С тобой навеки

Глава 23. Аксель

Плейлист: Hozier — Movement

— Фух, — Руни приваливается к двери, закрыв глаза, и её лицо расслабляется от облегчения, пока звук отъезжающего от дома Субару Уиллы и Райдера стихает вдали.

Я смотрю на её губы, розовые и слегка приоткрывшиеся. Я до сих пор не могу развидеть то, как мой палец скрылся у неё во рту, а потом вышел обратно с долгим, влажным причмокиванием.

Иисусе, я снова твёрд.

Я поворачиваюсь обратно к столу, собирая карты.

— Как забавно узнать, что моя жена — шулер, — ворчу я.

Она злобно гогочет, затем отталкивается от двери.

— Как забавно узнать, что мой муж не умеет проигрывать.

— Просто азартен, — бурчу я, тасуя карты, затем аккуратно складывая их.

— Юкер не должен быть безжалостным, Аксель. Это расслабленная игра, чтобы просто развлечься в компании.

— С тобой играли два Бергмана. Все игры безжалостны.

Она улыбается, и Боже, это вызывает яркую и горячую ноющую боль в груди.

— Что ж, безжалостно там или нет, но вам, мальчикам Бергманам, надрали задницы. Мы с Уиллой размазали вас по стеночке.

Я убираю карты в коробочку, затем кладу на полку. Огонь потрескивает в камине, заливая полы и мою кровать оранжевым свечением. Так легко представить то, чего я ждал, желал с голодом, гложущим мои кости: уложить Руни на мою кровать, медленно раздевать, пока не останется лишь её мягкая кожа, купаемая в отсветах пламени.

Я никогда не хотел кого-либо столь сильно, столь абсолютно, что аж дрожат руки, а дыхание в её присутствии, разговоры с ней, взгляды на неё — всё это ощущается как какая-то мучительная прелюдия.

— Всё в порядке? — спрашивает Руни.

Я перевожу взгляд на неё, внезапно поражённый глубиной своего отрицания. Я реально думал, что могу дать себе одну ночь с ней, и этого будет достаточно. Но когда я представляю её подо мной, на мне, образ продолжает прокручиваться во времени, и он опасно детальный. Вот Руни наклонилась над столом, окружённая бумагами и ноутбуком, читает то, чем там юристы занимаются по работе, Скугга на её коленях, Гарри у её ног, а дверь моей студии открыта, чтобы я мог наблюдать за ней, пока я тоже работаю. Вот я держу её за руку, пока мы идём в поход и смотрим на рассвет, пока я прижимаю её спину к своей груди, вдыхаю её запах и знаю — это всё, что мне нужно: солнце, поднимающееся над горизонтом, и очередной день становится даром, потому что в нём есть она.

И абсурдно представлять такие вещи с моей чисто платонической женой, которая уже одной ногой за порогом.

— Эй, — её ладонь проскальзывает в мою, выдёргивая меня из моих мыслей. Она стоит, купаясь в отсветах пламени, которые делают её светлые волосы бронзовыми.

— Извини, — я сжимаю её ладонь, затем отпускаю. — Что ты сказала?

Она мягко улыбается.

— Я спросила, в порядке ли ты. Это был весьма сильный стресс.

— Ага. Да. Но я в порядке.

— Как только я перестала испытывать ужас по поводу того, что мы выдадим всё происходящее, я правда повеселилась. А ты?

Веселье? Испытал ли я веселье?

Хорошие моменты определённо были. Смотреть, как Руни улыбается и смеётся после их победы, как она становится особенно игривой и расслабленной со своей лучшей подругой. Видеть, как ей так комфортно в моём доме, как она готовит чай и попкорн для Уиллы и Райдера, устроившись за столом напротив меня.

Но я не могу сказать, что повеселился, чувствуя, как обручальное кольцо прожигает дыру в моём кармане, подавляя эрекцию из-за того, что каждое движение Руни возбуждало меня, при этом молясь, чтобы Райдеру не понадобилось захватить что-нибудь из шалаша, потому что тогда мне пришлось подвезти его, и всё всплыло бы на поверхность.

— Всё было… нормально.

Её улыбка меркнет. Она отводит взгляд, и я начал понимать, что этот жест означает последнее, что я хотел бы в ней вызывать: разочарование, уныние. И понимание, что я вызвал в ней такие чувства, ощущается как физический удар.

