Самая правильная ведьма. Трилогия (СИ)

Глава 4. в которой Мира знакомится с обладателем голоса

Дошли до ее дома они быстро — минут за пятнадцать. Странно, Мире казалось, что до встречи с вампирами она прошагала по меньшей мере добрую половину городских дорог. Ан нет, лишь пару раз свернула с Всеобщего бульвара, прошмыгнула дворами, и таким образом оказалась практически на окраине города, за которой начинались глухие посадки. Вот уж никогда бы не подумала она, что живет так близко к лесу. С другой стороны, она не была сильна в географии и ориентировании на местности, обычно носа не высовывала дальше своей улицы, разве что на Шабаш ежемесячно летала, но там метла следила за маршрутом.

По дороге тощий все больше молчал, хотя Мира и пыталась его разговорить. Так как адрес она ему назвала заблаговременно, то он, не напрягаясь, вывел ее к знакомым местам уже через десять минут. Подойдя к дому, девушка даже в качестве эксперимента пригласила рядового на чай, чем вогнала его в краску. Возможно, он и не отказался бы от такого подарка судьбы, если бы не служба и все такое…

Общение с субъектом, обладающим гипертрофированным чувством ответственности, было для Миры приятным разнообразием. Обычно все больше попадались подонки, желающие получить от нее все и забыть оставить при этом номер телефона.

— Ну ладно, раз ты так говоришь… — вздохнула притворно, но глубоко, чтобы вырез побольше открылся.

Тощий подавился своей репликой и нервно взъерошил волосы:

— Слушай, ведьма…

— Миранда, пожалуйста.

— Пожалуйста. Послушай, Миранда, ты чего от меня хочешь?

Мира сделала большие и невинные глаза:

— А что я, по — твоему, могу от тебя хотеть? На чай пригласила в качестве благодарности, вот и все. Ты подозреваешь меня в злом умысле?

Зря она это спросила, ой, зря, — захотелось дать себе крепкий подзатыльник за длинный язык. До этого тощий пребывал в блаженном ступоре, потеряв точку опоры из‑за ее прелестей, беспомощным котенком барахтаясь в нахлынувших эмоциях, а тут она сама дала ему возможность выплыть без посторонней помощи. Выпустила забавную игрушку из рук.

— Ты — ведьма, уж не обессудь. Я не ругаюсь, не обзываюсь, а факт констатирую. И то, что ты хотела, по твоим же словам, помочь той несчастной, что вампиры волокли, ничего не меняет. Сколько живу, еще ни разу не встречал ведьмы, которая бы говорила то, что имеет в виду, а имела в виду то, что говорит.

Во завернул, а? — обалдела Мира. — И откуда мысли‑то такие выскочили? Что она проглядела в этом долговязом младшем брате темноволосого тирана? Он же две минуты назад выглядел так, словно двух слов связать не может, и не из‑за нее, а вообще, по жизни. А тут нате вам, приободрился, думать начал.

— Поэтому если тебе что надо от меня, говори прямо. Или как умеешь, только по существу, у меня времени мало. Разводить тут часовые беседы не могу.

Мира поправила куртку, раскрывшуюся уже совсем бесстыдно, и фыркнула:

— Ну и дурак. Ничего мне от тебя не надо, можешь валить на все четыре стороны. Я просто вежливой пыталась быть.

— Согласись, это немного странно для ведьмы — вежливость.

— Ты откуда знаешь, что странно, а что не странно? Ты что, ведьма переодетая?

Парень усмехнулся:

— У меня бабушка — ведьма. Поэтому все ваши примочки я знаю, так сказать, из первых рук. Она меня до десяти лет воспитывала, представляешь?

Мира неожиданно для самой себя понимающе хихикнула и кивнула:

— Весело тебе было.

— Не то слово. Поэтому я не оскорбляю, а просто факт констатирую. Ведьмы — они же воды умирающему от жажды не подадут. Еще и ногами попинают, чтобы лишние очки заработать. Ты ведьма, но какая‑то… другая. Злости в тебе не чувствуется. И… подожди, у тебя что, синяк на лице? Кто это сделал?

Тоже мне индикатор нашелся — другая — не другая, чувствуется ему что‑то — не чувствуется, чувствительный какой, съязвила про себя Мира, делая непроницаемое лицо. И какая тебе к чертям разница, что там с моим лицом? Сказала:

— Ты ошибся, это не синяк, а… — фантазия подвела, Мира едва не зарычала, — Аааа, забудь, мне домой надо, тебе по делам. Чао!

С этими словами непонятно на что разозлившаяся ведьмочка развернулась на сто восемьдесят градусов и дунула в свой подъезд, оставив растерянного Тима позади.

День прошел плохо. То есть даже не просто плохо, а катастрофически плохо. Началось все с того, что, как только Мира вошла в квартиру, с мечтой о ванне пришлось расстаться по крайней мере до вечера. А дело было вот в чем. В ее квартире, как ни в чем не бывало, находился Егор. Он мирно посапывал себе на диване в гостиной, словно и не было ночного происшествия. Мира протерла уставшие глаза, надеясь, что это галлюцинации начались — в ушах уже поселился чей‑то голос, почему бы болезни не прогрессировать? Закономерным следующим этапом стали бы видения. Подошла поближе, стараясь не шуметь — как в старые добрые времена, когда Егор жил с ней, и жутко на себя за это разозлилась. Она еще и спать ему мешать по привычке не хочет, точно из ума выжила! Как он сюда попал — даже не вопрос. Ключ‑то ведьмочка у него не забрала, и теперь жалела, но деваться было некуда.

Девушка приблизилась вплотную, нарочно громко топая, и бесцеремонно потрясла нахала за плечо.

— Егор! Проснись! Егоор!

Егор сонно потянулся всем телом, сладко зевнул и поморгал, оглядываясь по сторонам. На лице его отразилось удивление:

— Я, что… уснул, что ли? Привет, Миреныш! Я соскучился, — он вел себя совершенно как обычно, видимо, решив, что если проблему игнорировать, то она сама собой рассосется.

Мира не склонна была идти на мировую, поэтому тон ее был прохладен:

— Видимо. Ты что здесь делаешь?

— Как что? — удивление Егора стало наигранным. — Я здесь живу, ты забыла?

И даже улыбочку из себя выдавил, гад. Вот ведь гад и враль. И наглец впридачу. Заявился в ее квартиру, как ни в чем не бывало, устроился на ее диване, и имеет наглость дурака валять перед ней. Как будто это не она пару часов назад поймала его с голым задом на этой швабре Корнелии!

Тим так бы не поступил, почему‑то всплыло в голове ведьмочки. Может, из‑за контраста — уж слишком разительный он был. На худом лице рядового были написаны все его мысли, тогда как по лицу Егора можно было прочитать лишь то, что он сам хотел показать. Не о том она думает! От того, что на ум ей приходит всякий бред, Мира вскипела еще больше.

