Самый длинный месяц

Глава 1

— Перестройка перестройкой, но в отношении преступников установка прежняя: искать и карать! — рубанул воздух ладонью Шрамко, и этот резкий, несвойственный ему жест, и осуждающий тон фразы, после которой неожиданно возникла пауза, как бы определили собой строй мыслей, приводящих к одному-единственному выводу: да, правильно, людей надо принимать такими, какие они есть, и ничего за них не додумывать, но это в быту, а в угрозыске…

Речь шла о серии квартирных краж, точнее, о трех кражах, совершенных неизвестными лицами в жилищном кооперативе «Медик». Все произошло в течение одной недели, причем замки открывались не отмычками, а хорошо подобранными ключами. Грабители входили в квартиры, как к себе домой. Надо сказать, что профессор Озадовский, известный в городе психиатр, жил бобылем и практически все свое время проводил на кафедре, которой заведовал на протяжении доброй четверти века. Двое других пострадавших были женаты, но детей в этих семьях не было. Вот, пожалуй, и все, чем располагало следствие, если не считать того, что жена стоматолога Задереева, кстати, тоже работавшего в психбольнице, находилась на специализации в Москве, а соседка стоматолога по лестничной площадке в момент ограбления была на рынке.

Климова заинтересовало поведение стоматолога: тот сокрушался вслух о происшедшем, принял соболезнование от сослуживцев и на этом успокоился.

В милицию о краже сообщать не стал.

Он даже дверной замок не поменял, и это настораживало.

Об ограблении его квартиры Климов узнал случайно, из телефонного разговора с главврачом больницы. Тот интересовался ходом следствия. Видимо, по просьбе Озадовского. Из этого же разговора Климов узнал, что Задереев организовал стоматологический кооператив «Дантист».

Прикидывая таки этак, почему новоиспеченный кооператор не стал звонить в колокола, Шрамко высказал мысль, что умолчание, возможно, связано с тем, что люди стали зажиточней, многие научились пускать деньги в оборот. Да иначе и быть не могло: кто присматривается к экономике и социальным проблемам, от того не ускользнет сущность явлений, происходящих в стране. Перестройка побудила к действиям, и кое-кого не к тем, какие нужны честным гражданам. Шрамко имел в виду угонщиков, домушников и шулеров, чья беспримерная активность уже стала притчей во языцах.

Невольно заговорили о природе человеческих взаимоотношений.

Гульнов увлекся, начал сыпать афоризмами и неожиданно сказал, что когда что-то делаешь для себя, это не всегда лучше, чем когда работаешь на государство, и только песня, которую спел для души, становится лучшей из твоих песен.

Климов с ним не согласился. Тут Андрей с излишней романтичностью взглянул на милицейский сыск. Вот уж с чем нельзя сравнивать их службу, так это с песней. Изречение не прозвучало. Это как во время стрельбы: поразил короткими очередями три мишени, получи пятерочку. Завалил еще одну — отходи, три очка не сумма. Бери пистолет. Совмещай мишень и прорезь с мушкой.

Гульнов стал возражать, они заспорили и вот тогда-то и услышали про перестройку и преступников, которых надо искать и карать.

По мнению начальства, работники уголовного розыска должны понимать, какие идеи и чувства, применительно к обстоятельствам, стоит брать в расчет, а какие нет.

Климов молча проглотил пилюлю. Люди отдают предпочтение не тому, кто что-то делает, а тем, кто приставлен оценивать сделанное. Или, как любит повторять Шрамко, могущественный может быть беспечным, но беспечный никогда не станет могущественным. Да и вообще, лучший способ испортить человека — это хвалить его без устали, а главное, по пустякам.

Временно оказавшись на месте Шрамко, Климов целый месяц тяготился своим положением. Исполняющий обязанности… Есть еще одно такое понятие, звучащее не менее красиво и загадочно: неврастения.

Понимать сотрудников, подчиненных, сослуживцев и быть в свою очередь верно понятым — завидный удел человека, связанного служебными узами с различными людьми. Или найдешь себя, или окончательно потеряешь. Пан или пропал. Человек, способный управлять другими, управлять, а не командовать, — большая редкость. Нужно иметь очень много работающих извилин в голове. Климов себя таковым не считал. Со временем, быть может, из него начальник и получится, но пока и в майорах походит.

