Самый длинный месяц

Глава 8

Как известно, человек привыкает ко всему, но к тому, что общепитовские точки закрываются на санитарный час, когда им вздумается, он привыкнуть не мог. Свойственная ему педантичность в этих случаях оказывала плохую услугу. Я вкалываю, значит, и другие не должны сачковать. Так думает человек, занятый делом, и глубоко ошибается, ибо, если следовать его рассуждениям, большая часть людей только тем и занимается, что увиливает от работы. Иными словами, так можно всех заподозрить в разгильдяйстве. А это вряд ли так. Ведь нельзя же всерьез считать, что чем лучше кто-то работает, тем ему меньше платят. Просто у каждого производства есть свои проблемы, свои трудности, вот и появляются замызганные трафаретки «САНИТАРНЫЙ ЧАС» или «ПРИЕМ ТОВАРОВ». Так что, не стоит идти на поводу у собственного раздражения, зачем? Зачем сурово дергать дверь и прижиматься носом к мутному стеклу, пытаясь заглянуть в тайное тайных, в тот незримый мир, где ждут санэпидемстанцию и яростно наводят марафет. Себе дороже. Дверь не откроется, и чувство голода не станет меньше. Зато гримаса саркастической усмешки невольно привлечет к вам хмурое внимание таких же необслуженных страдальцев и вам уже от них не отбояриться, не отвертеться. Стихийный митинг сделает из вас борца за справедливость и поведет по улице с бичующим призывом: «Хлеба, а не зрелищ!»

Но это не для Климова. Лучше один враг, чем десять советчиков. К тому же у него совсем не оставалось времени, и он не стал митинговать.

Будь он на машине, можно было проскочить в сторону Верхнего рынка, там есть хорошее кафе, но он оставил машину Андрею, которому еще придется колесить по городу, и, круто повернувшись от закрытой двери блинной, неожиданно столкнулся со своим давним знакомцем, кладбищенским воришкой Мухой. Тот перепродавал цветы, украденные на могилках.

— Ты-то мне и нужен, — скорее ощутил, чем осознал своевременность их встречи Климов, и придержал рванувшегося вбок Муху. — Погоди…

— Аха, — пытаясь высвободиться, заканючил тот. — Захомутать хотите.

Климов не дал ему договорить и вежливо притиснул к стене блинной.

— Есть вопрос. Постой.

— Аха.

— Не дергайся, сказал. Ты Витьку Пустовойта давно видел?

Муха засмотрелся на автобусную остановку. Костистое, остроносое личико мальчишки-перестарка выражало скуку и отчаяние. Вышел человек проветриться и на тебе! Сплошная невезуха.

— Повторить?

— Не знаю я такого.

— Врешь.

Глаза у Мухи сузились, зрачки забегали.

— Сегодня утром.

— Где?

— На кладбище, гля, где.

— Чем занимается?

— Все тем же.

— А точнее?

Муха дернулся бежать, но Климов наступил ему на ногу.

— Не дури.

Одного короткого взгляда было достаточно, чтоб тот притих.

— Камни жмурикам шлифует.

— С кем?

Лицо у Мухи стало темное, как икона новгородского письма.

— Что я, наседка?

— А? — Климов сделал вид, что не расслышал. Времени поесть не оставалось. — Кто его дружки?

Муха встретился с ним взглядом.

— Это между нами?

— Абсолютно.

— Шнырь и новенький.

— А как его зовут?

— Кликуха смачная: Червонец.

— А Севка? Севка, кто такой?

Муха вздохнул. Глаза его тоскливо заюлили.

— Новенький. Червонец.

— Это он в бурачной кепке?

— Он.

Климов отпустил его руку. Кажется, Муха сказал все, что знал. А тот дурашливо уставился на Климова. Он уже понял, что его персона уголовный розыск не интересует, и не думал убегать. Он явно радовался ощущению свободы. Вид у него при этом был самый что ни на есть блаженный. Что, мол, возьмешь с прохвоста и бродяжки? Гад буду, больше не буду. По тому, как он развязно и беспечно сплюнул, стало ясно, что Климов для него такой же славный человек, как и он сам.