— Ты здесь не живешь! Вон из моего дома!

— Миренок, давай не будем решать сгоряча, — Егор сел и попытался схватить девушку за руки, но та увернулась. — Миренок, ты прекрасно знаешь, как дорога для меня. Ты — свет в окне, ты лучик солнца в темном царстве, ты мое счастье…

Во дает, подумала Мира, как заговорил, когда припекло. Ну чисто поэт Вареный — гений местного разлива, печально известный всему ее родному городку, в свое время писавший многочисленные вирши в честь любимой девушки, которая не захотела разделить с нищим поэтом жесткую койку в шалаше на отшибе, а, гадина такая, предпочла выйти замуж за богатого и спать на шёлковых простынях. По этой причине поэт Вареный полжизни провел в скорби и печали, и стихи у него выходили очень грустные, но при этом наполненные смелыми образами и новаторскими фантазиями. Все жители города эту девушку проклинали страшными проклятиями, потому как то ли поэт силой волшебной обладал на самом деле, то ли подсобил кто, но оживавшие на строках его многочисленных творений существа появлялись на улицах города с завидной регулярностью. В конце концов, городские власти, заваленные по уши жалобами горожан, нанесли визит вежливости этому поэту, отобрали бумагу и писчие принадлежности и запретили под страхом смертной казни записывать свои творения. В результате поэт Вареный окончательно разочаровался в себе, окружающих и существовании в целом, и покончил с собой, предварительно написав на собственной груди кровью: «Простите меня».

Ведьмочка прошипела сквозь зубы:

— Знаешь, что, милый, ищи‑ка ты себе другую дуру. А я уж как‑нибудь одна буду жить. Страдать, конечно, сильно, но что ж поделать…

Это она издевалась, а Егор все принял за чистую монету, хотя раньше Мира не замечала в нем глупости — может, плохо смотрела? Подскочил и бросился на колени перед Мирой, сложив руки в умоляющем жесте:

— Любимая моя, зачем страдать поодиночке, друг без друга, когда вместе нам там хорошо? Наша любовь засияет ярче звезд на небосклоне, мы воспарим к небесам, когда сольемся в страстных объятиях… я жить без тебя не могу!..

— Вот иди и сдохни под кустиком. Или об стену убейся, — от всего сердца посоветовала Мира. Но Егор ее не слушал. Пылко сложив губки бантиком, он упорно лез целоваться.

— Стоп, стоп, стоп! — Мира брезгливо вытерла рот, который Егор умудрился‑таки обслюнявить — и как достал, будучи на коленях‑то, в прыжке, что ли? — Ты, дружочек, чем сегодня ночью занимался, когда я на Шабаш улетела? В шашки играл? Книжку читал? Ну так вот иди и еще раз эту книжку… почитай, авось не откажет, она такая, товар народного потребления. Мне ты здесь без надобности. Усек?

Егор скорчил умильную мордашку, все еще надеясь по — хорошему растопить сердце Миры, но она была непреклонна. И хотя страшно было менять все и сразу, окончательно и бесповоротно, и внутри все сжималось от тоски перед будущим без Егора, но она рассудила — пусть лучше так, чем сейчас простить, а потом постоянно мучиться подозрениями, лазить в телефон, когда он не видит, подслушивать разговоры, следить за ним по блюдцу. Это самое блюдце, как и яблочко к нему, Мире досталось от матери с отцом в наследство. Она тогда совсем маленькой была, чтобы ими пользоваться, а потом родители умерли, и стало не до этого: нужно было выживать. А сейчас они пылились в шкафу.

Но так или иначе, мириться девушка намерена не была. Видя такое дело, парень поднялся с колен, отряхнулся и сказал:

— Ну и пошла ты. Дура и есть. — И тон такой неприятный, злой, мстительный, как будто это Мира ему пакость сделала, а не он наблудил. — Поди найди еще такого идиота, который с тобой спать будет, от тебя ж все как от чумы шарахаются уже с твоим вечным невезением. И ладно бы красавица была какая или в постели хороша, а то так, и то и другое на троечку с натягом. Даже подруга твоя…

— Не моя…

— Да мне плевать. Она и то больше пыла демонстрировала. А ты, как замороженная ледышка, только и можешь, что пыхтеть как паровоз.

Сама Мира считала свое пыхтение, как его обозвал Егор, в высшей степени эротичным придыханием, и была уверена, что это парня заводит — ну вроде как она совсем голову от него потеряла и стонет. А оказывается вон как…

Обидно стало до слез — он виноват кругом, и он же ее оскорбляет, а она стоит и слушает всю эту лабуду. Недолго думая, девушка размахнулась и прежде, чем парень сумел сообразить, что к чему, отвесила изменнику хорошую затрещину — рука у неё всегда была тяжелой. Егор шлепнулся на пол и схватился руками за нос. Закапала кровь. В первое мгновение ведьмочка испугалась того, что натворила, но потом напомнила себе, что Егор далеко не так хорош, как казалось, и на место испуга опять пришла злость.

— Вон отсюда, придурок! — полным достоинства жестом Мира указала парню на дверь. — Чтобы ноги твоей в моем доме больше не было! Ключи можешь не отдавать, я сегодня же замки сменю!

Егор неуклюже поднялся и прогундосил:

— Дуда субашедшая! Ды пдосдо дуда! Исдедичка! Психичка!

Мира молча слушала эти оскорбления, застыв, как статуя. У нее в голове не укладывалось, как человек, который жил с ней два месяца, спал с ней, говорил, что любит, теперь изрыгает такое. Да как у него только язык поворачивается! Пусть она трижды плохая, но она девушка, а он парень и уже одно это должно его сдерживать. Но Егор этого не понимал, видимо, потому как продолжал нудеть:

— Да да дебя никто не позадидься в зддавоб убе! Лохудда! Ды мде дос слобала! Больдо!

— Вот и катись отсюда, пока не повредила ещё что‑нибудь жизненно важное, кобель! — Мира собрала все силы, чтобы не показать, что слезы близко, и выставить негодяя из своего дома до того, как позорно разревется.

Егор уплёлся, кидая на нее свирепые взгляды и держась за нос. Между пальцев сочилась кровь, пара капель упала на пол, но Мира не стала огорчаться по этому поводу. Когда за Егором закрылась входная дверь, она не теряя ни секунды, не позволяя себе раскисать и жалеть, начала названивать по телефону в службу мастеров, чтобы ей как можно скорее сменили замки. Еще одного такого визита она не выдержит — либо с балкона парня выкинет, либо кислотой обольёт.

На том конце провода долго не брали трубку, а когда Мира уже хотела отключиться, сонный голос произнес:

— Аллеееу…

— Это служба мастеров?

— Она самая. Чего угодно?

— Замки в двери поменять угодно. Срочно.

— Срочно не получится, все заняты. У нас работы по самую маковку, знаете ли, и таких как вы, которым срочно, тоже хватает.

Мира сдержала раздражение и любезным тоном вопросила:

— На когда можно записаться?

