С тобой навеки

Глава 27. Аксель

Плейлист: Birdtalker — Looking for Love (Acoustic)

— Счастливого Дня Благодарения, Гарри! — Руни чмокает его в морду, затем встаёт, когда пёс забегает внутрь, чтобы остаться в тепле, прежде чем я запру дверь в дом. — Ты обещаешь, что готов к этому? — спрашивает она. — Поход — это не перебор?

Крохотное чувство вины, которое я испытывал из-за того, что мы оба выдумали отговорки для семьи и друзей, чтобы не присоединяться к ним на День Благодарения, испаряется, когда я убираю ключи в карман и любуюсь ей. Тёмные леггинсы и туристические ботинки. Мешковатый небесно-голубой свитер, от которого её глаза кажутся искрящими. Кошмарно жёлтая шапка с пушистым помпоном, к которому я чувствую неестественную привязанность.

— Я готов к этому, — говорю я ей. — Ходьба ощущается приятно.

«И я стараюсь. Стараюсь показать тебе, что я люблю тебя».

Думаю, я также пытаюсь быть романтичным. Я не уверен, потому что честно не имею ни малейшего понятия, что это подразумевает, и все любовные романы, которые всучил мне Вигго, не могут служить примерами, потому что там задействованы вальсы, корсеты и утехи в библиотеках.

Ну спасибо, Вигго.

Руни улыбается и покрепче натягивает эту пушистую жёлтую шапку на голову.

— Ладно, лишь бы ты правда чувствовал себя готовым.

— Правда. Ещё бы, ведь я вчера буквально целый день спал и ничего не делал.

— Впервые с тех пор, как я сюда приехала! — говорит она, подстраиваясь под мой шаг. — Хорошо же отдохнуть.

Я бросаю на неё выразительный взгляд.

— Сказала женщина, которая ввязалась в ремонт дома, когда у неё случилось обострение болезни, и она должна была отдыхать.

Она краснеет.

— Ну, всем нам ещё предстоит работать над собой.

— Это да, — я опираюсь на свою палку-посох сильнее обычного, и мы идём не слишком быстро, но так приятно размять ноги и разогреть тело. Я не пропускал утренние пробежки с тех пор, как впервые повредил спину, и несколько дней без бега вызывают во мне отчаянное желание движения.

Наши шаги тихие, свет ещё очень бледный, и когда мы добираемся до того самого места, куда я привёл её в день нашей свадьбы, Руни тихо ахает, потому что я идеально рассчитал время.

Солнце поднимается над горизонтом, окрашивая мир акварельными персиково-розовыми оттенками, а по земле тянутся длинные сливовые тени. Озеро внизу искрит как зеркало, и всё такое приглушённое, лишь лёгкий ветерок да несколько стойких певчих птичек, которые останутся на зиму.

— Аксель, — выдыхает она.

Я наблюдаю, как она смотрит на рассвет, и знаю, что мог бы делать это до конца дней: смотреть, как свет солнца рисует Руни намного лучше, чем я когда-либо смог бы, как день обхватывает её своими руками, подсвечивая то, что живёт в её сердце: тепло, надежду, глубинную радость, которую я никогда не думал познать, и уж тем более любовь, но вот он, я.

Абсолютно по уши влюбившийся, бл*дь. В неё.

Я боялся сказать ей. Мне ужасно плохо удаётся рисковать и идти на такие перемены. Что, если она не чувствует того же? Что, если это её прогонит? Что, если? Я целыми днями гонял свои шестерёнки по кругу, гадал, но меня наконец-то остановило одно: напоминание себе, кто она. Руни. Руни, которая осталась. Руни, которая хотела меня так же, как я её. Руни, самый безопасный человек из всех, кого я встречал. Если я для кого и могу быть храбрым, так это для неё.

Она бросает взгляд в мою сторону и замечает, что я смотрю на неё.

— Ты не смотришь на рассвет, — говорит она.

— Нет.

Румянец окрашивает её щёки, когда она слегка улыбается, и её лицо выражает озадаченность.

— Ты любишь рассветы.

— Тебя я люблю больше.

Её губы приоткрываются. Глаза распахиваются шире. А потом её лицо освещает улыбка, которой я никогда не видел, никогда не добивался прежде. Она бросает свою палку для ходьбы, делает шаг в мою сторону и мягко обвивает меня руками, стараясь не причинить боль моей спине.

— Скажи это ещё раз, — шепчет она.

— Я люблю тебя, — говорю я ей. — И я не… я никогда не делал этого прежде, Руни, так что поначалу у меня может получаться очень плохо. Я говорю тебе потому, что пусть я хочу, чтобы ты любила меня в ответ, я пойму, если это не так. Мне просто нужно, чтобы ты знала…

— Аксель, — она поднимает обе ладони к моему лицу, её большие пальцы скользят по моим скулам, глаза всматриваются в мои. — Это ощущается как одна из моих грёз, — шепчет она. — Это же не сон, нет?

Я провожу ладонями вверх по её рукам, затем тоже обхватываю её щёки. Мои большие пальцы поглаживают её глубокие ямочки на щеках. Я смотрю в её глаза, напоминающие головокружительный витраж из зелёных как трава и голубых как небо оттенков.

