Салли и похититель грёз

Глава 9

Я просыпаюсь в кровати.

На белых хлопковых простынях.

Надо мной осенние облака, тонкими мазками нарисованные на потолке.

В комнате пахнет сиренью и пылью. Как будто дверь сюда долгое время не открывали, оставив пледы и покрывала на расправу моли. Я сажусь, и всё вокруг плывёт. В ушах снова гудят те самые слова, от которых у меня помутилось в голове, комната закружилась и мир вокруг померк: «Мы – твои родители».

Дрожь пробегает по телу и сейчас, стоит вспомнить взгляд той женщины. Она смотрела так, будто знает меня. Будто я принадлежу ей, а она мне. Как если бы у нас была связь, когда-то так давно, что и не вспомнишь. Возможно, даже во сне. Где-то за пределами реального мира. И всё же, ощутив тот взгляд, я вдруг очень захотела, чтобы её слова были правдой.

Отогнав эту мысль, я решаю осмотреться. Я в спальне идеально квадратной формы, если не считать полукруглого углубления с местом для чтения у окна, выходящего на купающийся в сумерках город – ночь ещё не настала, но день уже закончился. Возле двери горит ночник, мерцая янтарным теплом, а на комоде возле шкафа стоит шкатулка. Мне на ум почему-то приходит, что внутри спрятана крошечная балерина в жёлтой пачке, которая кружится под механическую мелодию, если открыть крышку. Это похоже на воспоминание. Словно я видела эту шкатулку раньше. Любовалась ей. Прикасалась.

Я мотаю головой, чтобы прогнать навязчивые видения. Кто-то провёл детство в этой комнате. Читал книги, устроившись у окна, загадывал желания на падающие звёзды, играл с пальчиковыми куколками, спал, мечтал и наслаждался уютом мягкой кровати, когда родители приходили поцеловать на ночь и сказать, что любят. Но это точно была не я.

И всё же эта комната кажется поразительно знакомой. Это невозможно. Но очень похоже на правду.

Раздаётся тихий стук, и дверь чуть приоткрывается. Грета – дама, которая так нежно дотронулась до моей щеки, – заглядывает в спальню.

– Салли? – осторожно зовёт она. – Ты проснулась?

– Да, – отвечаю я. Мой голос, как у ребёнка, тихий и вкрадчивый.

Грета неуверенно мнётся на пороге, но всё же заходит. И смотрит на меня так, будто я призрачное видение. Сокровенная мечта, которой не суждено сбыться.

– Думаю, мы здорово тебя огорошили, – нервно произносит она и отводит взгляд. Кажется, она боится, что я исчезну, если смотреть слишком пристально. Растворюсь, как утренний туман в первых лучах солнца. – Но и ты нас очень удивила, вернувшись спустя столько лет.

Я спускаю ноги с кровати, голова всё ещё немного кружится.

– Но как... – Я молчу, подбирая слова, а потом качаю головой. – Боюсь, это ошибка. – Эти слова я произношу, глядя прямо на Грету, чтобы постараться по движению швов на лице прочитать её чувства. – Вы не можете быть моими родителями.

Это исключено! Такого поворота сюжета просто не могло произойти в моей истории.

Грета глубоко вздыхает. Кажется, она слишком надолго задержала дыхание – на годы или даже десятилетия – и вот наконец может опять свободно дышать. Она делает неуверенный шаг в мою сторону, словно хочет сесть на кровать рядом со мной, снова нежно дотронуться до моей щеки, но не решается.

– Тебя украли у нас ещё ребёнком, – наконец произносит она, слова даются ей с трудом. – Через несколько дней после твоего двенадцатого дня рождения. – Судорожно вздохнув, она продолжает: – Похититель пробрался в комнату через окно.

Она подходит к стеклу. В неровном мерцании свечи, одиноко стоящей на подоконнике, мне видно её отражение. Торопливые стежки на лице, вишнёво-красные волосы. Совсем как мои.

– Но у меня не может быть семьи, – упрямо качаю я головой. – Я не так на свет появилась. Меня создали в лаборатории. Учёный по имени доктор Финкельштейн.

Грета поворачивается ко мне:

– Эдвин, наш дворецкий, той ночью видел, как незнакомый мужчина уводил тебя в лес. У него было бледное лицо, чёрные глаза-бусины и чересчур большая голова. Так выглядит твой Финкельштейн?