На другом конце провода воцарилось такое долгое молчание, что ведьмочка грешным делом подумала, что их разъединили.

— Алле! — сказала. — Эй, вы еще там?

— Там, там, нечего так орать. Как просили, я ищу. Все спешат куда‑то, все спешат. Жизнь‑то, ее не обгонишь, девушка…

Вот ведь, богиня… зануда какая попалась. Так и хочется наорать, а наорать нельзя, иначе замки не поменяют, а поменять очень надо, вот и приходится терпеть и выслушивать весь этот бред. И не в том дело, что контор других в городе нет, а в том, что с ведьмами в других конторах не связываются в принципе. Даже если заказ уже оплачен — предварительно и полностью — мастера, придя на место и увидев, что Мира ведьма, обычно разворачиваются и уходят, не говоря ни слова, не вступая в разговоры, не реагируя на просьбы и мольбы о помощи. Девушка по первости так пару раз попадала, и знала эту кухню.

— Тааак, вот, смотрю у нас тут окошечко образовалось… как раз для вас, милочка. Записываемся?

— А то! — обрадовалась Мира. — Обязательно, спасибо вам большое!

— Адрес, пожалуйста, и телефон для связи. Ну и что вам надо…

— Бульвар Истинного Таракана, дом тридцать, квартира тридцать пять. Номер телефона — шесть три два — новикова. Смена замков на входной двери. Спросить Миранду.

— Еще раз повторите, не успела записать, — в трубке противно зашипело.

Мира послушно продиктовала все еще раз, затем еще раз и еще. И каждый раз в трубке что‑то шипело, и оператор на том конце телефона не понимала ни словечка. После пятого повтора ведьмочка поняла, что трубка в ее ладони плавится от того, что она потихоньку начинает закипать от гнева. Шумно выдохнув, девушка приказала себе успокоиться и не забывать, кому оно больше надо. Наконец данные были донесены до оператора в полном объеме, и Мира отлепила по одному вспотевшие пальцы от липкого и податливого пластика.

— Итак, давайте проверим, — нудным речитативом запищала трубка. — Адрес… телефон… замки… отлично. Мастер придет к вам десятого февраля ровно в двенадцать ноль — ноль. Дня, естественно. Запомнили? Эй, девушка… девушка… алллеееууу… вас не слышно…

Мира осторожно, дабы избавиться от великого искушения шарахнуть трубкой о стену, положила ее на рычаг. Глубокомысленно посмотрела на оставшиеся от пальцев отметины на пластмассе и начала делать дыхательные упражнения. Два вдоха — долгий выдох, два вдоха — долгий выдох. И так сто пятьдесят раз. На девяносто девятом выдохе ведьмочка поняла, что красная пелена перед глазами рассеивается и сердцебиение приходит в норму. Значит, сегодня жечь ничего не будем, констатировала с облегчением. Хотя сил у неё было мало, как магических, так и физических, но однажды попав под эхо неоконченного заклинания в школе, юная ведьмочка обрела способность воспламеняться, когда сильно допечет. Способность эта была бы полезной, коль не носила бы стихийный характер, не подчиняясь никакой логике и правилам. Иногда Мира злилась очень сильно, как например, сегодня ночью — и ничего, а иногда — вот как сейчас — вспыхивала моментально из‑за, казалось бы, мелочей и лишь невероятным усилием воли возвращалась в нормальное состояние.

Десятого февраля в двенадцать ноль — ноль. Десятого февраля в двенадцать ноль — ноль. Эта фраза набатом отдавалась в голове, доводила до бешенства, выхода которому Мира дать не могла. Десятого февраля, богиня Ярости пожри их мозги! Через восемь месяцев! Десятого февраля!!! Они там совсем совесть потеряли, что ли? Сказано же было — ей срочно надо. День, два, даже неделя — Мира согласна подождать, но в разумных пределах. О восьми месяцах речи и быть не могло. Тааак. Спокойно, спокойно, уговаривала себя девушка. Я и сама смогу замки поменять. В крайнем разе попрошу кого‑нибудь, только кого?

А сейчас надо забыть о проблемах и срочно пойти принять ледяной душ — чтобы температура кожи снизилась на пару десятков градусов. А то от злющей ведьмочки уже пар пошел.

Мира стояла в душе и наслаждалась холодными струями, упруго бьющими в лицо. Держа лейку на расстоянии вытянутой руки перед собой, девушка другой рукой старательно терла мочалкой тело, напевая от удовольствия. Кожу приятно освежало, мыло пахло просто одуряюще, жизнь потихоньку налаживалась. Все дурные мысли смывались потоками воды, изливающимися в режиме тропического ливня, и вскоре Мира забыла обо всем на свете.

Ополоснувшись, девушка воткнула лейку на стенную стойку, неловко повернулась и краем глаза уловила свое отражением в огромном зеркале напротив. Вздрогнула от неожиданности, и мыльная мочалка, которую ведьмочка в это время пристраивала на полочку, выскользнула из пальцев и шлепнулась вниз, под ноги. Ежесекундно поминая нехорошими словами ретивого архитектора, Мира нагнулась за мочалкой, некоторое время пыталась ее поймать, но безрезультатно — пальцы были в мыле, мочалка тоже, в итоге все скользило и самым раздражающим образом не ловилось. Чертыхнувшись уже вслух, Мира рывком выпрямилась, чтобы ополоснуть руки и заняться мочалкой всерьез, но не учла, что кран был повернут в ванну, и со всего маху ударилась затылком — уже имевшим нехилую шишку в результате недавнего падения — об этот кран. В глазах заплясали звездочки, а боль была такой, что Мира заскулила, схватившись руками за ушибленное место. Неудачно выставила ногу, наступила на пресловутую мочалку, поскользнулась и рухнула вниз, приложившись лбом о бортик ванны. В ванной раздался тонкий жалобный вскрик и все стихло.

Сознание ведьмочки померкло.

— Всем встать! Суд идет! Председательствует Верховная судия Высшего Истинного суда госпожа Белохвостикова. Суд рассматривает дело за номером один миллион пятьсот тридцать четыре в отношении ангела второго ранга, урожденного Савла, названного Петр, имеющего должность ангела — хранителя земной девы Миранды Новиковой, находящегося в этой должности на испытательном сроке, и ангела первого ранга, урожденного Кассия, названного Кассиопей, имеющего должность ангела — хранителя земного мужа Ричмонда Брайта. Прошу обвинение зачитать свои аргументы.

— Добрый день, Ваша честь. Прокурор обвиняет вышеупомянутых ангелов — хранителей в том, что они нарушают главное правило ангелов — хранителей, а именно вступают в контакт со своими подопечными, что строжайше запрещено. Кроме того, ангел второго ранга Петр воздействует на подопечную физически, что также недопустимо. Ангел Петр и ангел Кассиопей вступили в преступный и противный правилам сговор, целью которого было сведение вместе их подопечных, что, помимо прочего, грубо попирает права амуров, так как данное деяние относится к их юрисдикции. Прокурор просит вынести запрет для обвиняемых на общение между собой и на две недели отстранить от занимаемых должностей.