— Мировой вы мужик, товарищ майор.

— Не лей сироп. Увижу еще раз на кладбище…

— Заметано! — чиркнул себя ребром ладони по кадыку Муха, и одного этого жеста было достаточно, чтобы понять его горячее желание остаться одному. По крайней мере, не видеть Климова еще лет пять.

Отпустив Муху, Климов глянул на часы и понял, что сегодняшняя встреча с Озадовским отменяется. Надо только старика предупредить, а то нехорошо получится, не по-джентльменски.

Дойдя скорым шагом до ближайшей телефонной будки, он набрал домашний номер профессора, но, кроме длинных гудков, ничего не услышал. Тогда он позвонил в управление, попросил связать его по рации с Гульновым.

Когда тот отозвался, Климов заторопил его.

— Срочно жми на угол Розы Люксембург, туда, где, блинная.

— Гоню.

Чем хорош Андрей, ему не надо повторять.

Покинув телефонную будку, где отвратно разило мочой, он стал прохаживаться возле остановки. Все его мысли сейчас были направлены лишь на одно: как можно скорее найти Севку-Червонца, личность для городского уголовного розыска, действительно, новую. По всем приметам он тот, кого Легостаева приняла за своего сына. Жаль, что у нее нет фотографии.

С тех пор, как в домах появились телевизоры, проблема, чем занять гостей, резко упростилась, и сам собой упал интерес к семейным альбомам, которые и заводились, в основном, в расчете на гостей. А уж если человек живет один, зачем ему альбом? Снялся на паспорт и хватит. И вот еще что примечательно: человек, наделенный воображением, вполне может обойтись без книг, но почему-то не обходится, а без фотографий живет и не тужит. И так почти все люди. И не потому, что бездушны, просто суетны. На многое хватает времени, а пойти к фотографу не соберешься. Взять ту же Легостаеву. Говорит, что, утратив сына, она утратила смысл жизни, а до этого и думать не додумалась носить с собою его фотографию. Вот и осталась с пустыми руками.

Климов вспомнил, что давно обещал жене увеличить ее маленький портрет, где она снята девятнадцатилетней, и дал себе слово, как только чуть освободится, выполнить обещанное. Власть над собой — единственная власть, которой стоит поклоняться»

Порассуждав таким образом, он облегченно вздохнул, словно нашел в себе силы сделать то, к чему давно стремился, и стал прикидывать, как лучше повести разговор с Червонцем. Можно вообще ничего не объяснять, потребовать признание и все. Сделать вид, что имеет доказательства, а посему ломать комедию не стоит. Никакой ты не Севка и тем паче не Червонец, а самый настоящий Игорь. Игорь Легостаев. И давай без дураков. Сейчас поедем и обрадуем убитую горем мать. А начнет темнить, можно вовсе ничего не говорить и ничего не объяснять, а посадить в предвариловку и дать бумагу. Пусть сидит и думает, за что его забрали. И сочиняет биографию. И отвечать на все его вопросы лишь одно: сам знаешь. Однако вряд ли такая линия оправдана. Трое суток истечет, он отмолчится, а ты потом моргай глазами перед прокурором. Подозрение еще не доказательство. И самое обидное, нет отпечатков пальцев Легостаева! С детства, с детства надо брать всех на учет! Тогда и малышей не станут воровать, да и вообще… многие вопросы сйимутся с повестки дня. А Червонец может быть обыкновенным гастролером, щипачем или домушником.

Увидев приближавшиеся «Жигули», за рулем которых ссутулился Андрей, Климов стал на поребрик дороги и, как только передняя дверца оказалась под рукой, почти на ходу сел в машину.

— На кладбище. За Пустовойтом.

— А может быть, к нему домой?

— Уже и адрес знаешь?

— Знаю, — с легким самодовольством в голосе притормозил у перекрестка Андрей и посмотрел направо. — Так, куда?

— На кладбище. Домой всегда успеем.

— Тогда вперед.