Сан-Феличе. Книга первая

LXIII. АББАТ ПРОНИО

Почти в то же время, когда фискальный прокурор Ванни приказал отвести Николино в камеру, кардинал Руффо, исполняя обещание, данное королю прошлой ночью, появился у дверей его апартаментов.

Слугам было приказано тотчас впустить его, и он беспрепятственно прошел к Фердинанду.

Король как раз беседовал с незнакомцем лет сорока. В человеке этом можно было распознать аббата по еле заметной тонзуре, тонувшей в кипе его черных волос. А сложен он был богатырски и, казалось, создан скорее чтобы носить мундир карабинера, чем рясу духовного лица.

Руффо при виде неизвестного отступил на шаг:

— Простите, государь; но я думал, что застану вас в одиночестве.

— Входите, входите, дорогой кардинал, — ответил король, — вы отнюдь не лишний. У меня аббат Пронио.

— Прошу прощения, государь, — сказал Руффо, улыбаясь, — но я незнаком с аббатом Пронио.

— И я был незнаком, — ответил король. — Аббат вошел за минуту до вас, он прибыл по поручению моего духовника монсиньора Росси, епископа Никосийского. Господин аббат только начал мне объяснять, по какому поводу он сюда прибыл; теперь он поведает об этом нам обоим, вместо того чтобы рассказывать мне одному. Знаю только, что, судя по немногим словам, сказанным господином аббатом, он говорит прекрасно, а действовать обещает еще лучше. Изложите же ваше дело; не беспокойтесь, господин кардинал — мой друг.

— Мне это известно, государь, — сказал аббат, кланяясь кардиналу, — и даже один из лучших.

— Если я не имею чести знать господина аббата Пронио, то он, как видите, наоборот, знает меня.

— А кто же не знает вас, господин кардинал, вас — создателя укреплений Анконы, вас — изобретателя печи для накаливания ядер?

— Вот вы и попались, любезный кардинал! Вы ожидали комплиментов насчет вашего красноречия и благочестия, а вас хвалят за ратные подвиги.

— Да, государь. И жаль, что Богу не угодно было, чтобы вы доверили командование вашей армией его преосвященству, а не австрийскому хвастуну.

— Вы сейчас изрекли великую истину, аббат, — сказал король, положив руку на плечо Пронио.

Руффо поклонился.

— Но я полагаю, — заметил он, — что господин аббат пожаловал сюда не только для того, чтобы изрекать истины, которые мне позволено будет принять за лесть.

— Вы правы, ваше преосвященство, — ответил Пронио, кланяясь в свою очередь, — но истина, которую время от времени повторяют, когда для этого представляется случай, хотя подчас и вредит тому, кто неосторожно ее высказывает, ни в коей мере не может повредить королю, если он ее выслушивает.

— Вы весьма проницательны, сударь, — заметил Руффо.

— Вот и мне так показалось, — сказал король, — а между тем он всего лишь аббат, в то время как у меня в королевстве — к стыду моего министра вероисповеданий — столько ослов в сане епископов!

— Но все это не объясняет присутствия аббата около вашего величества.

— Объясните же, аббат, объясните! Кардинал напоминает мне, что у меня есть дело. Слушаем вас, аббат.

— Я буду краток, государь. Вчера, в девять часов вечера, я зашел к своему племяннику; он почтмейстер.

— Так, так, — молвил король, — я все думал, где я видел вас? Теперь вспомнил — именно там.

— Воистину так, государь. За десять минут до моего прихода проехал курьер, который заказал лошадей, причем предупредил почтмейстера: «Торопитесь, это для весьма важной персоны». И он уехал, смеясь. Мне стало любопытно узнать, что же это за знатная особа: когда кабриолет остановился, я подошел поближе и, к великому своему изумлению, узнал короля.

— Он узнал меня, но ничего не спросил. Уж одно это похвально с его стороны, не правда ли, преосвященнейший?

— Я отложил вопрос до сегодняшнего утра, государь, — сказал аббат, кланяясь.

— Продолжайте, продолжайте! Видите — кардинал слушает вас.