— Мы не для себя старались, мы для них! А вы нас за это еще и судите!

— Молчать! — молоточек застучал по деревянному столу не хуже отбойного.

— Да я и так молчу, все время рот затыкают.

— Ангел второго ранга Петр, если вы сейчас же не закроете рот, суд будет вынужден удалить вас из зала и согласиться с предложением обвинения.

— Ох, ну ладно, уговорили. Буду нем, как рыба.

— Обвинению есть, что добавить?

— Да, Ваша честь. Поскольку ангел второго ранга Петр уже находился на испытательном сроке и условий по данному договору не выполнил, то обвинение считает только справедливым после двухнедельного отстранения лишить ангела Петра его должности с дальнейшим понижением в звании.

— Мммм…ми мядо! Ми мядо! — зазвучал невнятный голос. — Мммм… да тьфу, пусти меня, пусти, кому говорю!.. хватит мне рот зажимать… я им сейчас все скажу и пусть потом лишают, чего хотят… я… мммммммм…

— Мне что‑то послышалось? — спросил строгий женский голос Судии.

— Простите, Ваша честь, мой друг сегодня немного не в себе. Продолжайте, пожалуйста, мы не хотели вам мешать.

— Вот уж спасибо, ангел Кассиопей, — фыркнула Судия. — Если у обвинения все, то прошу выступить защиту. Что, ангел Петр, опять без адвоката?

— Да пусти ж ты, тьфу, и не дай Истина узнаю, что руки ты сегодня не мыл… да, Ваша Честь. Зачем адвокат, когда я, то есть мы, и сами можем все объяснить. Позвольте, я встану и начну. А начну, пожалуй, с главного. Всем давно и хорошо известно, что я был не самым лучшим в своем деле, но я это давно признал и встал на путь исправления. Это раз. Моя подопечная земная дева Миранда Новикова — не самая легкая работа. Это два. Но сейчас я взялся за ум и заметил одну вещь — моя подопечная слишком часто — вы не находите — попадает в нелепые, зачастую опасные для ее жизни ситуации, это мы разбирали на прошлом заседании, помните, пятьсот тридцать пять раз и все такое.

— Я требую больше уважения к суду, — это встрял прокурор.

— Нимбом своим подавись, бюрократ и буквоед бескрылый. Тебе слова не давали.

— Да как ты смеешь так разговаривать с представителем…

— Смею, и еще как! Ты не Истина, чтобы…

— Молчать! — взревела Судия страшным голосом. — Молчать! Ангел Петр, вы можете говорить по существу, не отвлекаясь на оскорбления своих оппонентов?

— Нижайше прошу прощения, Ваша честь, но они сами начали…

— Мы ничего не начинали!

— Нет, начинали!

— Прекратить балага — а-а — ан!! Тишина в зале! Тишина в суде! Молчать! — молоточек с треском ударился о дерево и одновременно грянул гром.

Он прогромыхал пару раз, кто‑то жалобно пискнул, и воцарилась тишина.

Раздраженно Судия спросила:

— Хватит или еще добавить?

— О, Ваша честь, хватит, ради богов… — взмолилось обвинение.

— Я могу продолжить? — как будто не его сейчас шарахнуло молнией, вопросил Петр, невозмутимо смахивая обгоревшую челку с лица.

— Сколько угодно.

— Так вот, занявшись своей подопечной вплотную, я понял, что дело нечисто. Я пошел к своему другу Кассу и одолжил у него…

— Полное имя, пожалуйста.

— Формалисты… какие кругом формалисты. Одолжил у ангела первого ранга Кассиопея увеличительное стекло для рассмотрения ауры девы Миранды в подробностях. И что бы, вы думали, я обнаружил?

Повисла драматическая пауза, которую прервал сухой голос прокурора:

— Вы нам детективный роман читаете или по делу излагаете? К сути переходите.

— Какой же ты, Грема, сухарь неромантичный.

— Геннарий Васирьевич, пожалуйста. А за романтикой — в отдел амуров.

— Пожалуйста, вредина. Итак, что бы вы думали, я обнаружил, господа дорогие? А то, что на земную деву Миранду Новикову наложено столько проклятий, сколько на боге Смерти и Лжи нет. На ауре живого места не найдется для нового заклинания, она на лоскуты изодрана и изъедена проклятиями, как древняя шерстяная шаль — молью. Я еще удивился, как девушка жива до сих пор с такой кармой. По идее, там проклятий и мамонта убить бы хватило, не только хилого человеческого заморыша. Поразмыслив, я пришел к выводу, что следуя нашим правилам…

— Кстати, прошу заметить, очень справедливым и полным! — вставил голос ангела Кассиопея.

— Да заткнись ты, Касс!

— Это я в качестве дополнения…

— Нечего меня дополнять. Так, о чем это я? Ах, да. Так вот, следуя нашим Правилам о сохранении жизни и здоровья подопечных во что бы то ни стало, я решил прибегнуть к крайним мерам, которые этими же правилами — неужели только я заметил здесь противоречие? — запрещены. Нет, вы вот скажите мне на милость, как я должен охранять свою подопечную, если та в принципе неохраняема? Она ж несчастья к себе притягивает, как дверь, облитая валерьянкой — кота, то есть постоянно и очень сильно. Если я, как и остальные ангелы — хранители, буду придерживаться политики невмешательства, так и должность потеряю вместе с этой девой. Вы же меня потом опять судить будете за неисполнение рабочих обязанностей. Это, собственно, три.

— Но, позвольте, — вмешалось обвинение. — Жила же как‑то ваша подопечная сколько там… двадцать два года и ничего, выжила и без вашего присмотра. Что теперь‑то изменилось? Уважаемая Судия, обвинение считает, что ангел второго ранга Петр преувеличивает собственное значение в сомнительном деле спасения земной девы Миранды Новиковой, дабы избежать наказания.

— У вас есть, что на это возразить, обвиняемый?

— А то, у меня всегда есть, что сказать. Только на этот раз лучше пояснит Касс, он в этом деле больше понимает, чем я.

