Сан-Феличе. Книга первая

LXIV. УЧЕНИК МАКИАВЕЛЛИ

Пронио не заставил себя ждать.

Король и кардинал заметили, что чтение священной книги ничуть не убавило непринужденности, которую они до этого обнаружили в нем.

Он вошел, немного задержался в дверях, почтительно поклонился сначала королю, потом кардиналу.

— Жду приказаний вашего величества, — сказал он.

— Приказания мои просты, дорогой аббат. Я приказываю исполнить все то, что вы мне обещали.

— Готов служить, государь.

— А теперь условимся.

Пронио посмотрел на короля. Очевидно, слова «а теперь условимся» были ему совершенно непонятны.

— Я спрашиваю: каковы ваши условия? — продолжал король.

— Условия?

— Да.

— Мои? Но я не ставлю вашему величеству никаких условий.

— Я спрашиваю, если вы предпочитаете это выражение, каких щедрот вы ждете от меня?

— Только одного: служить вашему величеству и, если потребуется, умереть за вас.

— Это все?

— Конечно.

— Вы не просите ни сана архиепископа, ни епископа, ни самого маленького аббатства?

— Если я хорошо услужу вам, то когда все кончится, когда французы будут изгнаны из королевства, ваше величество меня вознаградит. Если плохо — расстреляет.

— Как вам нравятся такие речи, кардинал?

— Скажу, что они ничуть меня не удивляют, государь.

— Благодарю, ваше преосвященство, — сказал Пронио, кланяясь.

— Значит, остается только выдать вам грамоту?

— Одну мне, одну Фра Дьяволо, одну Маммоне.

— Вы их уполномоченный? — спросил король.

— Я с ними не виделся, государь.

— И, не повидавшись с ними, вы за них ручаетесь?

— Как за самого себя.

— Составьте грамоту на имя господина аббата, преосвященнейший.

Руффо сел за стол, написал несколько строк и прочел следующее:

«Я, Фердинанд Бурбон, король Обеих Сицилии и Иерусалима, объявляю:

будучи вполне уверен в красноречии, патриотизме, военных способностях аббата Пронио, назначаю его моим военачальником в Абруцци и Терра ди Лаворо, а в случае надобности и в других частях моего королевства; одобряю все, что он предпримет с целью защитить границы королевства и воспрепятствовать проникновению французов; уполномочиваю его подписывать грамоты, подобные этой, на имя двух человек, которых он сочтет достойными последовать его примеру в этом благородном деле, и обещаю признать народными вожаками избранных им двоих подданных; в удостоверение сего выдана ему настоящая грамота.

В нашем дворце в Казерте, 10 декабря 1798 года».

— Вас это удовлетворяет, аббат? — спросил король, когда кардинал прочел грамоту.

— Вполне, государь. Замечу только, что ваше величество не угодно было взять на себя ответственность и подписать грамоты и на тех двух командиров, которых я имел честь вам рекомендовать.

— Это верно, но я предоставил вам право самому подписать их. Я хочу, чтобы эти люди чувствовали, что обязаны вам.

— Благодарю, ваше величество. Если ваше величество соблаговолит подписать эту грамоту и скрепить подпись своей печатью, мне останется только почтительнейше выразить свою признательность и отправиться исполнять ваши приказания.

Король взял перо и подписался; потом, вынув из секретера печать, приложил ее рядом с подписью.

Кардинал подошел к королю и шепнул ему несколько слов:

— Вы считаете? — спросил король.

— Таково мое скромное мнение, государь. Король повернулся к Пронио.

— Кардинал считает, что господин аббат лучше, чем кто-либо…

— Прошу прощения у вашего величества, — сказал, поклонившись, Пронио, — но вот уже пять минут, как я имею честь быть командиром добровольцев вашего величества.

— Простите меня, мой дорогой командир, — засмеялся король, — я забыл, или, вернее, вспомнил, кто вы, когда увидел уголок молитвенника, торчащий у вас из кармана.

Пронио вынул из кармана книгу, на которую обратил внимание король, и подал ему.

Король взглянул на титул и прочел: «Государь. Сочинение Макиавелли».

— Что это такое? — спросил он, не зная ни этого сочинения, ни его автора.

— Государь, — ответил Пронио, — это молитвенник королей.

— Вам знакома эта книга? — спросил Фердинанд у Руффо.

— Я знаю ее наизусть.

— Гм, — буркнул король. — А я всю жизнь знал наизусть только акафисты Богоматери, которым меня научил Сан Никандро, да и то с тех пор, пожалуй, несколько подзабыл их. Что поделать! Итак, командир, — раз уж вы теперь командир, — кардинал считает — он сейчас на ухо сказал мне это, — что вы лучше, чем кто-либо другой, сможете сочинить воззвание, обращенное к населению тех двух провинций, где вы будете командовать добровольцами.

