Сан-Феличе. Книга первая

XIX. ОСВЕЩЕННАЯ КОМНАТА

Когда король с королевой возвратились из английского посольства к себе во дворец, было уже около двух часов ночи. Король, как мы уже говорили, крайне обеспокоенный, отправился прямо в свои покои, а королева, редко приглашавшая его к себе, не воспрепятствовала этому поспешному исчезновению: она и сама, казалось, торопилась остаться в одиночестве.

Король не заблуждался насчет серьезности создавшегося положения; между тем у него был человек, с которым он имел обыкновение советоваться, относясь к нему с некоторым доверием, ибо почти всегда получал от него полезную рекомендацию, а потому ценил его, предпочитая всему окружающему придворному сброду.

Советчик этот был не кто иной, как кардинал Фабрицио Руффо, с которым мы уже познакомили наших читателей, когда он совместно с неаполитанским архиепископом, старшиной священной коллегии, служил «Те Deum» в кафедральном соборе столицы по случаю прибытия Нельсона.

Руффо присутствовал на ужине, что был устроен сэром Уильямом Гамильтоном в честь победителя при Абукире, а следовательно, видел и слышал все. Поэтому королю достаточно было шепнуть ему при выходе из посольства:

— Жду вас ночью во дворце.

Руффо поклонился в знак того, что готов к услугам его величества. Действительно, не прошло и десяти минут после того как король возвратился к себе, предупредив дежурного офицера, что ждет посещения кардинала, а ему уже доложили: Руффо прибыл и спрашивает, угодно ли королю принять его.

— Просите! — воскликнул Фердинанд громко, чтобы кардинал услышал его. — Мне очень даже угодно его принять.

Услышав это, кардинал не стал ждать возвращения офицера, а поспешил предстать перед королем.

— Так что же вы скажете, мой высокопреосвященный, насчет того, что разыгралось в вашем присутствии? — спросил король, опускаясь в кресло и жестом предлагая кардиналу занять место рядом.

Кардинал знал, что высшая степень почтительности, когда речь идет о монархах, состоит в незамедлительном подчинении их велениям и что приглашение с их стороны равносильно приказу, а потому он пододвинул стул и сел.

— Я считаю, что это событие чрезвычайной важности, — сказал кардинал, — к счастью, скандал возник потому, что вы желали воздать честь Англии, и теперь честь обязывает Англию поддержать вас.

— По сути дела, какого вы мнения об этом бульдоге Нельсоне? Будьте откровенны, кардинал.

— Ваше величество столь милостивы ко мне, что с вами я всегда откровенен.

— Так скажите же.

— Что до храбрости, то это лев, в смысле военных талантов это гений, но в отношении ума это, к счастью, посредственность.

— К счастью, говорите вы?

— Именно так, государь.

— Почему же к счастью?

— Потому что при помощи двух приманок его можно повести куда угодно.

— Каких приманок?

— Любви и честолюбия. Что касается первого, то предоставим это леди Гамильтон, второе же — дело ваше. Происхождения он низкого, образования у него никакого. Он дослужился до больших чинов, не обивая порогов приемных, а благодаря тому, что в Кальви лишился глаза, на Тенерифе потерял руку, а при Абукире ему сорвало со лба кожу. Обращайтесь с этим человеком как с родовитым дворянином, тем самым вы вскружите ему голову и тогда делайте с ним все, что захотите. А в леди Гамильтон вы уверены?

— Королева говорит, что она уверена.

— В таком случае больше ничего и не требуется. При содействии этой женщины вы вполне преуспеете; она приведет к вашим стопам и мужа и любовника. Оба от нее без ума.

— Боюсь, как бы она не стала разыгрывать недотрогу.

— Эмма Лайонна? Недотрогу? — протянул Руффо с выражением величайшего презрения. — Ваше величество вряд ли допускает нечто подобное.

— Я говорю «недотрога» вовсе не потому, что до нее нельзя дотронуться, черт побери!

— Тогда что же?

— Ваш Нельсон не так уж хорош собою — без руки, с выколотым глазом, с рассеченным лбом. Если стать героем обходится так дорого, я предпочитаю остаться тем, кто я есть.