— Ваша честь, — вступил в беседу Касс, — как ангел первого ранга я до положения мне должности хранителя сто тридцать два года назад работал — и могу предоставить соответствующие выписки — в должности лаборанта в отделе по распутыванию заклинаний и проклятий при нашем институте Жизни и Истины. Сорок лет, почитай, там трудился и схемы проклятий наизусть выучил, порой, особенно в сезоны обострений, приходилось по пятьдесят штук в день снимать. Так вот, по просьбе ангела второго ранга Петра, я изучил ауру его подопечной и могу с уверенностью сказать: те проклятия, что наложены на нее, имеют определенный срок действия. Они… как бы это объяснить… не убивают сразу, а имеют тенденцию со временем усиливаться, навлекая на проклятого несчастья и горе, доводя в большинстве случаев до самоубийства. И если до сей поры они не достигли своего пика, то только благодаря тому, что на земной деве лежит материнское благословение. Оно и защищает, но, к сожалению, уже порядком истрепалось. Обычно колдуны ограничиваются одним проклятием на одного человека — больше не требуется. Но на земной деве Миранде Новиковой я насчитал как минимум пять проклятий, ведущих ее к гибели — одни сильнее, другие — слабее. Они высасывают жизненные силы девы, чем дальше, тем больше. На данном этапе я бы сказал, что жить ей осталось не больше пяти лет. На протяжении этого срока — либо смертельная болезнь, либо сумасшествие, после — либо самоубийство, либо болезнь возьмет свое. С наибольшей долей вероятности я бы предположил…

— Возражаю, Ваша честь, — вступил прокурор. — Данная информация ничем не подтверждена, по сути является умозрительными заключениями обвиняемого и к делу приобщена быть не может.

— Еще как может! — выкрикнул ангел второго ранга Петр. — Это сущая правда, ты на нимб его посмотри! Творение Истины не может врать!

— Врать не может, а сочинять — сколько душе угодно, — парировал прокурор. — Или искренне верить в свои слова.

— Слушай ты, умозрительный наш, здесь судьба человека решается!

— Именно на это я и хотел бы обратить внимание Судии, — голос прокурора был сух. — Что здесь решается судьба человека, а каждый человек очень важен для нас.

— Тишина в зале! Тишина! Просьба к сторонам соблюдать тишину! Суд выслушал ваши аргументы и удаляется для принятия решения. Всем встать.

Стук молоточка вновь зазвучал, но был каким‑то дребезжащим, напоминающим звонок. Мира открыла глаза и первым делом подумала, что завтра же по мере своих сил уберет эти зеркала из дома. Ну и что, что дорогие, жизнь дороже. Даже если приснилось, что жить ей осталось всего пять лет. Видимо, это ночные события привели к столь пессимистическому настрою. Опять страсти какие‑то чудятся.

Было очень холодно — Мира лежала в неудобной позе в ванне, голая, мокрая, с огромными шишками на затылке и на лбу, которые она даже трогать боялась. Соблюдая максимальную осторожность, девушка вылезла из ванны, наплевав на валяющуюся под ногами мыльную мочалку, и, обмотавшись теплым махровым полотенцем так, что виден остался только кончик носа, протопала в спальню. Там забралась под пуховое одеяло, утонула в мягком матрасе и блаженно сопнув носом, провалилась в глубокий сон.

Разбудили ведьмочку две вещи — нещадно раскалывалась голова, и где‑то настойчиво звонил телефон. Застонав сквозь зубы, Мира высунулась из‑под одеяла, но вставать ни в какую не хотелось. Телефон продолжал разрываться и было в этом что‑то болезненно знакомое — наверное, из управления звонят, на ковер вызывают, догадалась Миранда, больше никто так рогом не упирается. А раз так, то трубку по — любому надо успеть поднять, иначе приедет специальный курьер, а после его визита по больницам бегать замучаешься, нашлет для профилактики и в назидание заразу какую‑нибудь.

Миранда быстро, но аккуратно сползла с постели и, как была в полотенце, вышла в гостиную. Поискала телефон — тот обнаружился под столом.

— Алле!

В ухо ей зазвучал механический бесполый голос.

— Миранда Новикова приглашается завтра, седьмого июля, в одиннадцать двадцать две по местному времени в Главное управление по делам ведьм и проклятий для дачи объяснений по поводу отсутствия её на последнем Шабаше. Кабинет сто четыре.

Вот так — ни здрасьте вам, ни до свидания — это считается плохим тоном. Чем больше грубости, тем лучше. А вообще любое проявление доброты и вежливости для ведьмы — уже плохой тон.

Миранда вздохнула, положила трубку и тут же пометила в небольшом настенном календарике завтрашний день — жирно обвела красным и подписала: одиннадцать двадцать две, кабинет сто четыре и три восклицательных знака нарисовала.

И что это за бестолковое время — одиннадцать двадцать две? Почему не двадцать пять или не половина двенадцатого в конце концов? И что за кабинет? Разве ее не к Старшей отчитываться вызывают?

Ладно, это не столь существенно, важнее было разыскать таблетки от головной боли или настойку какую, а то от боли тошнило. Но ни на кухне, ни в спальне, ни в гостиной ничего похожего Мира не обнаружила и с тоской поняла, что придется идти в аптеку. Подошла к зеркалу, в который раз ужаснулась собственному отражению — волосы дыбом, глаза безумные, красные от недосыпа, как у вампира, завидевшего жертву, на лбу переливается всеми цветами радуги здоровенная шишка, да еще душ смыл тональный крем с лица и на подбородке явственно проступил вчерашний синяк. Мда, что и говорить — Мира выглядела как жертва домашнего насилия, либо как базарная торговка, вступившая в неравный бой за свой товар.

И с этим тоже что‑то надо было делать — завтра ей предстояло явить свое подпорченное личико в участок, а затем — в управление. Мира поломала голову и решила — не пойдет она в аптеку, а наведается лучше к местной знахарке в лавку недалеко от дома. Там и снадобье можно обезболивающее прикупить и зельем, синяки сводящим, разжиться. Уж сколько невезучая ведьмочка на своем веку этих зелий перепила — не сосчитать, пора скидку требовать как постоянному клиенту.

Одевшись потеплее — на дворе было начало июля, но холод с утра стоял неимоверный, в платьице не погуляешь — Мира нахлобучила на голову кепку, надвинула пониже козырек, дабы ее украшения не бросались в глаза, и вышла из дома.

Добралась до знахарки без приключений, и за это была богине Ярости очень благодарна. Войдя в лавку, девушка окунулась как в воду в невероятные ароматы трав, витавшие в воздухе. Можно было учуять засушенный шиповник, аралию и арнику, одуванчик и падуб, на общем фоне выделялись горькие нотки полыни. На прилавке девушка заметила перевязанный синей ленточкой вороний глаз, а также букетик вереска. Витая узкая лесенка из мореного дуба убегала на второй этаж. Большие, от пола до потолка, шкафы со стеклянными дверями были заполнены разномастным баночками и сборами. Отдельно в темном углу стоял шкафчик, где хранились сушеные травы и соцветия, а так же семена и плоды. Здесь царил приятный полумрак, было чистенько и опрятно, что очень многое говорило о хозяйке лавки. Некоторые знахари, державшие подобные магазины, например, не слишком усердствовали в уборке помещений по той причине, что травы и цветы вечно умудрялись осыпаться где надо и где не надо, и даже после часа ползания со шваброй в зубах и выскребания пыльцы и лепестков из углов, результата зачастую не видно вообще.

