Сборник: стихи и письма

13

16.11.<1 >911 <Москва> Пречистенка, 33, кв. 20.

Дорогой Борис Николаевич!

Страшно Вам благодарен за Ваше письмецо — сегодня я получил его! Спасибо Вам, спасибо, что Вы меня не забыли^{147}. Уж я боялся, что мои письма не дошли. Каждое Ваше письмо для нас для всех радость — как сойдемся — первый вопрос: кто следующий получил от Бориса Николаевича письмо? — немного ведь у нас пусто в «Мусагете» без Вас — Метнер бывает довольно редко, а Эллис... — тот совсем ушел в теософию и кроме как о Штейнере ни о ком и ни о чем не говорит и старается взять «Мусагет» приступом, дабы обратить его в гиблую квартиру теософов. У Крахта на лекциях он Бодлэра с теософской точки зрения комментирует и куда ни придешь — является Эллис и только и слышишь: «Акаша-Хроник — следующее воплощение — Девахон — астральное число» и так без конца! — Доктор Штейнер сказал так-то, доктор думает так-то, доктор любит то-то и то-то... доктор равен Франциску Ассизскому... Доктор пять часов в день беседует с иными существами и видит Христа...» Вы себе не можете представить, что это такое! Везде у Эллиса возникают постоянные перепалки из-за этого — это так неприятно! Сам он под влиянием этой — простите меня — абракадабры — странно разнервничался и производит впечатление человека психически нездорового. И от всего этого идет прескверный запах мертвечины и податливость... Эртелей^{148}. Постоянное кивание назад — что там-де знают, а им дано доходить до изложения «тайных» доктрин, которые, к слову сказать, может узнать всякий, — сыпется такая околесица, что хоть святых вон неси! Беспрестанное, нелепое, никчемное кощунство («доктор Штейнер, который все знает...»), постоянное смешивание теософии с христианством, объявление манихейства истинной религией, что не случайно^{149}! — связь с магией, захватывание всего в мире и — ах, из этого всему конец! Недавно у Крахта — К.Ф. выступил против Эллиса — говорил довольно горячо, упрекал его в том, что он подменяет символ аллегорией, в мистическом позитивизме его, в подмене понятия бесконечное (для Эллиса в конечном счете нет бесконечности) и во многом другом. Эллис решил, что он в следующее воскресенье прочтет лекцию об отношении Штейнера к искусству. Но 13-го (в последнее воскресенье) вместо обещанного был прочтен им довольно длинный и бессвязный акафист Штейнеру, который во многом напоминал книжку Морозова об апокалипсисе^{150}. Если бы Вы знали, Борис Николаевич, какое это на всех производит гнетущее впечатление! Недавно Эллис говорил мне и Рубановичу, что Вы ему признавались, будто бы и для Вас Штейнер есть идеал и т.д., я не верю этому совершенно, во-первых, Эллис очень любит говорить неправду, во-вторых, я помню Ваши замечания о теософии и теософах в «Символизме» и в «Весах». Мне бы очень хотелось, Борис Николаевич, чтобы Вы написали мне, что Вы думаете об этом «движении». Весной прошлого года у меня были очень тяжелые личные дела, кроме того, я не мог ходить в «Мусагет». У Эллиса я начал читать в первый раз «Божественную комедию» (простите, Борис Николаевич, что я исповедуюсь!!), потом купил себе и прочел. Вы понимаете — она произвела на меня колоссальное действие. Приблизительно в это время Эллис узнал о существовании Штейнера. Он дал мне его книжку «θεοσοφία»и убедил меня отчасти, ссылаясь на католическую символику Данте, что Штейнер ясновидящий, посвященный, розенкрейцер и т.д. В то время я был совершенно разбит, только что перенес тяжелый приступ сердечной неврастении и не мог защищаться влияниям извне — я стал искренно и пламенно верить в теософию, в ее назначение спасти мир и т.д. Как будто я воспрянул духом — но потом — уж не стану Вам описывать, что со мной сделала теософия — это очень длинно — только одно скажу — больше я никогда не мучился. Стало мне ясно в конце концов — что теософия не есть миросозерцание или религия — это — провал, небытие, дыра, могила!! Она как бы дает все, а на самом деле превращает все в ничто. Теперь мне удалось выкарабкаться из этого, и Эллис считает меня ренегатом и т.д. Все это печально, и в одном письме этого не расскажешь. Да я уж сейчас не могу об этом больше писать — очень все это уж тяжело.