— Я не имел в виду… — я делаю шаг ближе, обхватывая ладонью её локоть. Моё горло сдавило, грудь сдавило ещё сильнее. Я ненавижу те моменты, когда делаю это. Когда я честен, и честность оказывается не лучшей тактикой; когда сказанное мной не означает всё, что я имел в виду.

Вот почему мой круг общения такой маленький. Потому что с незнакомцами и случайными знакомыми я не могу рассчитывать на презумпцию невиновности, на понимание, что пусть я стараюсь изо всех сил, перевожу испытанное в чувства, а потом выражаю их другим, это всё равно даётся сложнее самой суровой утренней прогулки. С людьми, которые плохо меня знают, нельзя ожидать терпения, когда мне нужно время, чтобы разобраться с этим мысленно и набраться храбрости попробовать ещё раз. Есть лишь недопонимание и раздражение.

Но Руни показывает мне то, что я уже знал. Что с ней безопасно. Что она слушает.

Она поворачивается ко мне лицом, слегка запрокинув голову.

— Я не имел в виду, что это вообще не было весело, — выдавливаю я. — Я просто… отвлекался на всё, что может пойти не так. Я чувствовал… тревогу.

Она совсем поворачивается ко мне, и её лицо смягчается.

— Сложно наслаждаться происходящим, когда ты тревожишься. Тревожность — такая засранка, не так ли? На повторе прокручивает всё, что может пойти не так. Мне жаль.

Меня затапливает облегчением. Она понимает.

— Именно.

— Ну, хочешь посидеть перед огнём и немного расслабиться? — спрашивает она. — Я могу приготовить нам ещё чаю. Плеснуть туда немножко виски. Устроим терапевтические обнимашки с животными и отключимся от всего.

В моей груди разливается тепло. Я киваю.

Её улыбка возвращается.

— Ладно. Хорошо. Где Гарри?

— Он придёт, — я подхожу к двери и открываю её, тихо посвистывая и чувствуя, что воздух резко сделался холоднее. — Он имеет привычку бродить по вечерам, но он придёт домой, чтобы согреться ночью.

Руни наполняет чайник, затем включает конфорку и улыбается, когда Гарри галопом залетает в дом и пробегает мимо меня к ней.

— Я тоже рад тебя видеть, — бурчу я.

Он подпрыгивает, и она обнимает его, позволяя ему лизать её подбородок, смеётся, когда ему удаётся лизнуть её в ухо.

— Гарри Стайлз! — вопит она. — Веди себя прилично.

Скугга стремительно выбегает из студии и набрасывается на мои шнурки с крохотным, свирепым «Мяу!».

Я поднимаю её, затем держу прямо перед моими глазами.

— Оставь в покое шнурки.

Крохотный комок шерсти наклоняет голову набок, совсем как Руни мгновение назад.

— Мяу, — говорит она.

Я вздыхаю и сажаю её на кровать. Она пробегает по ней, затем сваливается с края, гонится за одним из своих шариков с пёрышками и скрывается обратно в студии. Это ощущается странно знакомым и… домашним.

Я никогда не думал, что совместное проживание с кем-то может быть таким. Только не после детства в семье, которую я люблю, но их уровень шума и хаоса держал меня в постоянном состоянии сенсорного раздражения. Живя один, я впервые начал испытывать продолжительное умиротворение и спокойствие в своём доме. Я никогда не думал, что так может быть в компании другого человека.

С ней.

Когда чайник начинает свистеть, Руни наливает нам чай.

— Тебе Sleepytime⁷, верно? — спрашивает она.

Я киваю.

— Спасибо.

Она улыбается, не отводя взгляда от своей задачи. Я снова в физическом аду, смотрю на неё, на то, как она машинально прикусывает губу, как заправляет прядь волос за ухо, обнажая длинную линию шеи. Которую я хочу целовать, посасывать, пробовать на вкус…

«Чёрт».

Я отворачиваюсь и добавляю ещё одно полено в огонь. Тогда-то вокруг нас эхом разносится первый раскат грома. Руни поднимает взгляд.

— Воу. Это пришло из ниоткуда. Грозу обещали?

— Я не смотрел прогноз. Теперь, когда крыша починена, я перестал об этом беспокоиться.