Не успела Мира сделать и пары шагов, как навстречу ей вышла — из ниоткуда — сухонькая старушка. Сморщенная, как изюм, с блестящими круглыми, вороньими, глазами. Одета она была в чистую сорочку с вышивкой, идущей по подолу и рукавам, подпоясана передником. Седые волосы собраны в аккуратный пучок, на тонких слегка дрожащих пальцах красовались перстни, в мочках ушей висели затейливые сережки — обереги. Это и была знахарка, хозяйка лавки, звали ее Матрена Патрикеевна.

— Доброго здоровьичка, — обратилась старушка к Мире. — Давненько ты, милка, ко мне не захаживала.

Мира привычно огляделась по сторонам — не слышит ли кто — и негромко ответила:

— И вам всего доброго, Матрена Патрикеевна.

— Чавось пришла? Неужто случилось чаво?

— Да вот… — Мира стащила кепку с головы и показала лицо.

Старушка ахнула:

— Да тьфу на тебя, бестолковку такую! В гроб меня вгонишь переживаньями ненужными! Чаво случилось‑то? Говори как есть, на духу!

Мира рассказала как было — все, начиная с неудачного падения перед Шабашом и заканчивая стычкой с вампирами на пустынной улице и недавним происшествием в ванной.

— Ох, ты ж, золотко мое несчастливо — невезучее! Расправы чинят, живота не дати бедому дитяте, злодеи окаянные! Нераденье и небреженье везде! За что ж судьба‑то у тебя такая злодейка! — запричитала Матрена Патрикеевна, прижав сухонькие ручки к груди.

— Да вот богиня только знает, за что, бабушка.

— Охохоюшки… дела богов нам неведомы и темны потому. Ну, милка, давай‑ка глянем, чем подсобить смогу. Надобен тебе, говоришь, сбор от шишек да синяков твоих, так буде.

— Благодарствую, Матрена Патрикеевна, а от головы есть что‑нибудь?

— Ась?

— Настоечку бы мне ту, волшебную, которую в прошлый раз брала, от головной боли.

Старушка закивала:

— А как же, а как же, и это буде.

Матрена Патрикеевна прошаркала за прилавок и скрылась за дверью в кладовую. Вышла уже через минуту, неся в руках две склянки. Протянула первую с наставлениями:

— По капле днем, без объядения токмо. Это от головы твоей дурной. А от шишек — энтот отвар. Егой‑то и за раз весь проглотишь, как домой воротишься. — Посмотрела на Миру пристально, покачала седой головой. — Не любо оно, ох, не любо, голубушка, живется тебе. С богом поспешай до дому, авось поможет те моя стряпня.

Мира поблагодарила, расплатилась за покупку, вновь натяну кепку на уши и вышла на улицу. За то время, пока она находилась у знахарки, заметно потеплело — солнышко вышло из‑за туч и согрело воздух до приемлемой для июля температуры. Мира оттянула пальцем воротник рубашки с длинными рукавами, но снять ее не могла, так как под ней ничего, кроме лифчика веселенькой расцветки, больше подходящего юной девчонке, чем двадцатидвухлетней ведьме, не было. Мира поспешила домой, пряча лицо от прохожих, старательно глядя себе под ноги, словно клад искала.

Дома она первым делом переоделась в шортики и маечку, а затем приступила к лечению. Выпила каплю — как предписано — одного отвара, затем залпом склянку другого. И стала ждать. Точнее стала приводить квартиру в порядок, не забывая при этом периодически смотреться в зеркало. И через пятнадцать минут прыгала от радости, подбрасывая в воздух мокрую тряпку, которой скопившуюся пыль протирала, — синяки начали заметно бледнеть, а головная боль исчезла еще раньше. Взбодрившись от того, что ее проблемы так быстро и легко разрешились, девушка с неописуемым рвением взялась драить полы и прочие поверхности, нуждающиеся в протирке, уборке и полировке.

Кроме того, девушка помыла метлу, задвинутую в угол в прихожей еще после достопамятного полета на Шабаш. Метла была грязная, местами еще и влажная, что совершенно никуда не годилось. Мира вышла на балкон, где расстелила клеенку, на нее положила средство передвижения, рядом поставила тазик с водой и специальное масло. Опустившись на колени, очень тщательно, скрупулезно ведьмочка счищала грязь с прутиков, следя при этом, чтобы ничего не повредилось и не отломалось, не приведи богиня, а то так и в аварию можно попасть в следующий раз.

Сосредоточенно, высунув кончик языка, Мира натирала маслом теплое дерево, когда в ушах зазвенел уже знакомый голос:

«Эй, подруга, соскучилась по мне?»

О, богиня Ярости, опять началось! Мира тряхнула головой и проигнорировала голос, зато скорость протирания метелки возросла на порядок. Попутно огорчилась, что забыла у знахарки спросить снадобье от шизофрении. Старушка, несмотря на свой ангельский вид, была прогрессивна и сведуща даже в таких болезнях, к ней глава города ходил за настойками от цирроза печени в свое время, и ведь помогло! Поставила себе на вид, что завтра перед визитом в участок надо будет Марену Патрикеевну еще разочек повидать, да порасспросить, может, слышала чего про голоса странные, да только тобой и слышимые.

«Да ладно, цыпа, я тут можно сказать за тебя великую битву выиграл, так что не волнуйся, скоро будем с тебя проклятия снимать, дабы работу мне облегчить в дальнейшем, а то за тобой не набегаешься».

От сказал, так сказал, ошеломленно подумала Мира. Это ж надо такое завернуть.

— Сгинь, нечистая сила, — прошептала еле слышно. И на всякий случай через левое плечо поплевала.

«А ты чистая, да? В зеркало на себя глянь, корова, прежде чем обзываться».

— Я — корова? — возмутилась Мира уже громче. — Это я корова? А ты… ты — моя психованная фантазия, так что я приказываю тебе заткнуться. — И даже метелкой замахнулась в сердцах, да только не на кого.

«Какая фантазия, ну какая фантазия? Ты как себя вообще чувствуешь? Головой часом не ударялась в мое отсутствие? Дай‑ка в архиве посмотрю… ну вот, ударялась совсем недавно, когда я на суде показания давал».

— Заткнись, этого не может быть, это все в моей голове.

«Какие ж вы, бабы, прости Истина, упертые дуры, а? Смотри и ужасайся! Ладно, это я прикалываюсь, ничего страшного во мне нет».

Мира вскочила на ноги, выпучила глаза, когда в воздухе, прямо перед ее носом материализовалась мальчишеская голова. Огненно — рыжие волосы цвета взбесившейся морковки вились тугими колечками, нос и щеки были щедро усыпаны веснушками, большой рот улыбался. Над всем этим великолепием полыхал нестерпимым солнечным светом самый настоящий нимб. Все это было слегка прозрачным, но вполне себе реальным.

— Ну что? — спросила голова знакомым голосом. — Признала, голуба?