Неужели это правда? И всё равно я боюсь поверить.

– Он был в инвалидном кресле? – немного подумав, спрашиваю я.

Грета хмурится, а потом качает головой.

– Вряд ли.

Я судорожно думаю. Описание доктору Финкельштейну подходит, но как же его инвалидное кресло? Или всё произошло в те времена, когда он ещё мог ходить? Он пробрался в другой мир и похитил девочку из её спальни? Могут слова Греты оказаться правдой?

– Разумеется, мы пытались найти тебя, – тем временем продолжает она. – Но все двери в роще оказались заперты. Через них было не пройти. Наш город очень древний, мы решили, что они просто заросли с другой стороны, раз ими никто больше не пользуется. – Она сглатывает и скрещивает руки на груди. – Тем вечером мы видели тебя в последний раз. – Из уголка её глаз скатывается слезинка, оставляя за собой мокрую дорожку на щеке.

Я вспоминаю, как нашла дверь в город Грёз, как едва рассмотрела вырезанный на ней голубой месяц в переплетенье ветвей и высохших побегов. Мог доктор Финкельштейн специально заблокировать проход? Вдруг он хотел, чтобы дверь никогда не нашли, чтобы никто из города Грёз не смог ей воспользоваться? Может быть, отчасти история Греты правдива.

Она берёт с подоконника пустую стеклянную банку и задумчиво крутит в руках.

– Помнишь её? – спрашивает она с хитрой улыбкой. – Сюда ты прятала все свои печали и тревоги.

Я озадаченно молчу, слишком много вопросов гудит у меня в голове.

– Ты была совсем маленькая, когда это придумала, – поясняет Грета. – Если тебя что-то расстраивало или злило, ты шептала о своих бедах в банку и плотно закрывала её крышкой. – От приятных воспоминаний на её лице появляется улыбка, она бережно ставит банку обратно. – И тебе всегда становилось лучше.

Так приятно просто наблюдать за тем, как она стоит у окна и бледный свет скользит по её льняной коже. Мне хочется поверить её словам, поверить в это чудесное детство, которое могло бы быть моим, вот только это невозможно. Всё это не обо мне.

– Но я этого не помню. – Я пытаюсь найти вокруг что-то знакомое. Но только шкатулка кажется вещью, которая могла бы мне принадлежать. – Если мне было двенадцать, когда меня похитили, то почему я ничего не помню?

Наконец Грета садится на краешек кровати. От того, что она рядом, становится удивительно спокойно... Возможно, я уже ощущала когда-то это спокойствие. Возможно, именно из-за него я и оказалась в этой комнате, просто чтобы побыть с ней.

– Не знаю, – отвечает она прямо. – Почему одни воспоминания быстро исчезают, а другие не выкинешь из головы? Я вот отлично помню, как держала тебя на руках, когда тебе был всего день от роду. Ты была такой крохотной, такой милой, все шовчики совсем новенькие, ни одной торчащей ниточки. Альберт считал, что тебе лучше сразу привыкать спать в своей комнате, но я не могла этого вынести. Первый год твоей жизни мы всегда спали вместе. Имя Салли тоже я придумала, так звали мою бабушку. У неё были такие же, как у тебя, белоснежные бездонные глаза, а ещё смех, напоминающий крик совы.

Я провожу ладонью вдоль шва на груди и ощущаю, как сухие листья трепещут под моей льняной кожей.

– Но всё равно это невозможно... – Голова снова идёт кругом, комната кренится влево, затем вправо. Приходится несколько раз моргнуть, чтобы всё встало на свои места. – Меня создали в лаборатории, – пытаюсь я объяснить. – Я просто результат эксперимента. И ничего больше.

– Нет, – твёрдо говорит Грета и кладёт ладонь на мою руку. Её голос словно прохладный зимний ветерок, способный унести с собой все невзгоды. – Ты всегда любила возиться в саду. – Она улыбается и кивает головой, словно это было вчера. – Ползала по мокрой от дождя земле, выдёргивала луковицы тюльпанов и грызла свежую морковку, когда резались зубки. По вечерам мы пекли печенье в виде месяцев, и я научила тебя шить, едва тебе исполнилось два. Ты быстро всё усваивала и всегда очень аккуратно управлялась с иголкой и ниткой. Ещё бегать не умела, а уже могла себя заштопать.

