Сборник: стихи и письма

6

29.VIII.<1>909 Москва

Дорогой Борис Николаевич!

Я знаю, что через несколько дней увижу Вас — я хочу подойти к Вам во вторник вечером — но все-таки мне хочется написать Вам два слова (кстати — получили ли Вы мое последнее письмо Вам в Дедово, где я говорил о переводе «Fleurs du Mal» Эллиса?^{84}

Приняты ли мои стихи в «Весах»? Эллис мне обещал наверно, что они будут в сентябрьском, т.е. в следующем № (Два стихотворения — «Безумный» («Узнаю, узнаю неизбежность надо мной проплывавшей мечты...») и «Обреченный» («Взнесен твой меч над крутизною моих усталых плеч...»)^{85}.

Оба эти стихотворения Вам понравились — Вы их хвалили мне весной. Они мне и самому нравятся, но все же я боюсь, что в «Весах» они не имели успеха. Моя звезда — очень ненадежная особа! Я почти уверен, что их не взяли — в голове что-то кружится — не знаю, что сказать. Ведь это моя единственная надежда! Но если они приняты — то я счастлив безмерно! Мне как-то даже дико подумать — что вот выйдет сентябрьский № литературного и критического ежемесячника «Весы» и там в «содержании» будет напечатано:

MapИолэн. Два стихотворения!

Я буду абсолютно рад. Когда я в первый раз увидел «Весы», мне сразу, раньше всего захотелось хоть как-нибудь притулиться около них. Я чувствовал тут живое, святое Дело. Теперь же я это чувствую острее, чем когда-либо. Все начинания нашего общества пропитаны или ужасной, гнетущей пошлостью, либо глупостью, от которой хочется бежать хоть к черту на рога, либо подлостью и гнусностью. Такая беспросветность — уходи, куда хочешь — она всюду постигнет. И вот Оазом в пустыне кажутся мне «Весы». Мне как-то Эллис тут говорил про немецкий журнал «Blâtter fur die Kunsi», руководимый Ст.Георге, которого Эллис — не знаю, насколько правильно — величает первым поэтом мира в настоящее время^{86}. Вот таким же журналом, по-моему, и должны быть «Весы». Ведь, не правда ли, это изящнейший идеал. И это можно назвать (отогнав скверный запах этого слова) соборным индивидуализмом^{87}. Мне «Весы» всегда казались одним большим «Я». А ведь это великолепная задача!

И если бы Вы только знали, Борис Николаевич, как хочется — прямо болезненно — приобщиться к этому «Я»! Мне будет очень тяжело, если «Весы» не возьмут моих стихов. Я все лето жил надеждой на это. Для меня будет огромным счастьем — сделать что-нибудь для символизма, для Искусства. До чего я был рад, когда Вы мне сказали прошлый раз у Эллиса, что я скоро понадоблюсь Вам в качестве сотрудника! Борис Николаевич! Ведь это счастье — самое настоящее — быть хотя бы привратником в Доме Искусства! Для меня больше ничего не существует в жизни, кроме Него. Оно — лучезарное, оно — божественное, оно — прекрасное! Оно — убивает, оно — воскрешает! Это Оно есть Жизнь Вечная. С 1904 года я кроплю над моими стихами и вместе с этим над моей душой, и вот наконец-то она понадобилась! Я, кажется, до сих пор еще никому не был надобен. Я Вам прошлый раз очень глупо ответил на Ваш милый призыв, — сказав, что у меня денег нет. Не думайте, Борис Николаевич, умоляю Вас про меня, что я хочу работать для денег — нет! Но у меня ужасные экономические условия! — я служу у отца в редакции и получаю за это — 15 рублей и стол. А ведь у меня широкие потребности — я не могу жить без книг — без поэтов! Покупать их не имею возможности, а не покупать не могу. И получается черт знает что: ведь в нынешнем месяце купил себе Бодлэра и Корбьэра, а теперь не хватает заплатить за комнату, и взять негде. Ведь это ужасно, Борис Николаевич! Идешь домой и думаешь: ведь я сейчас попробую «Le crépuscule» Роденбаха^{88} перевести, и вдруг останавливаешься и даже на лице холодный пот выступает — вспомнишь: дома нет керосина. Ведь Вы только подумайте! — сочетание: Роденбах — и керосин! «Вывозит» меня только то, что я еще молод — что есть у меня в кармане двугривенный, так я богач и ни о чем не думаю. А как все же тяжело. Я поэзию люблю страстно — больше, по-моему, и любить нечего, а истратить на нее больше 2 рублей в месяц не могу, а не выдержишь — купишь рубля на 4 и прощай — весь месяц вертишься, как карась на сковородке — берешь вперед жалованье, а на следующий месяц все туже и туже. Поэтому-то я и прошу Вас — со страшной болью в сердце — дать мне кроме работы в «Весах» плату за эту работу. Ведь как бы хотелось мне уехать куда-нибудь на север или на юг — подальше — в глушь — читать поэтов и работать. Я бы не соскучился. Позапрошлое Рождество я жил так: ложился в 8-9 часов утра и вставал в 7-8 вечера. Я почти не видел людей. И это нисколько мне не мешало жить. И массу стихов написал я за это время. А на самом деле приходится сидеть в редакции и думать о том, хватит ли мне завтра денег на папиросы. Все это глупо, пошло, мелко, но я вынужден с этим считаться. И я надеюсь, что Вы простите меня за то, что я заставил Вас всю эту гадость читать. Мне все равно рано или поздно пришлось бы Вам это объяснить, а в письме все же как-то легче. Эллис мне сказал, чтобы я попробовал написать заметку о последних альманах<ах> «Шиповника», что ее, вероятно, можно будет поместить в «Весы». Но «Шиповников» у меня нет и достать негде, нельзя ли достать в «Весах» — там, вероятно, есть — «для отзыва»? Я надеюсь, что для «Шиповников» у меня хватит силы и образованности. Потом еще вот вышли недавно два сборника стихов молодых петербуржцев — Дикса и Пяста^{89}. Я думаю, что я мог бы об них написать. Ведь моя заметка об «Урне» все же более-менее прилична?

Теперь я кончаю. Простите за уж очень длинное послание — напишу Вам напоследок недавние мои стихи. Они еще совсем не отделаны:

Сумерки