— С величайшим вниманием, государь.

— Король, о котором всем известно, что он находится в Риме, возвращается в кабриолете, без свиты, в сопровождении только одного придворного, одетого в королевский мундир, в то время как на короле мундир этого придворного! Это целое событие!

— Да еще какое! — заметил Фердинанд.

— Я расспросил кучеров в Фонди, и они, от кучера к кучеру добравшись до кучеров в Альбано, узнали, что произошло большое сражение, неаполитанцы разгромлены и король… Как бы сказать это, государь?.. — спросил, почтительно кланяясь, аббат… — И король…

— Драпанул!.. Ах, простите, я забыл, что вы лицо духовное.

— И вот меня стала преследовать мысль, что если неаполитанцы действительно бегут, то все они бегут к Неаполю и, следовательно, существует только один способ остановить французов, которые, если не преградить им путь, ринутся по пятам за неаполитанцами.

— Что же это за способ? — спросил Руффо.

— Надо поднять на ноги население Абруцци и Терра ди Лаворо и, раз уже нет армии, чтобы приостановить наступление французов, надо противопоставить им народ.

Руффо взглянул на Пронио.

— Да вы какой-то гений, господин аббат? — спросил Руффо.

— Как знать, — отвечал аббат.

— Мне кажется, что так оно и есть, государь.

— Дайте ему высказаться, дайте высказаться, — вмешался король.

— Так вот, сегодня утром я взял у племянника лошадь и помчался во весь опор в Капуа. В почтовой конторе Капуа я узнал, что король в Казерте; я направился в Казерту и смело подошел ко дворцу, представившись посланцем монсиньора Росси, никосийского епископа и духовника его величества.

— Вы знакомы с монсиньором Росси? — перебил Руффо.

— Я никогда не видел его, — ответил аббат, — но я надеялся, что король простит меня, принимая во внимание мои добрые намерения.

— Черт возьми! Конечно, я вас прощаю! — сказал король. — Преосвященнейший, сейчас же дайте ему отпущение грехов!

— Теперь, ваше величество, вам все известно, — продолжал Пронио. — Если король одобряет мой план восстания, то за этим дело не станет. Я призову народ к священной войне: не пройдет и недели, как я подниму всю страну от Акуилы до Теано.

— И вы совершите это один? — спросил Руффо.

— Нет, монсиньор. Я привлеку еще двух человек.

— Кто они такие?

— Один из них — Гаэтано Маммоне, более известный под прозвищем «Мельник из Соры».

— Я, кажется, слышал это имя в связи с убийством этих двух якобинцев делла Торре? — спросил король.

— Возможно, государь, — ответил аббат Пронио. — Редко случается, чтобы Гаэтано Маммоне не оказался около места, где кого-то убивают. Он чует кровь издали.

— Вы знакомы с ним? — уточнил Руффо.

— Мы друзья, ваше преосвященство.

— А кто второй?

— Молодой разбойник, подающий великие надежды, государь. Зовут его Микеле Пецца, но он называет себя Фра Дьяволо, вероятно принимая во внимание, что нет никого хитрее монаха и хуже черта. В двадцать один год он уже атаман шайки человек в тридцать, которая орудует в горах Миньяно. Он влюбился в дочь каретника из Итри и, как положено, посватался к ней; ему отказали. Тогда он честно предупредил своего соперника по имени Пеппино, что убьет его, если тот не отступится от Франчески — так зовут девушку. Соперник не уступил, и Микеле Пецца рассчитался с ним, как обещал.

— То есть убил? — спросил Руффо.

— В самый день свадьбы выстрелом из ружья с расстояния в сто шагов, среди большого скопления народа, но никого не задел.

— Вы знаете его?

— Он большой грешник, ваше преосвященство. Недели две тому назад он вместе с шестью самыми отчаянными товарищами проник ночью в сад, выходящий к подножию горы, оттуда — в дом отца Франчески, похитил девушку и увез ее к себе. Видно, мой шалопай знает секрет, как приворожить женщину. Франческа, прежде любившая Пеппино, теперь обожает Фра Дьяволо и разбойничает вместе с ним, словно всю жизнь только этим и занималась.