— Ладно, работайте, — вышел из-за стола Шрамко, и все встали. — Спешить не будем, а поторопиться надо.

«Наверно, так легче, когда жизнь не дает передышки, — думал Климов, спускаясь по лестнице на свой второй этаж. — Не успеешь одно скинуть, другое наваливается».

Следом за ним через ступеньку сбегал Андрей.

В коридоре Климова ждала пожилая женщина. Она была в темно-сером плаще и такого же цвета велюровой шляпке. Выражение обиды и покорности делали ее лицо несчастным. Так сидят под дверью стоматолога. В позе обреченного на муки человека.

«Похоже, это жена Задереева, — заметив посетительницу, ускорил шаг Климов. — Вернулась со специализации и обнаружила еще одну пропажу в обворованной квартире. А скорее всего, пришла с неординарным требованием: произвести дознание, где находился ее муж, когда обчистили квартиру. Для многих жен этот вопрос бывает главным, тем более, что из квартиры вынесли всего лишь семь видеокассет, мужскую кожаную куртку за пятьсот рублей и пыжиковую шапку. Для стоматолога, организовавшего кооператив, это не деньги».

— Здравствуйте, вы… — неуверенным тоном человека, нуждающегося в жалости и понимании, заговорила женщина и, прижимая к груди сумочку, просяще подалась к нему: — Мне нужен Климов, я по делу…

— По какому? — машинально спросил он и лишь затем ответил на приветствие. — Извините, здравствуйте.

— Вы Климов?

— Я.

— Юрий Васильевич?

— Он самый.

— Господи…

— Проходите, пожалуйста.

— Спасибо.

Пропустив нежданную просительницу в кабинет, Климов обернулся к шедшему следом Андрею и сказал, чтобы тот созвонился с администрацией психиатрической лечебницы.

— Возьми у них список сотрудников, а заодно и рабочие графики.

Женщина продолжала стоять посередине комнаты.

— Да вы садитесь.

Она повернулась к нему, и ее довольно миловидное лицо заметно побледнело. Большие серые глаза смотрели так, как смотрят на икону.

— Я не сумасшедшая…

Климов слегка пожал плечами и прошел к столу.

— Прошу вас, — и указал на стул. Но та продолжала стоять, вцепившись в сумочку из синего кожзаменителя.

— Я в своем уме…

Голос ее задрожал, сорвался, и она зажала рот рукой.

Испытывая замешательство, Климов, наверное, с минуту смотрел на нее молча, прикидывая в уме, на какой день и час пригласить ее для разговора, но потом ему стало совестно, и он почти насильно усадил ее в кресло.

— Успокойтесь, я вас слушаю.

Женщина посмотрела на него с тем особенным выражением боли и обиды, когда нет сил, чтоб не расплакаться.

— Я видела его! Вы понимаете, я видела.

На какое-то мгновение Климову сделалось не по себе. О ком это она?

Его заплакавшая собеседница уткнулась в носовой платок.

— Простите.

Отерев слезы, она открыла сумочку и вынула сложенный вдвое плотный лист бумаги. Передавая его Климову, она с трогательной робостью попробовала улыбнуться.

— Я вам верю.

Он заметил, что обращавшиеся в уголовный розыск последнее время зачастую высказывали одну просьбу: пусть в их конфликте разберется майор Климов. Как будто он был адвокат. Складывалось впечатление, что о нем уже ходят легенды, как о сыщике, способном найти вход и выход там, где нет дверей. Одним казалось, что он способен раскрывать загадочные преступления, не выходя из управления, другие, веря в его честность и принципиальность, просили наказать зарвавшегося карьериста и хапугу. Словом, есть такой, который…

Климов разгладил на столе врученный ему лист и, подперев ладонью подбородок, стал читать.

В заявлении на имя начальника милиции содержалась просьба разыскать Легостаева Игоря Валентиновича, 1962 года рождения, русского, пропавшего без вести в 1980 году, во время выполнения им интернационального долга в Афганистане.

Резолюция гласила, что заниматься этим поручено майору Климову. Старшему оперуполномоченному и все такое.

«Этого мне только не хватало», — в сердцах подумал он и отодвинул от себя текст заявления. Чувство было не из лучших. И так дел по горло…

— Извините, но с подобной просьбой надо обращаться в Министерство обороны.

