Самый длинный месяц

Глава 13

К исходу дня они уже знали, что мастер на все руки, лифтер Семен Петрович, единственный, кто бывал в квартире Озадовского и кто мог изготовить дубликат ключей, в молодости имел кличку Семка-Фифилыцик за свою редкую привязанность к работе, требующей ювелирной точности. Кличку эту он получил в колонии для несовершеннолетних, куда попал за связь с воровской шайкой. Там и расцвел его особый дар: умение из ничего делать «конфетку». Бронзовая стружка в его руках превращалась в золотые перстни, пробка от графина в бриллиант, а из рентгеновской пленки и лезвия бритвы он мастерил «баян» — шприц с иглой для наркоманов. О картах и говорить не приходилось, их он «клеил» между делом, за какой-нибудь час-другой, но его колоды узнавались по блестяще-золотистому обрезу, словно были отпечатаны в одной из образцовых типографий. Из чего он делал краску, никто не догадывался. Все держалось в секрете, по крайней мере, в карцере, в «шизо» он не сидел, как сидят иные нарушители режима. На волю вышел с семью классами образования и кличкой Фифилыцик. Устроился работать на заводе травильщиком, два года числился в передовых, потом попался на подделке документов. Срок отбывал на Севере, валил сосну, а когда освободился по амнистии, стал краснодеревщиком. Третий срок он отбывал уже со своим младшим братом Николаем Пустовойтом, которого подбил на ограбление ларька. Между второй и третьей отсидкой он успел сделать ребенка пятнадцатилетней Нюське-Лотошнице, по паспорту Гарпенко Анне Наумовне, что усугубило его положение на суде. Прокурор просил наказать его не только как вора-рецидивиста, но еще и как растлителя малолетней. Правда, малолетняя была под метр восемьдесят ростом и обладала такой мощной плотью, что судебные медики в один голос признали ее вполне половозрелой. Находясь в лагере, Фифилыцик узнал, что у него родилась дочь, и неожиданно для воровского мира решил «завязать». Поскольку грехов за ним никаких не было и он, как некоторые, не «ссучился», был чист перед «своими», на одной из сходок ему милостиво разрешили «отвалить». С тех пор он поменял немало специальностей, и вот последние семь лет сидел в лифтерской: его терзал жестокий ревматизм. Думали, что, выйдя на свободу, Фифилыцик создаст семью, но что-то помешало это сделать. То ли у Анны Гарпенко к тому времени открылись глаза на отца своей дочери, которую она уже водила в школу, то ли, наоборот, она ослепла от роковой любви к другому. Так или иначе, но брак они не оформили и в городском загсе не были. Построив крохотный домишко на окраине, Семен Петрович Пустовойт по выходным копался у себя на огороде, приторговывал на рынке ягодой-малиной, да изредка впадал в запои. Дочку привечал, любил, пытался выучить на медсестру, но та довольно рано — вся в маманю! — выскочила замуж и об учебе больше речь не заходила. По мужу она теперь Шевкопляс Валентина Семеновна.

Климов пролистнул свой блокнот, сверился со списком сотрудников психиатрической лечебницы и, придвинув его к Андрею, ногтем мизинца отчеркнул ее фамилию:

— Читай: Шевкопляс В.С. — санитарка кафедры психиатрии.

— С какого года? — не разобрал плохо пропечатавшуюся цифру Андрей, и Климов, присмотревшись, сказал, что это восьмерка.

— С мая 1988 года.

— Что и требовалось доказать! — обрадовался Гульнов и хватающе повел рукой, точно ловил муху. — Зацепочка гоп-стоп.

— Да, связи налицо, — откинулся на спинку стула Климов.

Андрей не усидел на месте и стал расхаживать по кабинету.

— Червонец связан с Витькой Пустовойтом, а тот — через отца — с лифтером.

— Своим дядькой, получается.

— А Фифильщик души не чает в дочке.

— И она просит…

— А он делает.

— И когда ключи оказываются в ее руках…

— Прежде всего, — не дал ему договорить Климов, — надо помнить, что у нее роман со стоматологом.

— И что это дает?

Андрей остановился, заложил руки за голову.

— А то, — поднялся в свою очередь Климов и включил верхний свет. — Наш разлюбезный кооператор, ценитель древностей и всяких там изящных безделушек, мог рассказать ей о существовании редчайшей книги. Может, даже прихвастнул своим особым знанием средневековых тайн.

— Сыграл на чисто женском любопытстве?

— Скорее всего, так.

— Тогда нам надо брать ее «за зебры», — опустил руки

Андрей и добавил, что неплохо бы увидеть ее мужа,

— Кто он у нее?

— Узнаем, — кладя руку на телефонную трубку, ответил Климов и вздрогнул от неожиданного резкого звонка, — так и заикаться начнешь, чего доброго.

Звонила Легостаева.

— Скорее приезжайте, — забыв поздороваться или хотя бы сказать «добрый вечер», выпалила она в трубку. — Я вас жду.

— Куда? — без всякой охоты спросил Климов и услышал адрес: — Артиллерийская, восемь.