Я так хочу ей поверить! В то, что я была обычной девочкой. Что я, как и все остальные дети, пила молоко из бутылочки, училась ходить, а перед сном меня целовали родители, которые любили меня больше всего на свете. Искали меня. Тосковали по мне.

Слёзы подступают к глазам, мне их не сдержать. Грета притягивает меня к себе и обнимает. От неё пахнет сиренью и ромашковым чаем с мёдом. Я словно проваливаюсь в тёплый летний сон. В воспоминание. Об этой комнате, о мягком сумрачном свете, падающем на кровать, в которой спала девочка. Удивительно, неправдоподобно похожая на меня.

Кровать, которая помнит тяжесть моего тела. Комната, которая помнит мои шаги. Одно слово вдруг прорезает моё сознание, пульсирует в ушах, становясь всё громче и громче. Дом. Возможно, это была моя комната. Моя жизнь. Мне страшно в это поверить.

И тут мне приходит ещё одна догадка: возможно, доктор Финкельштейн позаботился о том, чтобы я не вспомнила эту жизнь. В его лаборатории хранится столько трав, зелий и химикатов, не говоря уже о бесчисленном количестве книг, скрывающих самые кошмарные тайны алхимии. Он мог заставить меня забыть всё, что было прежде. Заставить думать, что я всего лишь чьё-то творение. Схема, которую оживили хитроумные приборы и разряд электричества.

Всё это время меня ждала любящая семья. А я верила в кошмарную ложь. Но зачем доктор Финкельштейн украл меня? Чего хотел этим добиться?

Я чуть отстраняюсь от Греты – которая, возможно, моя мать – и пытаюсь рассмотреть собственное отражение в её глазах. Увидеть далёкое прошлое, растворившееся в тумане памяти. Но в голове роится столько мыслей и вопросов, что в этом шуме невозможно хоть что-то разобрать.

Тут в дверях появляется Альберт. Он входит с тихим стуком, у него в руках большая чашка.

– Чай с дикой мятой, – говорит он, не-уверенно переступая порог, как будто давно здесь не был. Наверное, ему сложно было находиться в комнате, где незримо витал призрак его давно потерянной дочери. – Ты любила мятный чай, когда была маленькой, – добавляет он, ставя чашку на прикроватную тумбочку.

Я улыбаюсь в ответ:

– Спасибо.

Грета вытирает слёзы.

– Ты нашла дорогу домой, – тихо произносит она.

Альберт кладёт руку ей на плечо, в его глазах тоже стоят слёзы. Сколько ночей он провёл без сна? Оплакивал дочь, которую уже не рассчитывал увидеть.

– У нас есть время наверстать упущенное, – говорит Грета, её щёки розовеют, взгляд становится мягче. – Мы столько всего должны друг другу рассказать!

Но стоит ей произнести слово «время», как боль острым ножом пронзает моё сердце. Я слишком много его потратила впустую.

– Я пришла сюда, потому что в городе Хеллоуина случилась беда, – тараторю я, желая как можно скорее всё им рассказать. – И не только там, во всех праздничных городах. Все уснули, и это я виновата! –Я сглатываю болезненный всхлип, застрявший в горле. Даже здесь, в тишине этой уютной комнаты, меня от ужаса начинает колотить дрожь. – Вы должны помочь мне всё исправить. Нужно остановить Песочного человека!

Лицо Греты слегка напрягается, её глаза смотрят на Альберта.

– Всё не так просто, – говорит она, встаёт с кровати и протягивает мне руку. – Давай мы покажем тебе город Грёз. Это поможет во всём разобраться.

Втроём мы выходим из дома. Тряпичная кукла и губернаторы города Грёз, которые, возможно, являются моими родителями.

Альберт и Грета по-прежнему в длинных халатах и шёлковых пижамах. Насколько я успела понять, это обычная одежда в городе Грёз.

Небо всё того же угрюмого оттенка, как и было вчера. Полная луна лениво плывёт среди облаков.

– Здесь когда-нибудь встаёт солнце? – спрашиваю я.

– Нет, разумеется, – всплескивает руками Альберт. – При дневном свете совершенно невозможно как следует выспаться! А вот сумерки идеально подходят для отдыха.