— Да, но у женщин бывают самые странные причуды, кроме того, леди Гамильтон так обожает королеву! Если она и не уступила бы ради любви, то совершит это ради дружбы.

— Допустим! — вздохнул король, как человек, полагающийся в трудном деле на Провидение.

Потом он спросил, обращаясь к Руффо:

— А теперь скажите, можете вы мне дать какой-нибудь совет?

— Конечно, притом единственно разумный.

— А именно?

— Ваше величество заключили союзный договор с австрийским императором, вашим племянником?

— У меня со всеми союзные договоры — это-то меня и тревожит.

— Как бы то ни было, а вам, государь, придется выделить для будущей коалиции некоторое число солдат.

— Тридцать тысяч.

— И вам необходимо согласовать свои действия с Австрией и Россией.

— Разумеется.

— Так вот, государь, как бы этого от вас ни требовали, не начинайте военных действий, прежде чем их начнут австрийцы и русские.

— Конечно, так я и решил. Сами понимаете, преосвященнейший, я не стану ради забавы в одиночку затевать войну с французами. Но…

— Что вы хотели сказать, государь?

— А вдруг Франция не станет дожидаться коалиции? Она мне войну уже объявила. Что, если она в самом деле начнет воевать?

— Мне кажется, государь, что, основываясь на сведениях, полученных мною из Рима, Франция начать войну сейчас не может.

— Ну, это несколько успокаивает меня.

— А теперь, если позволите, ваше величество…

— Что такое?

— Второй совет.

— Конечно, продолжайте.

— Ваше величество просили у меня только один. Но, правда, второй совет лишь следствие первого.

— Говорите, говорите.

— Так вот, будь я на месте вашего величества, я бы собственноручно написал своему племяннику-императору, чтобы узнать — не дипломатическим путем, а конфиденциально, — когда он предполагает начать кампанию, и, получив его ответ, стал бы действовать, применяясь к нему.

— Вы правы, мой преосвященнейший: я сейчас же ему напишу.

— Есть ли у вас верный человек, которого можно послать к императору?

— Есть, мой курьер Феррари.

— Но он действительно верный, верный, верный?

— Любезный кардинал, вы хотите человека трижды верного, когда так трудно найти просто верного.

— А все-таки?

— Я считаю, что он более верный, чем кто-либо другой.

— И у вашего величества имеются доказательства его преданности?

— Их сотня.

— Где он?

— Как где? Он тут где-нибудь, спит в моей лакейской не сняв ни сапог, ни шпор, чтобы отправиться по первому моему слову в любое время дня и ночи.

— Сначала надо написать, а там уж мы его разыщем.

— Легко сказать «написать», преосвященнейший! Где взять чернила, бумагу и перья в такой поздний час?

— В Евангелии сказано: «quaere et invenies».

— Я, ваше преосвященство, латыни не знаю.

— «Ищите, и найдете».

Король направился к письменному столу, один за другим выдвинул все ящики, но ничего нужного не нашел.

— Евангелие заблуждается, — сказал он.

И с безнадежным вздохом снова опустился в кресло.

— Ничего не поделаешь, кардинал. Я терпеть не могу писать.

— Но ваше величество все же решили сегодня ночью взять на себя этот труд.

— Конечно, однако — как видите — у меня ничего нет под рукою, пришлось бы поднять на ноги всех слуг, да и то… Сами понимаете, друг мой, раз король не пишет, ни у кого не найти ни перьев, ни чернил, ни бумаги. Конечно, можно бы попросить у королевы, у нее-то все это есть. Она любительница писать. Но если узнают, что я кому-то писал, подумают — да, впрочем, так оно и есть, — что королевство в опасности. «Король послал письмо… Кому? Зачем?» Такое событие взбудоражит весь дворец.

— Государь! Значит, найти выход должен я.

— А как вы его найдете?

Кардинал поклонился королю, вышел и минуту спустя возвратился с бумагой, чернилами и перьями. Король посмотрел на него с восторгом.

— Где вы добыли все это, кардинал?

— Очень просто. У ваших секретарей.