— Да как… да что…

Мира с размаху плюхнулась на попу — прямо на пол, но даже не поморщилась. Все ее внимание было сосредоточено на этом… ангеле? Нимб‑то есть, значит, ангел. И голос — тот самый, что с ней уже пару дней разговаривает, с ума сводит. Значит, все‑таки ангел? Ангел — хранитель? Вот так номер, вот так поворот сюжета.

Мира сидела, вылупив невероятным образом глаза и открыв рот, не зная, что сказать. Никогда в жизни она не встречала ангелов, даже не задумывалась об их существовании, что было странно для ведьмы. Хотя они, ведьмы, все этим отличались — служили богине Ярости, поклонялись ей, некоторые даже жертвы кровавые приносили, но в бога Жизни и Истины как‑то не верили. Или даже не задумывались о его существовании, так же как о божественном наказании после смерти за грехи и так далее. Словно если проблему игнорировать, она сама собой отвалится, как сантиметровая грязь от борова. Вот и Мира, теоретически об ангелах знала, но до сего момента о них думала — раз или два за всю жизнь — как о мифических существах. И явление перед ней самого настоящего ангела было сравни схождению богини Ярости на землю — то есть незабываемо и трудноперевариваемо.

— Чего, дар речи потеряла, убогая?

— Сам ты… ты — ангел? Настоящий ангел?

— Ну ангел, ангел, ты чего — ангелов никогда не видела?

— Н — нет.

— Эх, темные люди — дети гор, чего с вас возьмешь, кроме анализов, как говорится.

— Ка… каких анализов?

— Проехали, я смотрю, нехило тебя прибило. Как в себя приходить будешь?

— Что? Как?

— В себя, говорю, приди, а то помочь придется. У нас с тобой времени в обрез, надо план действий составить, травок разных закупить, с колдуном договориться и так далее.

— С каким колдуном? Какие травки? Какие планы? — Мира окончательно потерялась, чем разозлила рыжего.

— Да ты, я смотрю, не только убогая, а еще и тупая как пробка. Проклятий, говорю, на тебе висит немеряно, снимать надо срочно, а то копыта отбросишь, никто ж плакать не будет. Кроме меня, естественно, да и то потому, что после такого меня до четвертого ранга уж точно понизят, а это, знаешь ли, не шутки.

Из всего сказанного ведьмочка чисто по — женски услышала только одно — ангел назвал ее тупой.

— Повежливей никак нельзя? — противным голосом пропищала. — Ангел же, не вампир какой.

— И что с того, что ангел? — напыжился рыжий, скосив глаза к носопырке. — Что я теперь, перед каждым встречным расстилаться должен?

— Почему расстилаться? — недоуменно возразила Мира. — Вежливость элементарную соблюдать, ну там не оскорблять, здороваться, прощаться. Как у всех.

— А я весь из себя уникальный и единственный. Другого у тебя не будет, так что привыкай. — Рыжий нагло рассмеялся, показал ведьмочке розовый язык и продолжил. — Ты головой‑то работать начинай, голуба, она у тебя не только для того, чтобы в нее еду загружать. Думай, к кому обратиться можно, чтобы проклятия твои снять, а то не ровен час помрешь, и даже я не спасу.

Тут уж Мира заострила внимание на его словах:

— Про какие проклятия ты говоришь? И при чем здесь я?

Рыжий тряхнул нимбом, отчего тот опасно накренился и съехал на бок, придав ему вид лихой и придурковатый:

— Ты вся — с головы твоей пустой до ножек — кстати, ничего так, стройненьких — проклята, милая моя. Вот о чем я говорю. И проклятия эти, как снежный ком — чем дальше, тем больше и быстрее набирают силу. Несчастия аккумулируются и становятся с каждым разом все глобальнее, пока наконец очередное не прибьет тебя из милосердия. Тоже в силу проклятия. Как‑то так.

Прозвучало это так, будто Мира больна неизлечимой болезнью, от которой нет и не будет лекарства, и выход только один — покорно сдаться на волю судьбы. Девушка сосредоточилась и еще раз прокрутила в голове последние слова ангела — медленно, вдумываясь в каждое.

Так — так — таак… стоп — стоп — стоооп… Ведьмочка не могла поверить, что все это происходит наяву и с ней, что появившийся ниоткуда ангел говорит ей такие страшные, невероятные вещи. Она проклята? И не раз? Кем? За что? Когда? И почему никто раньше этого не видел? И можно ли верить этому рыжему — бесстыжему?

— Подожди, дружочек, — произнесла чуть ли не по слогам. — Давай еще раз и без ехидства. Что там со мной не так?

Рыжий закатил глаза к потолку:

— Ох, ты тупаааа… На тебя наложены проклятия — что непонятного?

— Да все непонятно! — взвилась Мира. — Кто ты такой — не понятно! Откуда взялся на мою голову — еще непонятнее! Про проклятия какие‑то вещаешь — вообще бред!

— Будет тебе бред, когда сдохнешь раньше времени, — проворчал ангел, отворачиваясь от ведьмочки. — Ты уши‑то прочисть, разум, как говорится, открой и внимай моим словам. Я врать не буду.

— Ладно, ладно! Подожди! — Мира сжала пальцами виски и зажмурилась. — Дай мне пару минут.

Поняв, что разом на все вопросы не ответить и наскоком ничего не решить, ведьмочка подошла к делу иначе — поэтапно. Самое главное сейчас — не паниковать и не думать слишком много, не пороть горячку, потому как до добра это еще никого не доводило. Допустим — только допустим! — что рыжий говорит правду. В таком случае надо успокоиться и попытаться определить, что из сказанного ангелом имеет рациональное зерно, а что, возможно, — преувеличение. Второе — выяснить у ангела, какие именно проклятия на ней висят, может все и не так жутко, может мелочь какая‑нибудь, из которой раздули трагедию.

— Ну это я тебе не скажу, я не специалист в этом деле. Зато дружок мой закадычный все доложит, только он занят… а, нет, вот и он. Заходи, Касс, гостем будешь.

Перед Мирой возникла еще одна голова — и это была голова классического в книжном понимании ангела. Белокурый, голубоглазый, розовощекий, с наивным радостным взглядом, милой, доброй улыбкой и обязательным нимбом над головой. Ведьмочка не могла не улыбнуться в ответ. Затем перевела взгляд на своего ангела и нахмурилась — и почему ей досталось чудовище в хранители, неужели всех нормальных до нее расхватали? Чувство сожаления, написанное у нее на лице, было истолковано друзьями правильно, рыжий соизволил обидеться:

— Нет, ну рожа моя ей не нравится, видите ли. Что за шовинизм везде, я вас спрашиваю? Почему рыжих никто не любит? Где справедливость? Вот и охраняй ее после этого, поганку неблагодарную.