Он взмахивает рукой, указывая на едва заметный пунктир звёзд. Кажется, будто синее полотно, которым затянуто небо, прокололи тысячами крошечных иголочек, и теперь сквозь эти дырочки пробивается свет. От этого и правда немного клонит в сон. Хочется расслабиться и позволить себе провалиться в беззаботную дрёму ровно там, где находишься.

– Почему я понимаю вас обоих, а все остальные говорят какой-то вздор? – появляется у меня новый вопрос.

Альберт смеётся:

– Ты так говорила, когда была маленькой. Это отличная тренировка.

– Для чего?

– Главная задача всех в городе Грёз – помогать детям, а иногда и взрослым, хорошо спать. По вечерам мы приходим к ним и шепчем на ухо сказки и стихи, наводя дремоту.

Я гляжу на Альберта, на его тканевые скулы и коротко остриженные волосы с проседью, и почти вспоминаю, как он читал мне на ночь, а я переворачивала страницы своими маленькими тряпичными ручками. А может быть, я просто хочу в это верить, пытаюсь представить себе жизнь, в которой он мог бы быть моим отцом: ласково глядел на меня, всегда угощал конфеткой из кармана, а по вечерам заваривал мой любимый мятный чай. Любил меня, учил верить в мечты и отгадывать загадки, а не запирал в сыром подвале.

– Со временем привыкаешь к языку небылиц и чепухи и начинаешь понимать остальных. – Альберт улыбается Грете, между ними чувствуется прочная связь и тихая забота друг о друге, которую они не растеряли за годы, что их единственная дочь отсутствовала. Но я снова отгоняю эту мысль, до сих пор не до конца веря, что могла появиться на свет в этом удивительном мире. Что я совсем не та, кем себя считала.

– Мы можем говорить на обычном языке, если надо, но остальные вряд ли его помнят, – продолжает Альберт. – Поэтому нам сразу сообщили, что незнакомая девушка расспрашивает жителей города. Мы и надеяться не смели, что это ты. – Он быстро утирает глаза, чтобы я не увидела выступивших слёз.

Мы проходим мимо одноэтажных жилых домов, из труб которых валит дым, пахнущий лавандой и печеньем с шалфеем. Я вдыхаю сладкий аромат, позволяя ему наполнить мои тряпичные лёгкие, и думаю, кем могла бы стать здесь. Я могла бы печь сладости при свете вечерних фонарей, а не варить зелья, чтобы хоть ненадолго сбежать от ужасного человека, столько лет державшего меня в плену.

Бремя горьких воспоминаний всей силой обрушивается на мои плечи, но прежде чем слёзы хлынут из глаз, земля начинает ходить ходуном, возвращая меня в настоящий момент. Окна домов дребезжат, колени подкашиваются.

– Что происходит? – испуганно кричу я.

Грета хватает меня за руку и утягивает за собой к дверям магазинчика, в витрине которого выставлены длинные ночные колпаки самых разных размеров и расцветок: полосатые, узорчатые, детские – с рогом, как у единорога, и радугами, а также самые простые – серого цвета с вышитыми звёздочками и месяцами, как у Греты и Альберта.

Пока мы с Гретой прячемся в дверном проёме, Альберт стоит на краю тротуара и смотрит вдаль, как будто ждёт чего-то. Проходит секунда, грохот и треск становятся всё громче, и вдруг мимо в клубах пыли проносится белое пятно.

Глазам требуется время, чтобы в этой мешанине различить отдельные очертания.

Это овцы.

Не меньше полусотни белоснежных овечек проносятся по улице в сторону городской площади. Копыта стучат по брусчатке, горячий воздух вырывается из ноздрей. Пыль стоит столбом, а грохот такой, что кажется, дома вот-вот рухнут. Наконец мимо нас пробегает последняя овечка из стада, и Грета отпускает мою руку.

Я с облегчением вздыхаю и подхожу к Альберту.

– На них здесь нет никакой управы, – говорит он, сокрушённо качая головой. – Чуть пастух зазевается, и они уже разбегаются кто куда. Счётные овцы послушные только в мире людей. А это стадо ещё предстоит многому научить.

