняется, пространство между нами заполняется чем-то тихим, невысказанным и неуверенным.

Это ощущается опасно похожим на… чувства. А этого не может быть. Нет, не может. Не тогда, когда мы только что согласились просто вытрахать друг друга из организма и разойтись друзьями. Тогда, может, это не чувства. Может, вот каково это — ощущать себя в безопасности с кем-то. Когда ты в безопасности, и тебя понимают.

— Ты… — я сглатываю нервозность и выпаливаю: — Как думаешь, мы могли бы обняться?

Аксель на мгновение притихает, глядя на свои ботинки, затем поднимает голову и делает шаг ближе. Его ладони скользят вниз по моим рукам, пока наши пальцы не переплетаются. Он прижимается виском к моему виску.

— Объятия для меня ощущаются немного странно, — признаётся он. И теперь я знаю, почему он говорит мне так, когда мы соприкасаемся, но не смотрим в глаза; когда мы близко, но не устанавливаем зрительный контакт. Он чувствует себя уязвимым, когда мы делаем так. — Но если ты не будешь водить руками по всей моей спине или щекотать меня, то должно быть нормально.

Его борода на удивление мягкая, когда задевает мою щёку. Я вдыхаю тепло его кожи, тот успокаивающий мыльный запах кедра и шалфея, на который я подсела. Моё сердце сжимается от привязанности.

— Покажешь мне?

Аксель притягивает меня ближе, заставляя прислониться к нему и уткнуться в его грудь. Держа наши ладони переплетёнными, он заводит мои руки себе на талию и говорит:

— Обними меня крепко.

Я делаю, как он просит, сцепляя ладони и обнимая его узкую талию. Моя голова покоится прямо над его сердцем. Я слышу, как оно грохочет.

— Акс, если это не…

Прежде чем я успеваю сказать хоть слово, его руки обхватывают меня, одна ладонь ложится низко на поясницу, обнимая талию, вторая скользит вверх по позвоночнику, побуждая меня выгнуться ему навстречу, и ложится на мою шею.

— Хорошо? — спрашивает он.

Я киваю, лишившись дара речи. Объятия никогда не были такими сексуальными. Наконец, ко мне возвращается голос.

— Очень хорошо, — говорю я ему. — Тебе тоже хорошо?

— На удивление приятно.

Я смеюсь, но мой смех угасает, когда его пальцы запутываются в моих волосах, мягко царапая кожу головы. Ладонь на талии крепко прижимает меня к нему. Я чувствую каждую часть наших тел, так близко. Как хорошо мы подходим друг другу. Как приятно будет, когда он будет прикасаться ко мне, двигаться со мной, когда его бёдра будут так же близко, как сейчас, его руки обхватят меня. Я дышу в его свитер, упиваюсь им, а его хватка в моих волосах сжимается крепче, ладонь скользит ниже по моей спине, притягивает меня ближе.

— Ты так хорошо обнимаешь, — шепчу я.

Он стоит тихо и не шевелится, но я чувствую, что это приносит ему удовольствие. Воздух холодный, но Аксель горячий, поэтому его объятие так успокаивает, что я растворяюсь в нём. Это сила дерева, пустившего корни в почву, комфорт огня в студёной ночи. Это идеально.

И это будет у меня лишь ненадолго.

— Спасибо, — шепчу я, отпуская. И он отпускает меня.

Кончики его пальцев задевают мои, когда Аксель делает шаг назад и поворачивается к тропинке.

Я наблюдаю за ним и Гарри, пока они растворяются в темноте. А потом я захожу в дом, чтобы обнять истерично вопящего котенка дальше по коридору.

Но проходя мимо кровати и тумбочки, я замечаю, что в свете лампы белеет аккуратно вырванный листок бумаги. Я останавливаюсь и беру, видимо, рисунок, который он набросал, пока мы сидели за столом. Грейхаунд Гарри лежит на животе с безмятежной мордой, над ним чёрное небо со звёздами, облаками и полумесяцем луны. К его боку прижимается крохотный котёнок, который слегка заштрихован чёрной ручкой, чтобы напоминать серый комочек шерсти, мяукающий дальше по коридору. И на её мордочке будто виднеется широкая сонная улыбка.

Я убираю этот листочек в свой чемодан. Ещё одно здешнее сокровище, которое я никогда не хочу забывать.