— Его преосвященство — мудрый советчик, государь.

— Значит, вы с ним согласны?

— Вполне.

— Так садитесь и пишите.

— Говорить ли мне от имени вашего величества или от моего? — спросил Пронио.

— От имени короля, сударь, от имени короля, — поспешил ответить Руффо.

— Значит, от имени короля, раз так хочет кардинал, — промолвил Фердинанд.

Пронио поклонился королю, благодаря не только за разрешение обращаться к народу от имени монарха, но и за позволение сесть в его присутствии. И он легко, просто, без помарок, написал следующее:

«В то время как я нахожусь в столице христианского мира и занят восстановлением Святой Церкви, французы, с которыми я всячески старался поддерживать добрые отношения, угрожают вторжением в Абруцци. Поэтому я решил, несмотря на грозящую мне опасность, пройти сквозь их ряды и возвратиться в мою столицу, находящуюся под угрозой. Но, вернувшись в Неаполь, я пойду навстречу врагам во главе многочисленной армии и уничтожу их. В ожидании этого пусть народ вооружается, спешит на помощь религии, защищает своего короля или, лучше сказать, отца, который готов пожертвовать жизнью, чтобы сохранить для своих подданных их алтари и благосостояние, честь их женщин и свободу! Всякий, не ставший под знамена священной войны, будет считаться предателем родины; всякий, кто сначала объединившись под знаменами, затем покинет их, понесет кару как бунтовщик и враг Церкви и государства.

Рим, 7 декабря 1798 года».

Пронио подал прокламацию королю, чтобы он прочел ее. Но Фердинанд передал ее кардиналу, сказав:

— Я не совсем понимаю, преосвященнейший. Руффо стал читать.

Пронио довольно безразлично следил за выражением лица короля, пока он читал текст прокламации, зато с величайшим вниманием наблюдал, какое впечатление она производит на кардинала.

Читая, Руффо два-три раза обращал взор на Пронио и всякий раз встречался с его пристальным взглядом.

— Я не ошибся в вас, аббат, — сказал кардинал, прочитав листок до конца. — Вы человек незаурядный!

Потом сказал, обращаясь к королю:

— Никому, государь, во всем королевстве, осмелюсь сказать, не сочинить бы такого удачного воззвания, и ваше величество может смело подписать его.

— Вы так считаете, мой преосвященнейший, и никаких возражений у вас нет?

— Прошу ваше величество не изменять в нем ни единого слога.

Король взял перо.

— Как видите, я подписываю не колеблясь.

— Ваше имя, сударь? — спросил Руффо у аббата, в то время как король подписывал воззвание.

— Джузеппе, монсиньор.

— А теперь, государь, пока перо у вас в руках, вы можете добавить повыше вашей подписи:

«Командир Джузеппе Пронио уполномочен мною распространять от моего имени эту прокламацию и наблюдать, чтобы то, о чем в ней говорится, неукоснительно выполнялось».

— Так и писать? — спросил король.

— Да, государь.

Король без возражений добавил строки, продиктованные кардиналом.

— Готово, — сказал он.

— А теперь, ваше величество, — продолжал Руффо, — пока господин Пронио снимет с этой прокламации копию, — вы слышите, командир, король столь доволен вашей прокламацией, что желает снять с нее копию, — теперь, государь, подпишите на имя командира чек на десять тысяч дукатов.

— Монсиньор! — воскликнул Пронио.

— Подождите, сударь.

— Десять тысяч дукатов… Ну и ну! — промолвил король.

— Государь, умоляю ваше величество…

— Хорошо, — согласился король. — На банк Коррадино?

— Нет, на банк Андреа Беккера и компании. Это вернее, а главное — не будет задержки.

Король сел и подписал чек.

— Вот копия прокламации его величества, — сказал Пронио, подавая кардиналу листок.

— А теперь поговорим, сударь, — обратился Руффо к аббату. — Вы видите, до какой степени доверяет вам король. Вот чек на десять тысяч дукатов; закажите в типографии такое количество прокламаций, какое можно напечатать за сутки; первые десять тысяч будут сегодня же расклеены в Неаполе, если удастся — еще до прибытия короля. Сейчас поддень; до Неаполя вы доберетесь за полтора часа; значит, все это может быть исполнено к четырем часам. Возьмите с собою десять, двадцать, тридцать тысяч листков; щедро раздавайте их, чтобы до завтрашнего вечера было роздано десять тысяч экземпляров.

— А что делать с остальными деньгами, монсиньор?

— Купите на них ружья, порох, патроны.

Пронио, вне себя от радости, собирался броситься вон из приемной.