— И таких-то людей вы рассчитываете привлечь к делу? — спросил король.

— Государь, с помощью семинаристов народ не поднимешь.

— Аббат прав, государь, — сказал Руффо.

— Допустим. А такими средствами вы рассчитываете преуспеть?

— Ручаюсь за успех.

— И вы поднимаете Абруцци, Терра ди Лаворо?

— Подниму всех — от детей до стариков. Я всех знаю, и все знают меня.

— Не слишком ли вы уверены в успехе, дорогой аббат? — усомнился кардинал.

— Уверен до такой степени, что предлагаю вашему преосвященству расстрелять меня в случае неудачи.

— Итак, вы полагаете, что ваш друг Гаэтано Маммоне и грешник Фра Дьяволо станут вашими помощниками?

— Я убежден, что они станут такими же командирами, как я: они не хуже меня, и я не лучше их. Лишь бы король соблаговолил подписать мне и моим друзьям полномочия, чтобы доказать крестьянам, что мы действуем от его имени; все остальное я беру на себя.

— Что и говорить, я человек не щепетильный, но все же назвать моими уполномоченными двух таких головорезов… Дайте мне минут десять на размышления, аббат.

— Десять, двадцать, тридцать, — сколько угодно, государь, — я ничего не страшусь. Дело слишком заманчивое, чтобы вы отказались от него, ваше величество, а его преосвященство слишком предан интересам короны, чтобы высказаться против него.

— Хорошо, аббат. Оставьте же на минуту меня и его преосвященство наедине. Мы обсудим ваше предложение.

— Я подожду в приемной, государь, и почитаю молитвенник. Ваше величество вызовет меня, когда будет принято решение.

— Ступайте, аббат, ступайте. Пронио, поклонившись, вышел. Король и кардинал переглянулись.

— Итак, что скажете, преосвященнейший? — спросил король.

— Скажу, что перед нами настоящий мужчина, а они редки.

— Но согласитесь, что это довольно странный святой Бернар и не ему проповедовать крестовый поход.

— Что ж, государь, быть может, он преуспеет даже больше, чем настоящий святой.

— Вы, значит, считаете, что мне следует согласиться с его предложением?

— Я не вижу в нем ничего дурного, принимая во внимание, в каком положении мы оказались.

— Однако подумайте: быть внуком Людовика Четырнадцатого, именоваться Фердинандом Бурбонским — и вдруг подписаться под полномочиями, предоставленными атаману разбойничьей шайки, который пьет кровь как чистую воду! Я ведь знаю этого Гаэтано Маммоне — хотя только по слухам.

— Мне такая брезгливость понятна, ваше величество. А вы подпишете только полномочия аббата и поручите ему подписать полномочия двух остальных.

— Вы чудесный человек, кардинал, с вами никогда не попадешь впросак. Позвать аббата?

— Нет, государь. Пусть почитает молитвенник, а мы пока решим несколько небольших вопросов, столь же неотложных, как и его дело.

— Вы правы.

— Вчера вы, ваше величество, изволили поинтересоваться, каково мое мнение насчет подделки известного вам письма.

— Помню отлично. И вы попросили дать вам время — одну ночь — чтобы обдумать эту загадку. Обдумали, преосвященнейший?

— Только этим и был занят, государь.

— И что же?

— Есть обстоятельство, которое ваше величество не станет отрицать, а именно, что королева удостаивает меня своей ненависти.

— Королева относится так ко всем, кто мне предан и верен, любезный мой кардинал. Если бы мы с вами, к несчастью, поссорились, она стала бы боготворить вас.

— А потому, будучи, как мне кажется, и без того достаточно ненавидим королевой, я не хотел бы, государь, вызывать в ней еще большей ненависти, если это возможно.

— К чему вы говорите мне это?

— В связи с письмом его величества австрийского императора.

— Что же вы подозреваете?

— Я ничего не подозреваю, но вот как развертывались события.

— Говорите, — сказал Фердинанд, облокотившись на ручки кресла, чтобы удобнее было слушать.