— Как же так? Несмотря на мое запрещение, у этих мошенников имеются и бумага, и чернила, и перья?

— Но ведь все это им необходимо, чтобы записывать имена тех, кто просит аудиенции у вашего величества.

— Никогда ничего подобного я у них не видел.

— А они прячут это в шкаф. Я нашел шкаф, и вот, пожалуйста, все, что нужно вашему величеству.

— Нечего сказать, мой преосвященнейший, вы человек находчивый. Однако, — продолжал король с жалобным видом, — действительно ли так уж необходимо, чтобы письмо было написано моей собственной рукою?

— Так было бы лучше: письмо будет выглядеть более доверительным.

— В таком случае диктуйте.

— Что вы, государь…

— Диктуйте, говорю вам, а то я и за два часа не напишу и полстранички. Ах, надеюсь, что Сан Никандро проклят не только в нынешней жизни, но и на веки вечные за то, что превратил меня в такого осла.

Кардинал обмакнул остро отточенное перо в чернила и подал его королю.

— Пишите же, государь.

— Диктуйте, кардинал.

— По вашему повелению, государь, — сказал Руффо, кланяясь, и стал диктовать.

«Превосходнейший брат мой, кузен и племянник, свойственник и союзник, считаю долгом незамедлительно поставить Вас в известность о том, что произошло вчера вечером во дворце английского посла. Сэр Уильям Гамильтон устроил прием в честь лорда Нельсона, остановившегося в Неаполе по пути из Абукира, а гражданин Тара, посланник Республики, воспользовался этим обстоятельством, чтобы от имени своего правительства объявить мне войну.

Поэтому, превосходнейший брат мой, кузен и племянник, свойственник и союзник, сообщите мне с тем же нарочным, который доставит Вам это письмо, каковы Ваши намерения в отношении будущей войны, а главное — точное время, когда Вы рассчитываете начать кампанию, ибо я не хочу решительно ничего предпринимать иначе как одновременно и в согласии с Вами.

Ожидаю ответа Вашего Величества, чтобы иметь возможность сообразовать любые свои действия с Вашими указаниями.

Это все, что я хотел довести до Вашего сведения, а потому в заключение ваш добрый брат, кузен и дядя, свойственник и союзник желает Вашему Величеству всяческого благополучия».

— Уф! — вздохнул король.

И, подняв голову, он взглянул на кардинала.

— Вот дело и сделано, государь, и вашему величеству остается только подписать послание.

Король подписал, по обыкновению: «Фердинанд Б.»

— И подумать только — я потратил бы на такое письмо всю ночь. Благодарю вас, дорогой мой кардинал, благодарю.

— Что вы ищете, ваше величество? — осведомился Руффо, заметив, что король в беспокойстве осматривается вокруг.

— Конверт.

— Хорошо, — ответил Руффо, — сейчас мы соорудим его.

— Вот и этому не научил меня Сан Никандро, — не умею я их делать. Правда, забыв научить меня грамоте, он, вероятно, счел бесполезным искусство мастерить конверты.

— Вы позволите мне? — спросил Руффо.

— Еще бы не позволить! — воскликнул король, вставая с кресла. — Садитесь на мое место, дорогой мой кардинал.

Кардинал опустился в королевское кресло и очень проворно, ловко сложил и обрезал бумагу, которая должна была послужить конвертом для королевского письма. Фердинанд с восхищением следил за ним.

— А теперь, — сказал кардинал, — не соблаговолит ли ваше величество сказать мне, где хранится печать?

— Сейчас дам ее, сейчас. Не трудитесь, — сказал король.

Конверт запечатали, король надписал адрес, затем уперся подбородком в руки и задумался.

— Не осмеливаюсь задать королю вопрос, — промолвил с поклоном Руффо.

— Я хочу, чтобы никто не знал, что я написал это письмо и с кем его отправил, — отвечал король, по-прежнему погруженный в свои мысли.

— В таком случае, ваше величество, прикажите убить меня при выходе из дворца, — засмеялся Руффо.

— Вы, дорогой мой кардинал, для меня не кто-нибудь: вы мое второе «я». Руффо поклонился.