Затем, прижав свой лоб к её, чувствуя её, упиваясь тем успокаивающим запахом цветов в сумерках, что исходит от её волос, одежды, кожи, я говорю ей:

— Ты не спишь.

— Тогда я скажу тебе то, что уже знала и так усиленно пыталась скрыть, — тихо говорит она, привстав на цыпочки и шепча мне в губы: — Я тоже тебя люблю.

Мир переворачивается от этих слов (слов, которые я никогда не думал услышать), и я привлекаю её ближе, крепко обнимаю, укрепляюсь в правде того, что сейчас в моих руках — женщина, которую я люблю; женщина, которая любит меня. Цепляясь за Руни, я поцелуем передаю слова, которые не могу сказать. Я говорю ей мягкими покусываниями зубов, твёрдыми, настойчивыми ласками губ всё, что моё сердце чувствует, но не знает, как выразить. Пока что не знает. Но научится.

Её рот приоткрывается с мягким вздохом, пока я прижимаю нас друг к другу, пока наши губы встречаются и размыкаются, затем ищут и поглощают, пока наши языки делают то же, что и наши тела ранее — прикасаются, танцуют, узнают шаги, которые делают нас дикими.

Но я сейчас не хочу быть диким, и если судить по её нежным касаниям, по ленивым вдохам, то Руни тоже этого не хочет. Так что я отстраняюсь, напоследок целую её в лоб, вдыхаю её и запечатлеваю этот момент в памяти.

Руни склоняет голову набок, смотрит на меня и поправляет мои очки.

— Возможно, я их погнула. Я немножко увлеклась.

Она возится с оправой, пока я смотрю на неё.

— Мне всё равно.

— А мне не всё равно. Я чрезвычайно к ним привязана, — бормочет она, затем наконец-то опускает руки. — Вот. Я их поправила.

Я краду последний поцелуй.

— Проголодалась?

Она улыбается.

— Ну естественно.

Я распаковываю нашу ношу, передаю ей термос чая, затем достаю свой кофе и выуживаю контейнер булочек с корицей, которые я заказал у Паркера и Беннета, получив немалую дозу поигрывания бровями и знающих улыбок. Я разворачиваю одеяло и расстилаю его. Затем сажусь и показываю на место между моих ног.

— Иди сюда.

Руни устраивается, прислоняясь спиной к моей груди. Наши колени согнуты, пока мы любуемся рассветом. Её улыбка такая удовлетворённая, глаза не отрываются от горизонта, щурясь от нарастающей яркости.

— Это идеально, — шепчет она.

Я целую её в висок.

— Да.

— Ты сказал, что никогда не делал этого прежде, — она опускает голову на моё плечо. — Что это означает?

— Это означает, что мне тридцать лет, и я никогда не был влюблён или хоть отдалённо заинтересован любовью, и у меня никогда не было романтических отношений. Были обоюдно выгодные партнёры без обязательств, но ничего серьёзного. Ничего подобного этому.

Она на мгновение притихает, глядя на рассвет, затем поднимает взгляд и смотрит мне в глаза.

— Как ты понял, что это отличается?

— Просто… понял. Я… — откашливаясь, я делаю глоток кофе, затем отставляю его в сторону. — Не смейся.

— Не буду, — обещает она.

— Всякий раз, когда я видел тебя, когда ты была рядом, и особенно когда ты приехала сюда, в моей груди… что-то ныло, — я кладу ладонь на её сердце, показывая ей. — Прямо вот тут. Я думал, у меня сердечно-сосудистые проблемы. Я гуглил всякое дерьмо. думал, у меня какое-то коррозивное заболевание или самая сильная изжога в истории медицины.

Она прикусывает губу и сдерживает улыбку. Надо отдать ей должное, она не смеётся.

— Оказывается, — говорю я ей, — вот как ощущается влюблённость в человека, когда ты говоришь себе, что ты не должен, нет, не можешь влюбиться. Ну то есть, вот насколько всё это незнакомо для меня.

Руни проводит ладонью вверх по моему бедру — успокаивающее, ласковое прикосновение.

— Теперь это может быть знакомым. Только ты и я.

Я мягко целую её, убирая прядь волос, которую ветер бросил на её лицо.

— А что насчёт тебя?

Она тянется к булочкам с корицей, снимает крышку и достает одну булку.

— Я бы сказала, что я настороженно относилась к любви и скептически относилась к браку. Учитывая то, что я видела у моих родителей и у их друзей в индустрии развлечений, это реально отбило у меня всякое желание. В последние лет десять, когда я начала осознавать желание и влечение, я не смотрела на людей, гадая, могут ли они оказаться моей истинной любовью. Я гадала, весело ли будет потанцевать с ними и хорошо провести время в постели. Я не хотела ничего большего. У меня имелась траектория карьеры. Финансовая стабильность. Родители, которые по-своему любили меня и в мгновение ока приехали бы, если бы у меня случился кризис. Несколько хороших друзей, и всё время в мире. Зачем мне нужно было влюбляться? Зачем бы мне вообще понадобилось выходить замуж?