— В котором часу вы, ваше величество, выехали в Неаполь в сопровождении Андрея Беккера в тот день, когда молодой человек имел честь обедать у вас?

— Между пятью и шестью.

— Так вот, между шестью и семью, то есть час спустя после отъезда вашего величества, почтмейстеру в Капуа было дано распоряжение сказать Феррари, когда он приедет за оставленной им там лошадью, что ему не следует ехать в Неаполь, ибо ваше величество находится в Казерте.

— Кто дал такое распоряжение?

— Я не хочу никого называть, государь. Но не буду мешать вам угадывать, кого я имею в виду.

— Продолжайте, слушаю вас.

— Итак, Феррари, вместо того чтобы направиться в Неаполь, поспешил в Казерту. Зачем кому-то надо было, чтобы он поехал туда? Не знаю. Вероятно, хотели попробовать подкупить его.

— Я уже говорил вам, любезный кардинал, что считаю его совершенно неспособным на измену.

— Проверять это не потребовалось, ибо обстоятельства и без того сложились как нельзя лучше: Феррари упал с лошади, потерял сознание и был перенесен в аптеку.

— Секретарем господина Актона. Это нам известно.

— Там, боясь, что он скоро очнется, то есть придет в себя в нежелательный момент, нашли целесообразным продлить обморок, дав пострадавшему несколько капель лауданума.

— Кто вам сказал это?

— Мне не пришлось никого расспрашивать. Если не хочешь быть обманутым, рассчитывай только на самого себя.

Кардинал вынул из кармана кофейную ложку.

— Вот ложечка, которою ему влили в рот капли; на ней еще остались следы лауданума, а это доказывает, что раненый не сам принял капли, ибо тогда он губами стер бы эти следы, а резкий и стойкий запах лауданума, еще ощутимый месяц спустя, говорит о том, что это были за капли.

Король смотрел на кардинала с тем простодушным изумлением, что охватывало его всякий раз, когда ему доказывали нечто такое, чего он сам не мог сообразить, ибо такая догадка была непосильна его уму.

— Да кто же все это устроил? — спросил он.

— Государь, — напомнил кардинал, — я никого не называю. Я говорю: кто-то. Кто это устроил? Не знаю. Устроил кто-то. Вот все, что мне известно.

— А дальше?

— Ваше величество желает узнать все до конца, не так ли?

— Разумеется.

— Итак, государь, когда Феррари потерял сознание вследствие падения и вдобавок из предосторожности был усыплен лауданумом, кто-то вынул письмо у него из кармана, кто-то распечатал его, расплавив сургуч над свечой, кто-то прочитал письмо, и так как содержание его было прямо противоположно тому, на что рассчитывали, кто-то при помощи щавелевой кислоты вытравил написанное.

— А откуда вам известно, что именно при помощи такой кислоты?

— Вот пузырек. Не скажу, что в нем содержалась кислота, ибо точнее сказать: она в нем содержится — как изволите видеть, использовано меньше чем полпузырька.

И подобно тому как он ранее вынул из кармана ложечку, теперь Руффо извлек из него пузырек, до половины наполненный жидкостью, бесцветной, словно родниковой водой, и явно дистиллированной.

— И вы говорите, что с помощью этой жидкости можно вытравить чернила? — спросил король.

— Пусть ваше величество соблаговолит дать мне какое-нибудь незначительное письмо.

Король взял со стола первое подвернувшееся под руку прошение. Кардинал капнул на чернила немного жидкости, пальцем размазал ее на четыре-пять строк и подождал.

Чернила стали желтеть, потом понемногу совсем исчезли.

Кардинал промыл бумагу простой водой, высушил ее на свече и на очистившемся месте, не прибегая ни к каким иным процедурам, написал две-три строки.

Опыт оказался безупречным.

— Ах, Сан Никандро! Сан Никандро! Подумать только, ведь ты мог бы научить меня всему этому! — прошептал король.

— Нет, он не мог бы научить, потому что сам этого не знал. Но он мог бы пригласить для этого человека более сведущего.

— Вернемся к делу, — сказал король, вздохнув. — Что же произошло дальше?