Она достаёт телефон и открывает приложение погоды, параллельно макая пакетик чая в кружке.

Затем поворачивает телефон, показывая экран, сверкающий теми же цветами, что и огонь — насыщенно-красный, окружённый жжёно-оранжевым, затем рамкой жёлтого.

— Нам вот-вот надерут задницы, — говорит она.

Раздается ещё одна вспышка белого света, за которой следует раскатистый грохот.

А потом отключается электричество.

— Океееей, — произносит голос Руни с кухни. В доме темно, единственный слабый свет исходит от огня. Я действую быстро, нахожу свечи, которые держу в шкафу, и фонарик. — Итак, это случалось прежде? — спрашивает она.

— Да.

Судя по звуку, она ставит чайник обратно.

— Со мной такого не случается. И… Слушай, не смейся.

— Я в принципе обычно не смеюсь, так?

— Справедливо, — отвечает она. — Так вот… возможно, я чуточку боюсь темноты. Знаю, это абсурдно, но это так.

— У меня есть опыт с подобным, — подойдя к ней с фонариком, я протягиваю ей руку. — Вигго тоже боится темноты. Не говори ему, что я тебе сказал.

Я слышу её улыбку.

— Его секрет в безопасности со мной.

— Иди сюда, — с помощью фонарика я вывожу её с кухни, и Гарри скулит позади неё. — Гарри тоже с тобой в одной лодке, — говорю я, когда мы опускаемся на пол перед огнём.

Руни разводит руки в стороны, и Гарри ползёт к ней и ложится на её бёдра. Она гладит его по голове в медленном, размеренном ритме. Её руки дрожат.

— Грозы ты тоже боишься? — спрашиваю я.

Она смотрит на Гарри.

— Мне не нравится, как от них становится темно. Моя мама всегда позволяла мне приходить к ней в постель во время грозы. У неё была гирлянда, которую она включала и развешивала по изголовью, и если бы ты знал мою маму, то понял бы, что это весьма забавно, потому что всё в ней, её одежде, домашнем декоре — это высокая мода, но она хранила эту дешёвую гирлянду, которую включала только для меня, когда было темно, и я боялась.

Скугга бросается через всю комнату, неуклюже перебираясь через наши ноги, и бежит на кухню, явно наслаждаясь властью над всем домом и совершенно не боясь грозы снаружи. Руни смотрит ей вслед, улыбаясь, и тогда я вижу влагу в её глазах.

— Ты грустишь, когда говоришь о маме.

Руни тяжело вздыхает, потирая уши Гарри. Я тоже кладу ладонь на его спину, чувствуя его дрожь и надеясь, что вес моего прикосновения успокоит его. Он вздыхает, совсем как Руни.

— С моей мамой всё сложно. Нас разделяет расстояние, особенно теперь, когда она живет в Позитано с её мужем Пауло.

— Когда она приезжает в гости?

— О, она не приезжает. Мне всегда будут рады, но поскольку я с первого курса колледжа практически не получала передышки, то сложно найти время погостить в Италии.

Я смотрю на неё и пытаюсь вообразить мир, в котором моя мать не гонялась бы за мной, не вызванивала бы меня, чтобы я сел на самолёт и прилетел повидаться. Я не знаю, что сказать.

— Всё хорошо, — говорит Руни, прочитав моё обеспокоенное выражение. «Всё хорошо». Это рефрен, который я начинаю ассоциировать с её «я-в-порядке-но-на-самом-деле-нет» улыбкой. — Я понимаю, почему она не приезжает. Здесь она не была счастлива. В браке без любви, практически в одиночку воспитывая своевольного, энергичного ребёнка с постоянными вопросами о вегетарианстве, планетоведении и правах животных. Я бы тоже захотела ранний выход на пенсию и итальянского любовника.

— Но ты скучаешь по ней? — спрашиваю я. — И ты бы хотела, чтобы она приехала в гости, не так ли?

Руни смотрит на меня и улыбается сквозь слёзы.

— Да. Я скучаю по ней. И я бы обрадовалась, если бы она приехала в гости.

— Ты говорила ей об этом?

— Нет. Я… Я не говорю маме те вещи, которые, как мне кажется, могут её расстроить. Она не приезжает в гости, и я беспокоюсь, что если скажу ей, что мне этого хотелось бы, то она почувствует себя виноватой и расстроится.