— Нет, не благодарите, — это не такой уж лестный комплимент.

— Однако как же быть, государь? Ведь кого-то все-таки придется послать за Феррари.

— Вот об этом я и думаю.

— Знай я, где он, я бы сам за ним отправился, — сказал Руффо.

— Черт побери, да и я отправился бы, если бы знал, — возразил король.

— Вы говорили, что он во дворце.

— Конечно, во дворце, но дворец обширен. Постойте, постойте! Право, я даже еще глупее, чем думал.

Он приоткрыл дверь и свистнул.

Лежавшая на ковре возле кровати своего хозяина крупная испанская ищейка вскочила, положила лапы на грудь короля, всю разукрашенную орденами и орденскими лентами, и принялась лизать его лицо, по-видимому доставляя этим своему хозяину не меньшее удовольствие, чем себе самой.

— Это воспитанник Феррари, — сказал король, — он мне его тотчас же приведет.

Потом изменив голос и словно обращаясь к ребенку, он сказал:

— Где же наш дорогой Феррари, Юпитер? Пойдем поищем его. Ату, ату! Юпитер все понял: он раза три-четыре пробежал вокруг комнаты, принюхиваясь и радостно лая, потом стал скрестись в дверцу потайного хода.

— Ах, так мы уже напали на след, славный мой пес? — воскликнул король. Засветив от большого канделябра свечу, он отворил дверцу и приказал:

— Ищи, Юпитер, ищи!

Кардинал следовал за королем, сначала чтобы не оставлять его одного, а затем из любопытства.

Юпитер кинулся в конец прохода и стал скрестись во вторую дверь.

— Значит, мы на правильном пути, милый мой Юпитер? — продолжал король. И он отворил вторую дверь; за нею была пустая приемная. Юпитер бросился к двери, находившейся против той, откуда они вошли, и уперся в нее лапами.

— Смирно, смирно! — приказал король и повернулся к Руффо: — Мы у цели, кардинал

И он отворил третью дверь.

Она вела на узенькую лестницу. Юпитер бросился туда, проворно пробежал ступеней двадцать и опять стал скрестись в дверь, повизгивая.

— Zitto! Zitto! 27 — сказал король.

Король отворил и эту, четвертую дверь; на сей раз он оказался у цели: курьер, одетый и обутый, спал на походной койке.

— Видели? — спросил король, гордый догадливостью своего пса. — Подумать только — ни одному из моих министров, включая и министра полиции, не сделать того, что сделал сейчас этот пес!

Юпитеру очень хотелось броситься на ложе своего воспитателя и кормильца Феррари, но король рукой сделал ему знак, и он спокойно стал позади хозяина.

Фердинанд направился прямо к спящему и слегка коснулся его плеча

Как ни легко было это прикосновение, Феррари тотчас же проснулся и сел на койке, растерянно озираясь, как человек, которого разбудили в самом начале сна; но, узнав короля, он тотчас соскочил с койки и стал, вытянув руки по швам, в ожидании распоряжений его величества.

— Можешь отправиться в путь? — спросил король.

— Могу, государь, — отвечал Феррари.

— И поспешить в Вену, не останавливаясь в дороге?

— Да, государь.

— Сколько дней тебе потребуется, чтобы добраться до Вены?

— В последний раз я потратил пять дней и шесть ночей; но я рассчитал, что можно ехать быстрее и выиграть часов двенадцать.

— А сколько дней надо тебе отдыхать в Вене?

— Столько, сколько потребуется лицу, к которому обращается ваше величество, на то, чтобы ответить вам.

— Значит, ты можешь вернуться сюда через двенадцать дней?

— Даже раньше, если меня там не задержат и если не случится никакой беды.

— Пойди в конюшню, сам оседлай лошадь; скачи на ней как можно дольше — даже если совсем загонишь ее; потом оставь на любом постоялом дворе, а на обратном пути заберешь.

— Будет исполнено, государь.

— Никому не говори, куда едешь.

— Не скажу, государь.

— Вручи это письмо императору в собственные руки, а другому никому не отдавай.

— Будет исполнено, государь.