По улице летят клочья белой шерсти, на брусчатке отпечатки грязных копыт, в воздухе стоит густой затхлый запах, как от нафталина или сырого шерстяного свитера. С той стороны, откуда появилось стадо, по улице бежит девушка в ночной рубашке, длинные чёрные волосы рассыпаются по её плечам, в руках она держит пастуший посох, как у стражников у ворот. Вот только её посох и правда нужен, чтобы пасти овец.

– Простите, губернаторы, – задыхаясь, говорит она и почтительно склоняет голову. – Обещаю, они исправятся.

Они улыбаются в ответ, в глазах никакого раздражения.

– Постарайся держать их подальше от города, ладно? – со смехом говорит Альберт.

Она кивает и бежит следом за грохочущим копытами стадом.

Когда пастушка скрывается из вида, я задаю Грете следующий вопрос:

– Давно вы стали губернаторами?

Её глаза призрачно мерцают в лунном свете, от чего взгляд кажется чуть сонным, отстранённым.

– Почти сто лет назад, – тихо отвечает она. – Мы надеялись, что ты однажды возьмёшь на себя эту роль, а потом тебя у нас забрали... – Она замолкает, да и мне не нужно слов, чтобы понять, сколько горя и боли они выдержали, вдруг потеряв единственную дочь.

Грета берёт мою ладонь и ведёт меня дальше по улице. Её улыбка прогоняет все мои невесёлые мысли.

Мы идём в городской сад, где цветёт ночной жасмин и валериана, высаженная аккуратными рядками. Грета чуть сильнее сжимает мою руку, и я понимаю, что это, должно быть, сад моего детства, где я совсем малышкой играла среди растений, училась различать ароматные травы и собирать лепестки цветов. Вот откуда у меня любовь ко всему, что растёт из земли.

Сразу за садом стоит небольшое деревянное строение, которое я сначала принимаю за сарай, где хранят цветочные горшки и грабли, или теплицу, но оказывается, что это исследовательский центр, где учёные города Грёз изучают лунатиков, пытаясь придумать, как вернуть их в кровати. На небольшой лужайке перед зданием несколько человек в пижамах бесцельно бродят кругами, натыкаясь на низкий заборчик, и пытаются поднять с земли невидимые предметы, а двое других внимательно наблюдают и делают пометки в журналах.

Кажется, всё в городе Грёз так или иначе связано со сном.

Мы не спеша идём к центральной площади, когда вдруг раздаётся протяжный крик совы. Несколько человек вокруг смотрят на запястья, проверяя часы.

– Часовая сова отсчитывает каждый час, – поясняет Альберт. – Так мы следим за временем.

– Это настоящая сова? – спрашиваю я.

– Конечно. Самая настоящая полярная сова. Она живёт на крыше библиотеки Колыбельных – самого высокого здания в городе, – чтобы её было слышно отовсюду.

Мимо нас проходят пожилой господин и дама, на шеях у них намотаны шерстяные шарфы, на ногах надеты пушистые тапочки.

– Губернаторы, – добродушно кивают они Грете и Альберту.

– А здесь есть другие тряпичные куклы, кроме нас? – спрашиваю я, в очередной раз удивившись тому, что вижу себя в их лицах.

Швы в уголках рта Альберта чуть приподнимаются.

– Ещё несколько семей. И не только тряпичные куклы, но и плюшевые мишки и кролики с мягкими висячими ушами. Правда, ты их вряд ли увидишь сейчас, большую часть времени они проводят в мире людей, помогают убаюкивать детишек.

– На земле у людей много часовых поясов, так что там постоянно кто-то укладывается спать, – объясняет Грета. – Мы работаем круглосуточно, а дремлем, когда находится время.

Она глядит на меня так, словно пытается увидеть девочку, которой я была раньше, или ту, которой я могла бы стать, если бы росла здесь. Тогда я бы не только запросто говорила загадками и знала всё о сонных травах, но и могла бы сама занять пост губернатора.

Правда, мне всё равно трудно это представить. Вообразить, как я жила бы совсем другой жизнью, в которой никогда бы не встретила Джека.

Мне не по себе от мысли, что он до сих пор спит в нашей комнате в компании одного только Зеро, притаившегося в тени, пока по городу Хеллоуина рыщет Песочный человек.

Нельзя терять время!

– Вы должны рассказать мне о Песочном человеке, – прошу я. – Что он за существо? Как его остановить?

Улыбка исчезает с лица Греты, она смотрит на Альберта. Тот кивает и поворачивается ко мне.