— Куда вы, командир! — остановил его Руффо. — Разве вы не видите?

— Что именно, монсиньор?

— Что король протянул руку, чтобы вы приложились к ней.

— О государь! — воскликнул Пронио, целуя руку короля. — Даже в тот день, когда я пожертвую ради вас жизнью, я все еще буду вашим неоплатным должником!

И Пронио вышел, в самом деле готовый умереть за короля.

Фердинанд с нетерпением ждал ухода Пронио. Участвуя в этой сцене, он сам не понимал, какую играет в ней роль.

— Вероятно, и тут вина Сан Никандро, но черт меня побери, я никак не могу уразуметь, почему вы в таком восторге от воззвания, в котором нет ни слова правды, — сказал Фердинанд, когда дверь за аббатом затворилась.

— Ах, государь, именно потому, что в нем ни слова правды, именно потому, что ни ваше величество, ни я ни за что не решились бы написать его, вот потому-то я и восторгаюсь им.

— В таком случае объясните мне его смысл, чтобы я уверился, что мои десять тысяч дукатов не пропали напрасно, — сказал Фердинанд.

— У вашего величества не хватило бы денег, если бы пришлось заплатить за него по его достоинству.

— Ослиная башка! — буркнул король, стукнув себя кулаком по лбу.

— Соблаговолите, ваше величество, еще раз ознакомиться с ним.

— Слушаю, — сказал король и передал листок кардиналу. Тот прочитал 93:

«В то время как я нахожусь в столице христианского мира и занят восстановлением Святой Церкви, французы, с которыми я всячески старался поддерживать добрые отношения, угрожают вторжением в Абруцци…»

— Я все еще не восторгаюсь.

— Напрасно, государь. Обратите внимание на важность этих слов. В момент написания этого воззвания вы находитесь в Риме; вы спокойны, и единственная ваша забота — восстановление Святой Церкви; вы не рубите там деревья Свободы, вы не собираетесь повесить консулов, вы не позволяете черни сжигать евреев или топить их в Тибре; ваше пребывание там бескорыстно, вы действуете только в интересах папы.

— Ах, вот оно что! — проговорил король, начиная кое о чем догадываться.

— Вы там не для того, чтобы воевать с Республикой, — продолжал кардинал, — ведь вы сделали все возможное, чтобы сохранять с французами добрые отношения. Значит, хотя вы сделали для их умиротворения все что могли, они угрожают вторжением в Абруцци.

— Так-так! — начал король понемногу понимать.

— Следовательно, — продолжал Руффо, — в глазах каждого, кто прочтет этот манифест, а прочтут его решительно все, в разрыве, измене, предосудительных действиях — во всем этом будут виноваты они, а не вы. Несмотря на угрозы, что позволил себе посол Гара, вы доверяете им как союзникам, которых желаете сохранить любой ценой; вы направляетесь в Рим в полной уверенности насчет их лояльности, а пока вы находитесь в Риме, пока вы ничего не подозреваете, пока вы вполне спокойны, французы врасплох нападают на вас и громят Макка. Согласитесь, государь, что нет ничего удивительного, если полководец и его армия, застигнутые врасплох, терпят поражение.

— Так-так! — король стал понимать все больше и больше.

— Ваше величество добавляет: «Поэтому я решился, несмотря на грозящую мне опасность, пройти сквозь их ряды и возвратиться в мою столицу, находящуюся под угрозой. Но, вернувшись в Неаполь, я пойду навстречу им во главе многочисленной армии и уничтожу их». Видите, ваше величество: презрев опасность, грозящую вам, вы все-таки решаетесь прорваться сквозь вражеские ряды, чтобы вернуться в столицу, потому что над ней нависла угроза. Понимаете, государь? Вы не бежите от французов; вас не страшит опасность, вы, наоборот, идете ей навстречу. А зачем вы так отважно подвергаете риску свою священную особу? Чтобы вернуться в столицу, чтобы защитить ее, чтобы ее уберечь, чтобы отправиться, наконец, навстречу неприятелю во главе многочисленной армии и уничтожить неприятеля…

— Довольно, довольно, дорогой мой кардинал! — воскликнул Фердинанд, рассмеявшись. — Понял. Вы правы, мой преосвященнейший. Благодаря этому манифесту я прослыву героем. Кто бы мог подумать об этом, когда я поменялся мундирами с д'Асколи на каком-то постоялом дворе в Альбано? Решительно, вы правы, дорогой кардинал, ваш Пронио — гений. Вот что значит изучать Макиавелли! Но смотрите-ка, он забыл свою книжку!

— Ничего, государь, можете оставить ее у себя и тоже изучить на досуге. Он в ней ничего нового уже на найдет.