— Никому, даже самой королеве, не доверяй ответ.

— Не доверю, государь.

— Деньги у тебя есть?

— Есть, государь.

— В таком случае поторопись.

— Отправляюсь, государь.

И в самом деле, преданный слуга поспешил спрятать королевское послание в кармашек, вшитый в подкладку его куртки, взял под мышку узелок с бельем и надел на голову картуз. Затем он, ни о чем больше не спросив, собрался выйти на лестницу.

— Ты что ж, даже с Юпитером не простишься? — спросил король.

— Я не осмеливался, государь, — ответил Феррари.

— Ну, обнимитесь, ведь вы старые друзья и оба мои верные слуги. Человек и пес бросились друг другу в объятия, они только и ждали позволения.

— Благодарю вас, государь, — сказал курьер.

И, смахнув слезинку, он устремился вниз по лестнице, чтобы нагнать утраченные минуты.

— Либо я сильно ошибаюсь, либо это человек, который, не задумываясь, даст убить себя ради вас, государь, — сказал кардинал.

— Мне и самому так кажется. Поэтому я думаю, как бы вознаградить его. Феррари давно уже исчез из виду, когда король с кардиналом еще не добрались до нижних ступенек лестницы.

Тем же путем, каким они недавно вышли из покоев Фердинанда, оба возвратились обратно, затворяя за собою остававшиеся открытыми двери.

Секретарь королевы ожидал в передней, чтобы подать королю ее записку.

— Вот как? — произнес король, взглянув на часы. — В три часа ночи? Должно быть, что-то особенно важное.

— Государь, королева увидела, что ваша комната освещена, и предположила, что вы еще не спите.

Король распечатал письмо с тем неприязненным чувством, какое всегда вызывали у него записки жены.

— Что ж, занятно! — сказал он, пробежав первые строки. — Похоже, назначенная на завтра охота летит ко всем чертям!

— Не смею спросить у вашего величества, о чем говорится в письме.

— Ах, спрашивайте, спрашивайте, ваше преосвященство. Меня извещают о том, что по возвращении с празднества и вследствие полученных важных новостей генерал-капитан Актон и ее величество королева решили назначить на сегодня, на вторник, чрезвычайное заседание Совета. Да будут благословенны королева и господин Актон! Но разве я их тревожу? Так пусть следуют моему примеру и оставят меня в покое.

— Государь, на этот раз мне кажется, что ее величество королева и господин генерал-капитан правы; заседание Совета представляется мне совершенно необходимым, и чем раньше оно состоится, тем лучше.

— В таком случае я хочу, чтобы и вы приняли в нем участие, дорогой кардинал.

— Я, государь? Я не имею на это права.

— Зато у меня есть право вас пригласить. Руффо поклонился.

— Хорошо, государь, — сказал он. — Другие принесут на совещание свои способности, а я — свою преданность.

— Вот и отлично. Передайте королеве, что я буду завтра на Совете к тому времени, которое она мне назначает, а именно — в девять часов. Ваше преосвященство, слышали?

— Да, государь. Секретарь удалился.

Руффо собирался последовать за ним, когда под сводами дворцовых ворот раздался конский топот. Король схватил кардинала за руку.

— Как бы то ни было, — сказал он, — Феррари отправился в дорогу. Обещаю вам, преосвященнейший, что вы одним из первых узнаете ответ моего любезного племянника.

— Благодарю вас, государь.

— Спокойной ночи, ваше преосвященство… Пусть они завтра на Совете будут настороже! Предупреждаю королеву и господина генерал-капитана, что я буду не в духе.

— Ничего, государь, — ответил кардинал, смеясь, — ночь образумит. Войдя к себе в спальню, король стал так яростно дергать сонетку, что чуть не сломал ее. Камердинер прибежал испуганный, подумав, что королю дурно.

— Раздеть меня и уложить! — крикнул король громовым голосом. — И впредь потрудитесь тщательно затворять ставни, чтобы не было видно, как в три часа ночи моя комната еще освещена.

А теперь пришло время поведать о том, что произошло в темной комнате королевы в то время, как рассказанное нами сейчас происходило в освещенной комнате короля.