– Ты должна ещё кое-что увидеть.

Грета и Альберт ведут меня по тёмным улицам, которые знают настолько хорошо, что могут ориентироваться практически в полном мраке – мы не взяли с собой свечей, – пока мы не выходим к каменному зданию на самой окраине.

Это довольно массивное строение, практически полностью состоящее из четырёх стен и серой черепичной крыши. Нет ни окон, чтобы заглянуть внутрь, ни вывески, сообщающей о его назначении.

– Что здесь? – спрашиваю я.

– Фабрика по производству сонного песка, – отвечает Альберт.

Грета держит меня за руку так крепко, будто уже никогда и ни за что не отпустит.

– Здесь делают сонный песок – смесь звёздной пыли, лунного света и щепотки зевотной пыльцы с сонного дерева, которое растёт на торфяном болоте за городом.

– Имей в виду, что к сонному дереву ни в коем случае нельзя приближаться без специальной защитной одежды, – вмешивается Альберт, хмуря брови. – Пыльца его цветков очень сильна и может вызвать неконтролируемую зевоту.

Только услышав слово «зевота», я начинаю широко зевать, глаза сами собой начинают слипаться. И тут я вспоминаю песок, который рассыпан по всему городу Хеллоуина и в других городах-праздниках. Я находила целые горки рядом с телами спящих. Он был сделан здесь. На этой фабрике, в городе Грёз.

И так же, как у городских ворот и библиотеки, возле входа дежурят двое стражников. Оба выглядят немного сонными, один из них даже трёт глаза, и они тоже опираются на длинные пастушьи посохи.

– Фабрику охраняют? – между делом удивляюсь я, хотя мыслями до сих пор блуждаю в воспоминаниях о том, как сонный песок накрыл меня мерцающим облаком, как он запутался в моих волосах, забился под ногти.

– Песок надо защищать.

– От кого? – спрашиваю я, хотя уже и так знаю ответ.

Грета и Альберт обмениваются взглядами.

– От Песочного человека, – тихо отвечает Грета, чтобы никто на улице не услышал этого имени.

Сердце бьётся быстрее. Кажется, кусочки головоломки наконец-то начинают вставать на места.

– У городских ворот тоже были стражники.

– Да, – кивает Грета, её глаза холодны, швы на шее натянуты. – Мы открываем ворота только на несколько часов в день, чтобы фермеры могли собрать урожай лаванды. В остальное время ворота закрыты. И заперты на замок.

Значит, окажись я здесь в другое время, то могла бы так и остаться по ту сторону городской стены.

– Вы держите их закрытыми из-за Песочного человека, – говорю я, начиная понимать. – Вы не хотите, чтобы он пробрался в город.

В городе Хеллоуина никогда не было городской стены. Мы и не думали, что нам нужна защита от существ, населяющих другие миры.

– Песочный человек напал на мой город, – говорю я, голос дрожит, как стекло, готовое разбиться в любой момент. – Вы должны помочь!

Грета поджимает губы и вздыхает.

– Пойдём, – говорит она. – Пришло время отвести тебя в библиотеку.

Здание библиотеки отбрасывает длинную тень на городскую площадь. Бледную и призрачную.

Мы проходим мимо стражников, сонно моргающих у широких двойных дверей, и попадаем в гулкий зал.

Это просторное помещение высотой в три этажа, каждый из которых опоясывает балкон, заставленный книжными шкафами. По углам находятся винтовые лестницы, по которым можно подняться наверх, а первый этаж заставлен десятками диванчиков и кресел. Повсюду мерцают свечи, создавая атмосферу загадочного лабиринта, созданного из книжных полок.

Джеку бы здесь понравилось. Легко представить, как он бродит между рядами книжных шкафов, касаясь костяными пальцами корешков, как его глаза горят от восхищения. От этих мыслей на душе становится невыносимо: если я не найду способ разбудить своего мужа, то уже никогда он не возьмёт меня путешествовать по неизведанным мирам, никогда больше не переплетёт свои пальцы с моими, не прочитает мне стихи из давно забытых книг и не поцелует в тёмном закутке такой же библиотеки, как эта.

Грета и Альберт ведут меня через главный этаж. Несколько писателей сидят в креслах и сочиняют колыбельные песни и сказки, а ещё парочка тихо дремлет на диванах с раскрытыми на коленях блокнотами и перьевыми ручками, зажатыми в перепачканных чернилами пальцах.