— Шовинизм — это немного не то, мой друг, но да ладно. Почему рыжих никто не любит? — возразил ему мелодичным голосом Касс. — Это ты зря на подопечную наговариваешь. Хамил бы ты поменьше, Петр, глядишь, и отношение бы поменялось. И вообще, ты заметил, как снизился уровень культуры в последнее время? Живущие на земле уже не считают зазорным оскорблять друг друга в лицо, произносить вслух бранные слова. Куда катится человечество? Как жить в таком ужасном мире?

— Тебе ж я тоже хамлю, а ты со мной дружишь!

— Я с тобой дружу уже триста лет, еще с пеленок, и знаю, как облупленного, а другие — нет. Сколько раз говорил тебе, что нужно быть добрее к окружающим, снисходительнее к их недостаткам. Где твое ангельское терпение? Где всепрощение и милость? Где искренне желание сделать окружающих лучше?

— Да иди ты со своими проповедями, кралю вон мою проконсультируй и свободен.

Касс повернулся к застывшей от изумления девушке — надо же, то ни одного ангела не знала, а тут сразу два. Это везение или как?

— Простите нас великодушно, — пропел он и очаровательно улыбнулся — на младенчески пухлых щеках тут же появились ямочки. — Кроме того, я заранее нижайше прошу ни с кем о наших беседах не говорить, иначе у нас с Петром будут серьезные неприятности. Видите ли, правилами запрещен прямой контакт с подопечными, так что мы ради вас пошли на грубые нарушения. Уж будьте снисходительны, не выдавайте. А мой друг — он немного невоспитан и диковат порой, но это все от недостатка материнской любви, а не по душевной черствости, уж не судите строго, ведь и ваша матушка в свое время слишком рано покинула вас.

«Но я из‑за этого на людей не бросаюсь, ведь так?» — хотела парировать Мира, но отчего‑то проглотила язвительную реплику, уже готовую сорваться с языка. Может, кроткие глаза Касса гасили на корню все агрессивные порывы?

— Прощаю и обещаю не трепаться о вас никому, — буркнула себе под нос и потребовала: — Ну, говорите, чего у вас там хорошего для меня.

Но Касс еще не все сказал. Его прямой открытый взгляд наполнился укоризной и на сей раз — из‑за Миры.

— Милая дева, — начал он, деликатно откашлявшись, — я позволил себе — с позволения Петра, естественно, просмотреть ваше дело и должен вам сказать, не могу не сказать! — что пренебрежительное отношение к усопшим есть первый шаг к тому, чтобы попасть в услужение к богу Лжи. Нельзя забывать тех, кто дал нам жизнь, даже если их с нами уже нет. Уважение и почитание родителей — есть краеугольный камень вашего, милая дева, будущего. Это, кстати, и твоя недоработка, друг мой. Нельзя оставлять подопечного без поддержки и благостных наставлений надолго. Видишь, к чему это приводит?

Мира отчаянно покраснела, но возражать не стала — он был прав. Но соглашаться или оправдывать свое поведение не собиралась, что бы этот ангел себе ни думал. Тоже мне, воспитатель. Где они раньше‑то были? Петр демонстративно молчал, словно все происходящее не имело к нему отношения.

Белокурый еще раз откашлялся и сменил тему, осторожно поинтересовавшись:

— Я так понимаю, мой рыжий друг…

— Опять рыжий, опять рыжий, чего цепляешься к моему цвету волос? — загундел Петр.

— Друг мой, я не имел в виду ничего плохого, не обижайся, пожалуйста, — перевел на нахала смиренный взгляд Касс. — Миранда, я могу обращаться к вам по имени? Спасибо. Позвольте представиться — ангел первого ранга Кассиопей, можно просто Касс. Теперь по делу, буду краток, а то времени, простите, в обрез. Так вот, я в некотором роде долгое время занимался подобными вещами — имею в виду, проклятиями — и именно я определил, что на вас наложено как минимум пять разных. Проклятие случайностей, неприятностей, одно разглядел родовое — то есть, тут даже не ваша вина, еще одно на физическое тело — ваше, разумеется. Ну и так, по мелочи, еще даже не активированное — черная гниль.

Положа руку на сердце, Мира и половины этих проклятий — хотя ведьмой была — не знала. Про черную гниль никогда не слышала, что такое проклятие случайностей представляла слабо, про неприятности и слыхом не слыхивала. Родовое проклятие — это да, в школе проходили, но видимо, больше мимо, потому как кроме названия, девушка не могла припомнить никаких подробностей. Судя по названию, да и словам Касса, это шло от родителей. Неужели мама с папой ее прокляли?

— Нет, не переживайте так, ради Жизни и Истины. Ваши родители вас очень любили и защищали, как могли. Я вижу на вас остатки материнского благословения, оно и не давало проклятиям войти в силу раньше. Позвольте немного рассказать. Родовое проклятие — это не когда ваши же родители вас проклинают, это проклятие, наложенное на них самих, либо их предков, и после их смерти переходящее на потомков. И сила проклятия увеличивается после каждого переноса, причем в разы. Тот факт, что вы родились, указывает, по моему скромному мнению, на то, что родовое проклятие лежало на ваших родителях — уж на обоих ли или на ком одном — мне неведомо, и перешло к вам по наследству, убив, простите ради Жизни и Истины, своих прежних носителей. Будь проклятыми ваши дедушка или бабушка, вы бы просто не появились на свет.

Мира ахнула, зажала рот ладонью, глаза наполнились слезами. Как? Ее мамочка и папочка погибли в аварии не из‑за плохой погоды, а из‑за проклятия? Но это… ужасно, это немыслимо! Кто мог сотворить такое и почему? И почему именно родовое проклятие? Кто ненавидел Мариссу и Ридьярда Новиковых столь сильно, что заставил и их дочь расплачиваться непонятно за что?

Касс печально улыбнулся, светлый нимб его потускнел:

— Милая девушка, не казнитесь и не терзайтесь понапрасну. Вы не в силах повлиять на ситуацию в данный момент, вам надо лишь остаться в живых, этим вы спутаете злодеям все планы.

— Но… кто? — вскричала Мира вне себя, вперив в ангела свирепый взгляд, не желая бросать эту тему. — Какой негодяй сделал такое? Кому помешали мои родители? Ты знаешь? Скажи мне, я требую немедленного ответа!

Касс покачал головой:

— Увы, я не всеведущ, я лишь вижу то, что есть сейчас, и поверьте мне, милая девушка, вам стоит поторопиться с обращением к колдуну, у вас осталось не так много времени.

— Пять лет? — наугад брякнула ведьмочка, почему‑то вспомнив привидевшийся суд.

Касс вздохнул:

— Пять лет есть конечный срок до того дня, как вас, простите великодушно, опустят бездыханную в могилу. А родовое проклятие набирает силу и придет к максимуму уже через год.

— И что?

— И то, милая дева. Оставшиеся четыре года вы проведете, скорее всего, сражаясь с неизлечимой и жуткой болезнью.

— Какой? — сдерживая внутреннюю дрожь, спросила Мира.

— Если бы я знал… — вздохнул ангел, взглянув на Петра, — если бы я знал…