— Зачем?

Этот адрес называл Червонец.

— Я отыскала сына.

Климов хмыкнул. Это уже было слишком. По всей видимости, он свалял дурака, когда дал согласие на розыск Легостаева.

— Елена Константиновна…

— Поверьте, это он! — голос был взволнован донельзя. — Я выследила их!

— Кого? — намеренно затягивая паузу, протянул Климов, чтобы его беспокойная просительница могла почувствовать нелепость своего предположения.

— Да их же, их! — возбужденной скороговоркой зачастила на другом конце провода Легостаева и горячечно стала божиться, что выследила сына и того, в бурачной кепке. — Приезжайте, умоляю!

Климов представил себе болезненное возбуждение несчастной женщины и, не зная, каким образом можно убедить ее не терять голову и не пороть горячку, ровным тоном здравомыслящего человека обещал подъехать.

— Сами-то вы где находитесь?

— Здесь, на углу, из телефонной будки…

— Оставайтесь там.

Слушая ее сбивчивую речь, он мысленно увидел ее под мелким холодным дождем возле чужого дома и подавил в себе чувство досады, кивком пригласив Андрея следовать за ним.

— Куда?

— Да к этой… сумасшедшей.

Серая густая морось позднего предзимья, сразу остудившая их лица, усилила ощущение бессмысленности предстоящей «очной ставки», и Климов, отворачиваясь от знобящего ветра, угрюмо проворчал, что самое мудрое, это выслушать женщину и сделать наоборот.

Гульнов посчитал излишним комментировать этот банальный, как грехопадение Адама, способ мужского самоутверждения и молча сел за руль.

Климов устроился рядом.

Фыркнув, как застоявшийся конь, их «жигуленок» сорвался с места и, прошибал светом фар сырую мглу дождя, напомнил им о том, что работают они не абы где, а в уголовном розыске, и что люди, которых необходимо постоянно подталкивать, находят более тихие гавани. Хотя дело свое Климов любил и старался работать на совесть, он вынужден был признать, что давно не испытывал такой раздвоенности, какая овладела им с тех пор, как он принял заявление от Легостаевой. Он вроде бы и не надеялся на мало-мальский результат и одновременно стремился помочь несчастной женщине. Нельзя сказать, что эта раздвоенность объяснялась одним переутомлением, к которому он, кажется, привык… нет, туг что-то иное…

Улица Артиллерийская встретила их зыбким иссякшим светом покосившегося фонаря. Около четвертого дома по четной стороне, довольно далеко от телефонной будки, они заметили фигуру Легостаевой, которая стояла у калитки под дождем, как часовой.

— Вот и возьми ее за рупь шестнадцать, — неприязненно заметил Климов и, оставив Андрея за рулем, вышел из машины.

— Добрый вечер, — окликнул он мокнувшую под дождем Елену Константиновну, и та сразу же вцепилась в его руку.

— Пойдемте, пойдемте. Скорее…

Климов придержал ее за локоть.

— Может, рано праздновать успех?

— Нет, нет! — потащила его за собой Легостаева. — Все так удачно!

— Что? — не сдвинулся с места Климов, и она укоризненно отпустила его руку. — Вы мне не верите? Я выследила их.

— Я это уже слышал, — подозревая ее в болезненном самообмане, ответил он и официальным тоном попросил ввести его в курс дела.

Легостаева пугливо оглянулась и сбивчиво поведала о том, как она все эти дни следила за тем парнем, что работает на кладбище, а вот сегодня вечером, когда уже стало темнеть, увидела его и сына вместе, и сын живет вот в этом доме: номер восемь.

Климов вспомнил показания Червонца и его подозрения насчет самообмана Легостаевой не то, чтобы рассеялись, но отошли куда-то в глубину сознания. В этом доме жила Шевкопляс, дочь Фифильщика.

— Ну что же, пойдемте.

Хотелось надеяться, что все услышанное — правда, и впросак на этот раз они не попадут.

Дверь им открыла высокая дородная блондинка в ярком шелковом халате. Глянув на предъявленное ей удостоверение, она отвела глаза и уперлась рукой в стену.

— А собственно… по какому праву?

Узнав о цели столь неожиданного и, надо сказать, неприятного визита, она уже было повернулась к ним спиной, но, словно испугавшись какой-то тайной мысли, снова посмотрела на пришедших с непонятной настырностью.

— Час от часу не легче.

— Вы уж извините, — подала свой голос Легостаева, но блондинка стала возражать: — А мы не принимаем. Врываетесь без приглашения…

С тех пор, как Климов стал работать в милиции, подобные упреки слышать приходилось часто, и он привычно попросил прощения.

— Я не надолго, только познакомлюсь с вашим мужем.

Поскольку смотрел он не менее твердо и просил лично от себя, а значит, и от уголовного розыска, Шевкопляс с деланной небрежностью запахнула на груди халат и, отстранившись, пропустила в прихожую. Легостаева излишне тщательно принялась вытирать туфли о половичок. Она явно смешалась под взглядом хозяйки.

Раздеться им не предложили.