Об ритме я Вам не буду писать — скоро Вы получите, если уже не получили, большое письмо Дурылина об ритме, одобренное ритмической секцией^{151}. В нем описано все — все наши ритмические новости Вы там узнаете.

В прошлую среду в «Мусагете» Сергей Соловьев читал статью о Дельвиге. Статья оказалась очень маленькой и достаточно поверхностной. Было очень много народу. Был Вячеслав Иванов, Брюсов. После лекции Иванов говорил с Сергеем Михайловичем и совершенно уничтожил его (это не было прениями). Потом читали стихи. Вяч.Иванов (хорошие стихи, но немного холодные), Бородаевский (слабо), Эллис, Любовь Столица (прекрасные стихи, но очень бесстыжие, «шалые» и «простоволосые»), потом великолепное стихотворение прочел Брюсов. Давно уж мы от него таких стихов не слыхали! Эпиграфом к стихотворению служит последняя строфа тютчевского стихотворения «Самоубийство и любовь» — Вы, конечно, его помните, только оно, кажется, не так называется^{152}. После лекции произошел довольно неприятный инцидент: Вяч. Иванов подошел к Эллису и стал хвалить ему его стихи; на что Эллис неожиданно ответил: — К сожалению, не могу того же сказать и о Ваших стихах (т.е. похвалить, — С.Б.), — сплошная риторика^{153}!

Иванов, кажется, был очень обижен. Это было 9-го, а 10-го в Политехническом музее был вечер, посвященный памяти Владимира Соловьева. Говорили Эрн, Бердяев, В.Иванов, Блок (собственно, он не говорил, а читали его доклад, сам он не приехал); я на этом вечере не был, a vox populi говорит приблизительно следующее: Эрн — бессодержателен был, Бердяев длинноват и больше о себе, чем о Соловьеве, Вяч.Иванов очень интересен, Блок тоже.

Вчера вышли наконец «Stigmata», очень приятная книга с внешней стороны, о внутренней не могу говорить, плохо знаю, одно скажу — в католических терцинах слишком много риторики. Вообще-то все это еще не окончательно я говорю — слишком мало литературы — а «так что-то». Ритм хороший. Ваши «Арабески» совсем готовы, но на последние листы не хватало бумаги и теперь задержка. В последней «Русской мысли» — февральской: продолжение прекрасной «Чертовой куклы» Гиппиус, чепуха Эртеля^{154}, очень слабые стихи Бальмонта, переводы — интересные — из Даутендея (проза), длинная рецензия Брюсова о 16 (!) поэтах (между прочим, о Сидорове, Клычкове и Цветаевой), довольно любопытная, но сухая и с кадетизмом^{155}. В «Современнике» хулиганская статья Амфитеатрова о ритме^{156}.

Ну, кажется, все покамест. Остальное все по-старому. Очень недостает Вас, Борис Николаевич! Заели нас теософы! Караул! И жаловаться некому! Ходят везде, бродят, о поэзии чепуху говорят и все шипят: Ш... Ш... Шт... Шт... Штейнср...!

Кончил я моего Римбо. В прошлое воскресенье читал его биографию (составленную мною) у Крахта. Кажется, все были довольны, но были упреки в академизме, — но это у меня нарочно, я ждал этих упреков. Это будет маленькая книжка — там будет статья о жизни и творчестве Римбо, и переводы: 1) стихотворений, 2) поэмы в прозе и его «Saison en Enfer»^{157}. Очень похожий на Ваши ранние симфонии и странным образом напоминающий... не пугайтесь, Бога ради, Борис Николаевич!.. Ницше — «Заратустру»^{158}. Очень я боюсь об этом говорить, ибо Эллис и Нилендер, как я только скажу об этом слово, кричат, что это хулиганство... Очень простой метод отделываться...

Эту книжечку согласился издать Кожебаткин, но, к несчастью, это случится не раньше осени. Сейчас я работаю над Маллармэ, так фатально и нелепо забытым^{159}.

Ну, до свиданья, милый Борис Николаевич, желаю Вам всего доброго и светлого. Передайте мой привет Анне Алексеевне.

Ваш С.Бобров.

P.S. Кожебаткин говорит, что слово «Map Иолэн» нельзя напечатать в альманахе! Как это обидно^{160}!

С.Б.