— Звучит так, будто ты ответственна за её чувства. Разве не все мы сами несём ответственность за свои чувства?

Её выражение делается задумчивым.

— Хорошо подмечено. Я никогда не думала об этом в таком плане. Наверное, просто такова наша динамика. Я научилась скрывать от мамы свои проблемы, потому что она и так была достаточно несчастна, а я должна была стать её счастьем. Но… думаю, это не очень здоровое поведение, — она смотрит в огонь. — Уилла говорит, что мне надо пойти к психологу, и она права.

— Психотерапия — это непросто, но иногда это именно то, что нам нужно.

Ладонь Руни находит мою. Она берёт мою руку и держит, водя пальцем по моему безымянному пальцу без кольца.

— Ты ходишь к психологу?

— Не очень часто, — признаюсь я. — Но да. Это психолог предложил сообщить моей семье через электронную почту. Психотерапия непросто мне даётся. Понять, что я чувствую, и найти для этого слова — для меня это сложный процесс, часто сопровождающийся задержками. И мне также очень сложно говорить о своих чувствах с незнакомцем. Так что я пришёл к выводу, что мне лучше всего не ходить слишком часто. Я записываюсь на приём, когда чувствую необходимость осмыслить, и когда готов выразить эти чувства.

Она поднимает на меня взгляд.

— Что ты имеешь в виду, говоря про понимание своих чувств?

Я смотрю на неё, и моё сердце гулко стучит. Мне требуется какое-то время, чтобы набраться храбрости, найти слова и объяснить.

— Я просто… иногда не знаю, что я чувствую. Такое ощущение, будто эмоции находятся глубоко внутри меня, и я не вывожу их на поверхность так же быстро, как другие люди. А иногда мои эмоции прямо на поверхности, и они так ошеломляют меня, что слова заполоняют мой мозг, и я не могу усмирить их достаточно, чтобы сосредоточиться и выбрать нужные. Знаю, иногда может сложиться такое впечатление, но я не безэмоциональный. У меня есть чувства.

— Конечно, есть, Аксель, — её ладонь крепче сжимает мою. — Просто ты испытываешь их иначе.

В моём горле образуется горячий и крепкий комок. Я никогда не чувствовал, чтобы меня настолько хорошо понимал человек, от которого я в последнюю очередь ожидал понимания того, каково это — быть мной.

— Да.

Этот комок в горле рассеивается, пока она смотрит на меня, и её ладони обхватывают моё лицо. Руни оставляет мягчайший поцелуй на моём лбу, затем на моём виске, затем на моих губах, и я таю рядом с ней. Я легонько спихиваю пса с её коленей, затем притягиваю её в объятия. Я чувствую себя таким открытым и облегчённым, дрожу от адреналина в крови.

Руни вздыхает, проводя пальцами по моим волосам, когда наш поцелуй углубляется.

— Я хочу тебя, — с придыханием произносит она, когда мои губы проходятся по её шее.

У меня вырывается согласное хмыканье, поскольку это единственный звук, который я способен издать, пока её ладони скользят под моей рубашкой, лёгким шёпотом проходятся по джинсам спереди.

Я встаю с ней, наши поцелуи становятся голодными, касания — дикими. Моя рубашка слетает прочь. Её толстовка тоже. Мы с синхронными стонами падаем на матрас, и кровать издаёт стон ещё громче нашего.

Я поднимаю голову.

— Ты это слышала?

Руни качает головой.

— Нет. Почему ты остановился? Не останавливайся.

Я наклоняюсь к ней, глубоко целую, моя ладонь скользит вниз по её животу, нежно прикасается к ней там, где она тёплая и влажная. Я теряюсь в ощущении прикосновения к ней и её прикосновений, потираюсь об её сладкое податливое тело, тепло между её бёдер, и потому говорю себе игнорировать следующий стон кровати, когда я запускаю руку под её спину, подтаскиваю её выше на постели и тяжело опускаю наши тела на матрас.

Руни подгоняет меня, и мы лихорадочно трёмся друг о друга, слишком преисполнившись нетерпения, чтобы снять одежду или сделать что-нибудь, помимо гонки за разрядкой. Но после особенно сильного толчка моих бёдер кровать стонет ещё громче, зловеще скрипит…

И ломается прямо посередине.