— Дальше, государь, произошло следующее: отказ императора начать военные действия заменили согласием, письмо опять скрепили печатью, схожей с печатью его императорского величества. Но так как дело происходило ночью, при свечах, не заметили, что красный сургуч чуть более темного оттенка, чем прежний.

Кардинал показал королю письмо с той стороны, где была печать.

— Посмотрите, государь: верхний слой сургуча отличается от нижнего. На первый взгляд цвет кажется одинаковым, но если приглядеться, разница, хоть и весьма незначительная, заметна.

— Правда! — воскликнул король. — Ничего не скажешь! Правда!

— А вот и палочка сургуча, послужившая для печати. Как видите, ваше величество, это сургуч того самого оттенка, что и сургуч верхнего слоя.

Король с изумлением рассматривал три вещественные доказательства: ложечку, пузырек и палочку сургуча, которые Руффо разложил рядом на столе.

— А как вы добыли эту ложку, пузырек, сургуч? — спросил король, до того заинтересованный этим хитроумным расследованием, что не хотел упустить ни одной подробности.

— Очень просто, государь. Я почти что единственный врач в вашем поселении Сан Леучо, и мне время от времени приходится бывать в аптеке замка, чтобы взять какие-нибудь лекарства. Вот и сегодня я, по обыкновению, зашел в аптеку, но с особой целью: эту ложечку я увидел на ночном столике, этот пузырек в застекленном шкафу, а эту сургучную палочку на столе.

— И вам этого было достаточно, чтобы все выяснить?

— Кардиналу Ришелье требовались лишь три строчки, написанные человеком, чтобы уличить его и повесить.

— Да, — сказал король. — К сожалению, есть люди, которых не вешают, что бы они ни совершили.

— Теперь скажите, ваше величество: вы очень дорожите Феррари?

— Конечно, дорожу.

— В таком случае, государь, не худо было бы удалить его отсюда на некоторое время. Мне кажется, воздух Неаполя ему в настоящее время вреден.

— Вы так думаете?

— Не только думаю, государь, а уверен в этом.

— Так что же, за чем дело стало? Я опять отправлю его в Вену.

— Путешествие утомительно, государь. Однако иной раз утомление полезно.

— Но, как вы сами понимаете, я хочу все это выяснить до конца. Поэтому я верну императору, моему зятю, депешу, в которой он сообщал, что выступит, как только я окажусь в Риме, и спрошу, что он думает насчет всего этого.

— А чтобы не возбудить никаких подозрений, ваше величество уедет сегодня вместе со всеми в Неаполь и прикажет Феррари явиться ко мне ночью в Сан Леучо и исполнить все мои распоряжения так, словно они исходят от вас.

— А сами вы?

— А я напишу императору от вашего имени, выскажу ему наши сомнения и попрошу ответ прислать на мое имя.

— Прекрасно! Но Феррари может попасться в лапы французов. Сами понимаете, все дороги находятся под наблюдением.

— Феррари поедет через Беневенто и Фоджу в Манфредонию; оттуда он морем отправится в Триест, а из Триеста на почтовых поедет в Вену. Таким образом, если ветер будет попутным, он сбережет двое суток дороги и сутки усталости, а потом тем же маршрутом возвратится сюда.

— Удивительный вы человек, любезный кардинал! Для вас нет ничего невозможного!

— Вас удовлетворяет такой план, ваше величество?

— Еще бы не удовлетворял!

— В таком случае, государь, займемся другим делом. Как известно, каждая минута стоит часа, каждый час стоит дня, каждый день стоит года.

— Займемся аббатом Пронио, хотите вы сказать? — спросил король.

— Вот именно, ваше величество.

— Вы полагаете, что он успел прочитать молитвенник? — усмехнулся король.

— Ничего! Не успел дочитать сейчас — дочитает завтра, — отвечал Руффо. — Он не такой человек, чтобы сомневаться в спасении своей души из-за такого пустяка.

Руффо позвонил.

На пороге появился ливрейный лакей.

— Скажите аббату Пронио, что мы ждем его.