Мы останавливаемся на середине зала, и я вдыхаю пьянящий аромат старой бумаги.

– Здесь находится сердце города Грёз, – торжественно произносит Грета.

– В этом зале наши поэты и писатели каждый год сочиняют сотни колыбельных песен, сказок и загадок, чтобы помочь детям заснуть. А ещё здесь твой отец разработал теорию дневных грёз. – Она гордо улыбается, оборачиваясь на Альберта. – Он придумал, как люди могут предаваться самым немыслимым фантазиям, и им даже не нужно для этого ложиться спать.

Я вспоминаю свои собственные грёзы. Моменты, когда мне удавалось потеряться в мыслях, в мечтах о будущем, которое могло бы быть у меня с Джеком, о том, кем я стану, если когда-нибудь сбегу от доктора Финкельштейна.

В уголках глаз Альберта собираются морщинки, он смущён, но доволен. Я пытаюсь представить, каким он был в молодости: поседевшие волосы когда-то были тёмно-каштановыми, швы упругими и гладкими, он сидит на одном из этих диванчиков, увлечённо придумывая новые идеи обустройства города Грёз.

– Песочный человек тоже пел колыбельную, – вдруг вспоминаю я. – Так он пытался выманить меня из укрытия.

Грета поджимает губы.

– С помощью колыбельных мы баюкаем детей, чтобы они быстрее засыпали, но Песочный человек использует их по-другому. – Она немного медлит, будто собирается с силами, чтобы наконец рассказать мне горькую правду. – Давным-давно Песочный человек был королём нашего мира. Но он вовсе не был тем добрым старичком, каким его описывали в сказках.

Грета подходит к небольшому столику, заваленному пыльными фолиантами, и выбирает книгу в чёрной обложке без названия. Поначалу кажется, что она просто рассеянно листает её страницы, пытаясь унять волнение, что написанное в ней совсем не важно. Но тут она жестом подзывает меня, указывая на иллюстрацию. Когда я заглядываю ей через плечо, по моим швам пробегает холодок. На раскрытой странице я вижу грубое изображение призрачного седовласого старика – Песочного человека.

– Его ты видела у себя в городе? – спрашивает Грета.

Мне сложно даже вздохнуть, так что я просто киваю.

Она быстро захлопывает книгу.

– Песочный человек был похитителем снов... – Теперь она говорит тихо, чтобы её не услышали другие. – Он пробирался в мир людей, усыплял детей и воровал их сны. В былые времена человеческие дети практически не видели снов, так как все их забирал себе Песочный человек.

Альберт качает головой, его лицо напряжено, руки убраны в карманы халата.

– Он был жестоким и очень жадным. Нам пришлось увеличить производство сонного песка, чтобы удовлетворять его всё растущие аппетиты. – Альберт вздыхает, видно, как трудно ему это вспоминать. – Мы работали днём и ночью, в две смены и почти не спали. Поэты писали колыбельные до крови в пальцах, пока их глаза не уставали так, что ничего не видели в свете свечей.

– Это тёмная веха в истории города Грёз, – говорит Грета, касаясь руки Альберта мягким утешающим жестом. – Это длилось не одно столетие, пока некоторые из нас не объединились, передавая друг другу сообщения, пользуясь тем, что наш правитель в это время был в мире людей.

– Мы знали, что должны остановить его, – с горечью в голосе произносит Альберт.

В дальнем конце библиотеки один из писателей поднимается на ноги, сладко потягивается и медленно идёт к выходу. Его шаги эхом отражаются от высоких стен библиотеки.

Грета дожидается, когда он уйдёт, и продолжает:

– Однажды ночью, когда Песочный человек, по своему обыкновению, отправился красть сны в мир людей, мы начали строить стену. Фабрика сонного песка на это время закрылась, поэты отложили сонеты, фермеры покинули поля – мы все трудились вместе, чтобы успеть оборонить наш город. – Грета убирает с лица длинную прядь алых волос, и я замечаю на её запястье торчащую нитку, точно такую же, как у меня. Значит, у нас общая привычка дёргать её, когда нервничаем. – Мы закрыли ворота до того, как Песочный человек вернулся, и больше никогда не пускали его в город Грёз.