Она отламывает кусок булочки, где нет глазури, и подносит его к моим губам. Я забираю его и мягко прикусываю её палец, заставляя её вскрикнуть, затем повернуться и поцеловать меня.

— Но? — подталкиваю я её.

— Но, — говорит она. — Потом я вышла замуж за тебя, потому что мне нужно было… обрести временное пристанище, и я сказала себе, что я идеальный кандидат для брака без любви. Я была практически уверена, что ты едва замечал моё существование, так что я сказала себе, что нет никакого риска превратить интенсивное влечение, которое я испытывала к тебе, в любовь.

— Едва замечал твоё существование?!

— Да! — со смехом отвечает она. — Учитывая, что ты выходил из комнаты в тот самый момент, когда я приходила.

— У меня от тебя тахикардия начиналась. Я что, должен был посчитать это за что-то хорошее? Ты настолько путала мои мысли, что я из неуклюжего собеседника превращался в того, кто только хмыкает.

Она снова смеётся и мягко гладит меня по щеке.

— Что ж. В итоге мы разгадали друг друга, не так ли?

Тронутый, я кладу ладонь поверх её руки. Руни знает, потому что я ей сказал, но она не понимает, как сложно для меня разгадать людей. Она не осознаёт, как много для меня значит то, что она чувствует себя разгаданной. Узнанной. Связанной со мной. Я притягиваю её поближе и целую в волосы.

— Да.

— И разгадывая друг друга, — говорит она, жуя очередной кусочек булки, — я поняла, что брак такой, каким ты его сделаешь. В некоторые дни казалось, будто между нами ничего нет, а в другие — что это всё на свете. В некоторые моменты я смотрела на кольцо и думала, как странно быть юридически связанной с тобой, обещать тебе свою жизнь, поклясться лелеять, верить и чтить тебя, и как легко я могла нарушить эти клятвы.

— И это… эта лёгкость, с которой клятвы могут быть нарушены… пока я росла и видела это в браке моих родителей, пока мои друзья начинали заводить серьёзные отношения, а потом рушить их несколькими плохими ссорами и неудачными решениями… всё это наводило меня на мысль, что такие обязательства и брак никогда не будут иметь для меня значения, ибо насколько же крепким может быть то, что так легко ломается?

— Но теперь я понимаю. Дело не в том, что брак сам по себе является неким укрепляющим элементом. Не слёзный день свадьбы, не юридическое свидетельство и не нерушимые кольца делают брак крепким. А люди. Их решения. Дело в том, каким крепким они сделают свой брак.

— Никакого давления, ага, — бурчу я.

Руни кивает.

— Вот именно. Это давление. Большая ответственность, — она поворачивается, целует меня в подбородок, затем прислоняется ко мне. — Но я хочу этого с тобой, — шепчет она. — Я хочу научиться этому.

— Мы научимся, — говорю я ей, прижимая её к себе. — Вместе.

Когда мы возвращаемся в дом, нас встречает Гарри, который счастливо несётся к Руни. Я для него вообще перестал существовать, и если честно, это задевает чуть сильнее, чем хотелось бы.

— Привет, красавчик, — говорит она ему, позволяя ему прыгать и лизать её. — Сидеть, Гарри.

Он опускается и идёт за нами, пока мы не останавливаемся в изножье матраса на полу. Палатка была убрана вчера вечером, когда я почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы передвигаться и разобрать её.

— В какой-то момент, — говорю я ей, — мне придётся снова купить нормальную кровать.

Она аккуратно снимает рюкзак с моих плеч.

— Твоей спине наверняка не помешает нормальная поддержка под матрасом, на котором ты спишь.

Скугга выбегает в комнату из студии, мяукая, и вьётся между моих ног. Она не отставала от меня с тех пор, как я сорвал спину.

Метнувшись обратно в студию, она громко мяукает и смотрит на меня с порога. Я чувствую тягу к тому месту, которой не чувствовал уже месяцами. Всё, что нарастало внутри меня с момента приезда Руни, теперь будто проливается через край. Я хочу писать её, и я хочу писать нечто большее. Я хочу писать то, что внутри, то, что не совсем не могу назвать, то, что ощущается иначе теперь, когда мы это озвучили. Теперь, когда я знаю, что это.

Любовь.

Отведя взгляд, я замечаю, что Руни наблюдает за мной. Улыбается.

— Тебе хочется взяться за кисть, — спрашивает она, — не так ли?

Я переступаю с ноги на ногу.

— Ну, то есть… можно было бы, да.

Её улыбка становится шире.

— Тогда иди и рисуй.

«Но я беспокоюсь, как долго ты будешь здесь, и как я могу проводить хоть секунду вдали от тебя до твоего отъезда?»

— Ты могла бы… — прочистив горло, я беру её ладонь и переплетаю наши пальцы. — Ты могла бы пойти со мной. Посидишь, пока я рисую. Я могу сделать небольшое гнездо из диванных подушек и одеял. Можно даже принести стул, чтобы ты была там… мммхм!

Её рот накрывает мой, её руки крепко сжимают мою талию.

— Да, пожалуйста, — шепчет она.