Женщина еще раз заглянула в сумочку и вытащила новую бумагу.

— Понимаете, я все это прошла: и министерство, и госпиталя.

В ее глазах опять стояли слезы.

Взяв предложенный ему ответ из министерства, Климов убедился, что рядовой десантных войск Легостаев И. В. в списках погибших и раненых за период с тысяча девятьсот восьмидесятого по тысяча девятьсот восемьдесят первый год не значится, и аккуратненько сложил его по старым сгибам вчетверо.

Промокнув под глазами, просительница жалобно заговорила:

— Видите ли, я давно смирилась. А два дня назад… Нет, не могу!

Отвернувшись, она часто-часто заморгала, и щеки ее стали мокрыми. Так плачут в тайном горе, про себя, стараясь не выказывать мучительную боль.

Разглядывая странную особу, больше плачущую, нежели излагающую суть своего дела, Климов заметил у нее на виске багрово-черный кровоподтек и привычно решил, что это след семейной ссоры. Чтобы узнать причину ее слез, он озабоченно спросил:

— Вы замужем?

Она отрицательно мотнула головой: одна. Потом отерла щеки и уточнила вслух:

— Одна.

В голосе прозвучала такая тихая, такая неизбывная печаль, что он не стал касаться этой темы. Мало ли отчего она живет без мужа и мало ли причин для синяка. Может, мыла пол, ударилась о ножку стула, может… но не в этом закавыка. Главное, городской уголовный розыск не имеет отношения к делам в Афганистане. Не та епархия.

Воспользовавшись тем, что слезы обессиливают, если от души, Климов бережно сложил заявление, присоединил к нему ответ из министерства и протянул посетительнице:

— Извините, у меня другой немного профиль. Кражи, знаете, убийства… дел хватает.

— А мое?

Что-то вроде тихого помешательства тут же исказило ее облик.

— Я ведь видела его… позавчера.

Климов вздохнул. Волна внезапной жалости окатила сердце. Но что же ему делать? Он не солнце, всех не обогреет.

С мучительной неловкостью он все же возвратил ей заявление и, скорее машинально, чем осознанно, спросил:

— Кого вы видели?

— Своего сына.

— Когда?

— Позавчера.

Она уже владела собой, но продолжала смотреть так, точно Климов отличался от известных ей людей сверхъестественной силой или мог проходить сквозь стены, не говоря уже о таких пустяках, как розыск без вести пропавших.

«М-да, — сказал про себя Климов и придвинул телефон. Надо научиться любить свою работу с открытыми глазами».

— И где же вы, простите, его видели?

— О! — вытянула вперед руку с зажатым в ней платком просительница, суетливо выражал благодарность за желание понять и выслушать ее. — Я так испугалась, что сердце зашлось. Потом окликнула, но он не обернулся. Быстро- быстро пошел, как чужой.

- Где? Когда? В какое время?

Он хотел позвонить экспертам, узнать, нет ли чего новенького по его делам, но вынужден был положить трубку на место и отодвинуть телефон.

Та умоляющая беззащитность, с какой женщина вновь подалась к нему, окончательно смутила Климова, и он, неизвестно отчего пряча глаза, полез в ящик стола и достал бланк протокола.

Факты сильнее эмоций.

— Давайте но порядку. Имя, отчество, фамилия.

— С ним творится что-то непонятное. Пропадет он без меня.

Пришлось постучать шариковой ручкой по столу.

— Вы слышите меня?

— Да, да, — с поспешной угодливостью придвинулась к нему поближе посетительница и утвердительно кивнула головой. — Я слышу.

— Имя, отчество…

— Легостаев Игорь.

— Игорь…

— Валентинович.

Климов посмотрел на свою запись и недовольно поморщился. Черт возьми, испортил протокол! Скомкав никому теперь не нужный бланк, швырнул его в корзину, достал новый.

Уловив тень недовольства на его лице, женщина прижала к груди сумочку.

— Что-то не так?

Он не ответил. Разгладил лист, сосредоточился.

— Как вас зовут?

— Елена Константиновна.

— Фамилия?

— Как и у сына: Легостаева.

— Легостаева через «е»?

— Да, да, все верно.

— Фамилия ваша, девичья?

— Нет, мужа.

Где-то в глубине души он уже знал, что новый розыск будет не из легких.