Сухие листья тревожно шуршат у меня в груди, я и сейчас могу представить, как страшно было всем жителям.

– Навсегда изгнанный за городскую стену, Песочный человек поселился в лесу, – продолжает Грета. – Там он и провёл все эти годы.

Вдруг поблизости громко всхрапывает один из дремлющих поэтов – я даже вздрагиваю от неожиданности – и бормочет что-то сквозь сон. Его сосед по столику, писатель с вьющимися пепельными волосами, в зелёной шапочке, недовольно толкает поэта в плечо. Мужчина просыпается и озадаченно трёт глаза.

– После этого жители города решили, что не хотят, чтобы ими правили короли и королевы. На общем голосовании были выбраны губернаторы города Грёз, которыми стали мы с твоей мамой.

Альберт задумчиво блуждает глазами по книжным полкам, уходящим к потолку. Библиотека так высока, что у меня кружится голова, стоит только посмотреть вверх.

– Песочный человек несколько раз пытался прорваться через стену, но нам удавалось отстоять город. – Он немного медлит, собираясь с мыслями. – Так он и бродил по лесу вокруг города, пока не открылась дверь, через которую он смог попасть в твой мир.

И это моя вина. Я вспоминаю, как впервые увидела Песочного человека. Как он пробирался по городу, проверяя, крепко ли спят его жертвы.

– Но я видела, как Песочный человек парил, – вдруг понимаю я. – Он смог подняться к окну моей спальни, чтобы осыпать её песком. Почему тогда он не перелетел через вашу стену?

Грета дёргает нитку на запястье.

– Он может взлететь только на несколько метров, выше не даёт подняться песок в карманах.

– А как же фермеры? – спрашиваю я. – Разве он не может усыпить их, пока они работают в поле?

– На жителей города Грёз сонный песок не действует, – объясняет Альберт. – Разумеется, мы спим – у нас всех это любимое занятие, – но наши сны Песочный человек украсть не может.

Так вот оно что! Я вспоминаю, как попала в облако сонного песка, когда пыталась разбудить Джека, как он осыпался на пол спальни, покрыл мои волосы и одежду. Но я не уснула. Тогда я решила, что песка было просто недостаточно.

Но теперь я понимаю, в чём дело. Всё очевидно. Я из города Грёз. Сонный песок не действует на меня, потому что я принадлежу этому миру. Я родилась здесь. А не была создана в тёмной лаборатории.

Больше нет никаких сомнений. Грета и Альберт – мои родители. А я – их дочь. Здесь мой дом.

Я хочу броситься в их объятия, почувствовать тёплое прикосновение к моей льняной коже – такой же, как у них. Но мой разум не позволяет мне этого, он тянет меня назад, к Джеку, Зеро и всем остальным. Всё ещё хуже, чем я предполагала: они не просто спят, а блуждают в тёмной, лишённой какого-либо содержания, пустоте. Песочный человек забрал себе их сны.

Это даже хуже, чем смерть.

– Нужно его остановить! – говорю я, ощущая прилив неконтролируемой паники.

Теперь речь идёт не просто о спасении других городов-праздников или моего любимого. Нельзя дать Песочному человеку найти дорогу в мир людей и усыпить там целые страны. Нужно действовать! Пока ещё есть те, кто не спит.

С крыши библиотеки снова ухает сова, отмечая, что прошёл очередной час. Её крик двенадцать раз гулом разносится по библиотеке, а потом вновь наступает тишина.

– Уже полдень, – задумчиво произносит Грета, словно её тоже что-то подгоняет.

– Пожалуйста, – прошу я. – Мы должны выгнать Песочного человека из Хеллоуина, он должен вернуться сюда, здесь его мир.

Моя мама глубоко вздыхает. «Мама» – это слово даётся мне уже гораздо проще, будто оно наконец-то оказалось там, куда идеально подходит.

Папа опускает глаза.

– Мне жаль, Салли, – наконец тихо произносит мама. – Мы с твоим отцом уже решили, как поступим.

– И как же?

– Песочный человек сейчас в городе Хеллоуина, а значит, у нас есть шанс навсегда оградить от него наш мир.

Я не вполне понимаю:

– Но как?

В её глазах стоят слёзы, но голос звучит твёрдо:

– Мы срубим все деревья в роще. Песочный человек больше никогда не вернётся в город Грёз.